Х. Плесснер ставит вопрос о специфике человеческого отношения к собственному телу. Этот вопрос связан с дифференциацией человеческой формы существования от любых иных форм жизни («Ступени органической жизни и человек», 1928).

Он утверждает, что главное различие между живой и неживой природой заключается в характере их границы. Неживое тело просто заканчивается в пространстве, когда достигнуты границы его объема. Живое тело позиционирует себя по отношению к среде; живой организм имеет границу как момент своей организации. Граница живого — это не столько внешний предел, сколько активная «поверхность» обмена со средой, это «мембрана», через которую осуществляется передача и прием элементов, сигналов и посланий. Живой организм одновременно конституирует свою границу и конституируется этой границей.

Специфика функционирования границы определяет особую позицию (позициональность) живого организма.

Растения обладают открытой формой позициональностью. Они непосредственно включены в среду; они не центрированы и, следовательно, не отделены от мира; они живут, не имея центра, из которого могло бы относиться к себе; они «встроены» в цикл обмена веществ напрямую.

Животные обладают центрической позициональностью — у них есть центр (нервная система), которая системно объединяет органы в единое целое; животное дистанцируется от среды; оно воспринимает мир из «центра» своего существа; вместе с тем, животное ограничено своим центром — оно и есть «свое» тело; оно живет «из центра наружу», но оно не может посмотреть на этот центр со стороны; оно «заперто» в настоящем моменте и своих инстинктах; животное живет из своего центра, но не обладает им.

Человек характеризуется эксцентрической позициональностью — он не только находится в центре своей жизни (как и любое животное), но способен выйти за пределы этого центра и за пределы своих границ; он осознает себя как Я, которое находится внутри тела, но одновременно может наблюдать как за своим телом, так и за своими мыслями о теле, объективируя их.

Человек способен занять позицию вне своего центра, как бы дистанцироваться от непосредственности (буквальности) собственной жизни, и сделать объектом анализа и оценки само своё существование. Возможность ментализации своего тела и есть реализация типично человеческой способности к эксцентрическому позиционированию себя в обстоятельства актуальной действительности.

Эксцентричность означает, что человек одновременно «является телом» и «имеет тело». Такая двойственность представляет собой сущностную структуру человеческого существования. Человек никогда не может полностью совпасть со своим телом, как это происходит у животного, погружённого в непосредственность витального процесса, но он постоянно дистанцируется от своего тела, делает его объектом ментализации.

Человек есть тело — он непосредственно переживает голод, боль, усталость, наслаждение, страх, он действует телом, воспринимает мир через тело. В этом измерении человек совпадает с потоком своих ощущений, побуждений и импульсов.

Одновременно с этим человек имеет тело — он способен сделать своё тело объектом наблюдения и заботы. Человек смотрит на себя в зеркало, оценивает свою внешность, беспокоится о здоровье, стремится улучшить физическую форму. Он может испытывать отвращение к собственному телу, стыдиться его, желать его изменить. Всё это предполагает дистанцию к телу, способность занять позицию вне непосредственного телесного переживания.

Структурная амбивалентность — «быть телом»/«иметь тело» — объясняет возможность психосоматических феноменов в их клиническом значении. Тело может становиться «непрозрачным», превращаясь из незаметного фонового феномена в настойчиво присутствующий объект клинического внимания. То, что в здоровом состоянии функционирует, не заявляя о себе через патологический дискомфорт или боль, в определенный момент (который в психоаналитической традиции связывают с экономическим фактором в динамике симптома) внезапно выступает на передний план, требуя особого отношения, учитывания и понимания (расшифровки). Но это требование встречает фундаментальную трудность — тело сопротивляется полной объективации, потому что любая попытка его определения как объекта и интерпретации предполагает его как условие этой интерпретации. Я не могу полностью превратить своё тело в объект наблюдения, потому что сам акт наблюдения уже осуществляется этим телом.

Эксцентрическая позиция человека определяет три закона организации опыта тела и человеческое существование в целом.

1. Закон естественной искусственности. Формулировка закона: человек должен создавать условия своего существования, потому что не имеет их в готовом виде. Согласно этому закону, для человека естественно быть искусственным. Животное живёт в непосредственном единстве с природой; поведение животного определяется инстинктами, оно обитает в той среде, которая соответствует его структурной и поведенческой организации. Человек же, в силу эксцентричности, лишён такой непосредственности. Он должен искусственно создавать условия своего существования — организовывать пространство своей жизни, изготавливать одежду, культивировать пищу, вырабатывать нормы поведения.

Это имеет прямое отношение к телесности — человеческое тело никогда не дано как чистая природная данность, но всегда уже культурно (символически) оформлено. Одежда, украшения, татуировки, причёски, манеры держаться и двигаться, способы питания — это формы, в которых естественное тело становится культурным телом. Даже «естественные» функции тела (питание, выделение, сексуальность) подчиняются культурным нормам и ритуалам. Человек не может просто «быть телом», как животное — он вынужден постоянно интерпретировать и оформлять свою телесность в соответствие с определенными культурными кодами и символическими порядками.

2. Закон опосредованной непосредственности. Формулировка закона: человек никогда не имеет прямого, непосредственного доступа ни к миру, ни к себе. Этот закон указывает на парадоксальную структуру человеческого отношения к себе и к миру. Человек в силу эксцентричности утратил непосредственность животного существования — он не может просто жить, но должен постоянно осознавать, интерпретировать, осмысливать свою жизнь. Но эта рефлексивная дистанция сама становится модусом жизни. Человек живёт опосредованно — через культуру, язык, социальные институты. Такая опосредованность становится для него новой формой непосредственности.

Для телесности это означает, что человек переживает своё тело не непосредственно, но через призму культурных образов, медицинских дискурсов, эстетических норм. Такая опосредованность не являются чем-то внешним, наложенным на изначально непосредственное переживание — контексты конституируют само переживание. Человек не может вернуться к животной непосредственности телесного опыта, но может обрести опосредованную непосредственность культурно оформленной телесности.

3. Закон утопического места. Описывает экзистенциальную ситуацию человека. Эксцентричность означает, что человек по настоящему не совпадает ни с одной из возможных позиций — он не может полностью слиться со своим телом и жизнью (как животное), но и позицию абсолютного наблюдателя вне мира и вне своего тела человек тоже занять не может. Человек находится «нигде», «вне места» — у него нет собственного экзистенциального места, утопия является его онтологическим статусом. Человек постоянно выходит за пределы любой актуальной позиции, он трансцендирует всякую данность, в том числе и собственное тело через его ментализацию — в мыслях мы можем быть вне тела при этом фактически находясь внутри него.

Тело человека парадоксально. Оно даёт нам место в мире, локализует наше существование, но эксцентричность лишает это место характера окончательной укоренённости. Человек не может просто «обитать» в своём теле, как улитка в раковине — его отношение к телу всегда проблематично, оно требует освоения, решений и интерпретации. В конечном счете осознанного отношения к тому, кто Я в этом теле?

В работе «Смех и плач» (1941) Плесснер исследует два феномена, в которых наиболее ярко проявляется нестабильность феноменологической позиции человека. Феноменология смеха и плача — это специфически человеческие реакции, которые возникают в ситуациях, когда нарушается обычное отношение между контролируемостью и непосредственностью тела.

Смех возникает, когда человек сталкивается с ситуацией, которую невозможно адекватно осмыслить или на которую невозможно адекватно отреагировать. Смех всегда знак парадокса. Противоречие, абсурд, неожиданность создают разрыв между ситуацией и возможностью её освоения. В этот момент человек на мгновение утрачивает контроль над своим телом — он не решает смеяться намеренно или осознанно, но смех овладевает им. Тело становится автономным, высвобождается из-под власти сознательного управления. И это высвобождение является формой разрешения ситуации: смех восстанавливает равновесие через телесную разрядку.

В этом мы обнаруживаем пересечение с позицие Фрейда относительно юмора и смеха.

В работе «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905) Фрейд разрабатывает фундаментальную теорию, согласно которой смех возникает из экономии психической энергии. Удовольствие от остроты связано с тем, что она позволяет обойти внутреннюю цензуру и высвободить энергию, которая обычно тратится в ходе вытеснения запретных импульсов. Острота действует как компромиссное образование, подобно сновидению или симптому, но с противоположным аффективным знаком — она приносит удовольствие вместо страдания.

Плач возникает в ситуации утраты, невосполнимой потери, когда человек сталкивается с непреодолимым горем. Подобно смеху, плач не является произвольным актом — слёзы текут помимо воли, тело берёт верх над намерением сохранить самообладание. Но в отличие от смеха, который разряжает напряжение через растворение в телесности, плач представляет собой форму капитуляции перед непереносимым и своего рода сгущение чувств. И чем интенсивнее такое сгущение, тем ярче проявляет себя плач и печаль.

И смех, и плач обнажают фундаментальную двойственность человеческого отношения к телу. В обычной жизни человек поддерживает баланс между «быть телом» и «обладать телом», между непосредственностью и дистанцией. Но в пограничных межличностных ситуациях этот баланс нарушается: тело выходит из-под контроля, обнаруживая, что человек никогда полностью не владеет своей телесностью. Эксцентричность не означает господства над телом, но указывает на неустранимую напряжённость человеческого существования, лишенного своей стабильной позиционности. В евангелии от Матфея (8:20) этот контекст передан следующими словами: «Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову».

Концепция Плесснера имеет фундаментальное значение для осмысления психосоматических феноменов. Эксцентрическая позициональность объясняет саму возможность психосоматических нарушений: именно потому, что человек не совпадает со своим телом, телесность может становиться ареной конфликтов, сферой проекции психических напряжений, противоречий, подавленных желаний и чувств, объектом различного рода патологических фиксаций.

Психосоматический симптом можно понять как нарушение нормального баланса между «быть телом» и «обладать телом». В одном случае тело становится гипертрофированно объектным — при ипохондрии человек одержим контролем над телом, постоянным наблюдением за малейшими отклонениями, тело превращается в «подозрительный объект», требующий бдительности. В другом случае утрачивается способность к дистанцированию — при соматизациях и функциональных расстройствах психический конфликт непосредственно выражается в телесном симптоме, минуя символическую переработку.