Война — это удел тех, кто лишен внутреннего. Либо он лишается внутреннего, когда вступает в войну.

Война— это всегда попытка взять то, что тебе не принадлежит, когда договориться другим способом ты не можешь, или не хочешь, или не считаешь нужным. Или это попытка навязать то, что противоречит данной (исходной) системе ценностей другого.

Война предполагает глубокую взаимосвязь между динамикой общества и властью. И то и другое связано с иллюзией управляемости, их подконтрольностью силам, которые инициируют войну. Но любая война рано или поздно показывает ограниченность видения ситуации — ограниченность ее видения всеми.

Это своего рода системная ослепленность внутренним мраком с попытками играть по несуществующим правилам, так словно они существуют и дают эффект предсказуемой закономерности.

Мнимые закономерности и ослепленность не учитывают скрытых глобальных процессов, частью которых является сам человек — как индивид и как элемент большой общности, представляющей собой динамическую популяционную массу. И нет того места, куда можно было бы трансцендировать сознание для того, чтобы возникла способность и возможность воспринять ситуацию целостно, со множеством параллельных процессов и причин.

Позиция каждого утверждает то уникальное онтологическое место, откуда только и возможен взгляд, дающий понимание, если он реализован именно как взгляд, отражающий объекты потенциального видения.

Такая позиция дает:

— опыт абсурдности и пустоты, как отсутствия явных оснований (Камю),

— дает горизонт — онтологический (Хайдеггер), феноменологический (Гуссерль), экзистенциальный (Сартр),

— дает продиктованное фантазмом желание, откуда рождается концептуализирующая опыт речь (Фрейд, Лакан), в том числе фантомная, оправдывающая симулированную реальность воображаемых явлений,

— дает восприятие на уровне смутного ожидания того «внеположного истока», который ориентирован к надежде.

Человек в своих привычных границах является частью глобальной системы связей; он способен функционировать лишь в рамках этой системы, и его сознание также обусловлено условиями, заданными этой системой отношений.

Поскольку современная культура — это в первую очередь культура «брендов», шаблонов, копий и подделок, то возникает иллюзия, что те силы, которые развязывают и инициируют войну, это именно некие абстрактные силы.

Но если мы понимаем, что за этим стоят люди, а точнее их совокупности, то они скорее выступают не в персональном контексте, как «личности-принимающие-решения», но в качестве неких персонажей, или как персонификации системных процессов истории; как носители коллективных проекций, на которые переносится ни что иное, как наше внутреннее недовольство.

Попытки заглянуть в лицо абсолютного зла оказываются редким и потрясающим по воздействию опытом (Юнг). Но в этой динамике социальная масса составляет фон, или своего рода экран, на котором разыгрывается социально-политическая драма войны.

Любой человек в политической системе войны, претендующий на определенный, больший или меньший, объем власти выступает как двойственное явление — как существо и как виртуальный семиотический комплекс.

Существо, в своей претензии на обладание заданным количеством власти; виртуальный семиотический комплекс — как продукт, смоделированный множеством безымянных авторов, анонимных и фактически также виртуальных. Виртуальный, реализующий мнимую идеологию войны, клон, как продукт виртуальной медиареальности.

За образами виртуальных медиаконструктов-знаков, формирующих практику войны, институализирующие ее и дающие ей легитимность, стоят люди, в их попытках сущностной самореализации — страшащиеся и переживающие, надеющиеся, думающие, имеющие свои ценности и взгляды. И каждый такой человек в своем экзистенциальном аспекте есть симптом. Их активность следует рассматривать не только с точки зрения политических или социальных процессов, но как феномен коллективной психодинамики и как форму манифестации содержаний коллективного бреда.

Если война — это проявление социального вакуума, то ее лидеры — это призраки, стремящиеся заполнить его мнимым содержанием и смыслом неочевидного.

Любая война, осуществленная как реальность, выступает формой реализации абсурда как знака, лишенного своего референта. Это война как воплощение отсутствия смысла, как реализация внутренней пустоты. И того, кто утверждает ее ценность для в связи с какой-то системой ценностей или смыслов, следует рассматривать как социальный объект-симулякр, наделенный виртуальным подобием сознания.

Инициация боевых действий — это способ избавиться от внутреннего давления пустоты, рождающей такой уровень тревоги, который грозит социальным распадом

Война — это инструмент усиления (формирования, расширения) границ. Границ, которые стабилизируют призрачную реальность власти. Власть — это способ руководить действиями и поведением другого (Фуко).

Война — это реализация власти через санкционированное (легитимное) насилие. Или: власть — это способ контролировать другого (Бодрийяр). Или: власть — это способность моделировать обстоятельства/со-бытия; создавать их и объяснять воображаемыми голосами (или: голосами воображаемого) за которыми не кроется никакая символическая глубина.

Война — это способ насильственного внедрения «контролирующего разума» в структуру и динамику коллективное бессознательное: любые насильственные действия в отношении бессознательного провоцируют деструктивную реакцию и обратный процесс проникновения из глубин сил хаоса.

Война — это ключевое условие производства ложного. Соответствие ложного целям войны подается как истинное.

Война — это ошибочное действие; это семиотическая конструкция узаконенного террора, которая позволяет инвертировать акции насилия в дискурс условий и целей.

Война коренится в архаическом и связана с представлениями о священном, располагающемся на границе между жизнью и смертью.

Война — это внутреннее противоречие просвещенного мира и признак вытесненного желания распада. Это борьба за большую чистоту против того, что ее лишено. Это желание, застрявшее между насилием-поглощение и насилием-проникновением.

Война — это всегда война за священное

Представления о том, что нынешние войны связаны с борьбой за ресурсы иллюзорны. Никому ничего не нужно и никому ничего не принадлежит. Нынешние войны, как, впрочем, и все прошлые, связаны с недостачей смыслов (но никак не нефти).

Любая война — это стремление обрести смысл в ситуации его утраты (коллективный вакуум смысла). За любыми средствами войны, следуют идеи и ценности, которые создаются. Они приближают нас к концептам священного. Вслед за ними идет идеология скрытого расизма и инаковости, идеология элитаризма.

В мире, лишенном воли, никто не является источником, причиной и инициатором. В этом процессе нет виноватых — никто не развязывает войну своей волей. Мнимая причина — это системное непротиворечивое молчание.

Любая формулируемая причина — заканчивается моделирование коллективного образа врага. Враг — это не группа людей, не страна и не человек, даже в том случае если какая-либо из этих категорий определяется в рамках понятия «враг». Враг — это дискурсивная модель, а война — форма социальной практики, утверждающей ту или иную систему ценностей.

Враг в современной войне не субъект, как носитель смысла, а образ (знак) — как семиотический конструкт. Не существует террориста как фигуры/существа, но есть террорист, как знак иной стратегии утверждения миропорядка, другого способа формулирования и утверждения истин, как носитель скрытого содержания, о котором можно только догадываться. Жертва и агрессор идентичны.

Враг опасен, поскольку устроен иначе и несет иной смысл нежели тот, к которому мы привыкли. Фактически внутренние содержания этого образа-знака заставляет нас думать о том, о чем мы думать не хотели бы и чего не хотели бы знать. Поэтому мы готовы решиться на конфликт, поскольку он дает чувство контроля и способен снять коллективное напряжение.

Кто соответствует образу врага?

Как живет в нас образ врага?

Война имеет смысл, если это внутренняя война, если она происходит во внутреннем пространстве души. Война как реализация священной борьбы за свой экзистенциальный статус в структуре мироздания. Война за священное в собственной душе, в ее бесконечности, против животности и дикости.

Человек — это цель, а не средство (Мигель де Унамуно). Каждый из нас несет персональную ответственность перед каждым другим человеком за его страдание (Тензин Гьяцо). Можно добавить, что в той же степени каждый из нас несет персональную ответственность перед каждый другим за его наслаждение, удовольствие и радость.

(Крым, из темноты… — ноябрь, 2015)