Мир вам, Божья милость и Его благословение. Мы — коллектив молодых современных уйгурских художниц «Султан қизлар», чей дебют состоялся в конце октября на выставке «Көргәзмә/Көрсетпе» в Алматы. Как было сказано в уже вышедшем на сайте материале, наши работы — это грёзы и кошмары уйгурского народа. Недавно, кошмары случились вновь.

В этом жутком мире, между войной в Украине, новым альбомом Тейлор Свифт, резнёй в Газе, интернет-дискуссиями в казахском интернете о необходимости феминитивов или допустимости никаба и ГУЛАГе в Синьцзяне наше искусство, к сожалению, слишком актуально.

Мы представляем вам наш манифест не просто как манифест арт-группы, но манифест-обращение ко всем имеющим уши да услышать, во всём мире, к каждый уйгурке и к каждому уйгуру. Мы хотим громко заявить: МЫ — УЙГУРКИ, И МЫ ЗДЕСЬ, СОВСЕМ РЯДОМ. Мы клянёмся, Алла қаласа, свидетельствовать на Страшном суде против каждой несправедливости, которую мы видели за свою жизнь.

Манифест «Султан қизлар»

1. Кто мы?

Мы — сообщество уйгурских художниц «Дочки султана», названные в честь песни падишаха дутара Абдуррейхима Хейита на стихи Махмута Заита. Наше имя — это дань памяти музыканту мирового уровня, который пропал несколько лет назад в Китае. 

У нас четверых разная судьба, разное прошлое и образ жизни. По причинам идеологическим, практическим и эстетическим каждая из нас взяла себе псевдоним, но об этом дальше. 

Мы жили и живём в разных странах, и есть моменты во взглядах наших, что мы не можем друг другу простить, но есть то, что нас объединяет — мы родились в Казахстане, мы мусульманки. Мы — уйгурки, и это сводит нас с ума. 

Почему же мы именно уйгурские художницы, несмотря на то, что у нас есть категории коллективных идентичностей, что нам гораздо дороже: род, умма, Центральная Азия и постсоветский мир? 

Потому что если мы не будем уйгурскими художницами, то кто будет? Разве мы многим понадобились за эти 5 лет?

№ 1.

Юлдус Садик, «Китайская комната», 2023.

«Не забывайте об кого вы вытерли руки, чтобы оставаться чистыми».

Говорит Юлдус: «Так как экспликации остальных моих коллег по «Султан қизлар» большие, длинные, личные и подробные, то мне захотелось сделать всё наоборот. Что-то простое, как убийство. Конечно, я отсылаюсь одновременно и к мысленному эксперименту Джона Сёрла, и к притче Аль-Газали. Но важно другое. «Китайское» у Сёрла и Аль-Газали значит «чужое и непонятное». «Китайская комната» Сёрла могла быть и «Японской», и «Корейской» — разницы нет. Моя же китайская комната именно что китайская».

 2. Кого мы представляем? 

Мы не представляем вам уйгурское настоящее, ведь для этого хватило бы и зеркала. Всё, что мы показываем — это грёзы и кошмары уйгурского народа. 

Бесконечная ночь туркестанского ужаса скоро закончится, и мы будем провозвестницами рассвета. 

3. Кому адресованы наши работы? 

Всем людям длинной воли, горящего чёрным огнём сердцем и имеющим уши слышать раскаты грядущего ужаса мира. Тем, чьи глаза не запылены ложью о прогрессе и будущем для всех. 

Мы не верим во всё хорошее против всего плохого, мы верим только в сложное, ужасное и отчаянное. 

№ 2.

Назугум Бахтиярова, «Бейт о доме», 2023.

Земля с могилы бабушки, вода и клей пва.

Сказано по-уйгурски:

«Дедушка говорил: наша родина там [дословно: на той земле]

Бабушка говорила: Китая в нашем мире никогда не было».

Сопроводительный текст:

Когда я увидела четыре года назад аналогичную работу одного уйгурского поэта, где он писал землей с могилы своей бабушки, мне это показалось кощунственно и унизительно. Вместо утверждения нашей грядущей победы, он был полон контрреволюционного упадка. Прошло несколько лет, и чуда не произошло, так что, может быть, он оказался прав, к сожалению.

Я выросла в Жаркенте, на перекрёстке империй, и раньше мы с семьей часто ездили в Синьцзян. Тогда он мне казался красивым китайским городом (я даже не задумывалась, что там тоже живут уйгуры, и мы как бы один народ), но, в какой-то момент, перестали. Мне это казалось странным — вот же он, совсем рядом. После этого мой дед, как это принято в патриархальных сообществах, начал говорить с позиции политики и власти, но моя бабушка, как выключенная из этого всего, воспринимала адат и шариат как онтологию и метафизику.

Сейчас я думаю, что если и есть чернила, которыми мы можем писать — то это вода, смешанная с землей могил наших родных. Поэтому я впервые в жизни написала бейт об этом. О том, что у казахстанских уйгуров, ярлик уйғурларда, есть только земля, на которой похоронены их предки — из могил их точно нельзя депортировать.

Говорит Назугум: Могут ли угнетённые говорить? Я не хочу отвечать на этот вопрос. Помните Кафку? Казахстанские уйгуры мне всегда казались похожими на главного героя «Ein Bericht für eine Akademie»: мы — мартышки, что научились читать, но не хотим ничего знать о существовании зоопарков и браконьеров. Но если мы начали этот путь, то мы должны пройти его до конца. Наша речь — грязная и жуткая, но, тем не менее, прекрасная. Словно трубы Иерихона.

4. Что нас волнует? 

Что современное искусство из площадок для дискуссий превратилось в базар тщеславия и эгоцентризма; что современный художник или художница перестали производить (а точнее, ретранслировать) смыслы, а вместо этого поглощены созданием образов самих себя и кривых зеркал. 

Все наши надежды на деколониальный поворот не оправдали себя, потому что всё, что нам смогли предложить наши коллеги — это самолюбование, колониальный концепт национального государства и поиск новых господ вместо старых. 

Мы не хотим играть с вами в игру, кто из нас бóльшие жертвы — мы хотим настоящей истории.

№ 3.

Рашида Дильшад, «Иногда, больше всего на свете, я бы хотела быть кем-то ещё», 2023. 

Смешанная техника: зеркало, доппа, красный гвоздь.

Сопроводительный текст:

Когда меня переполняет отчаяние, я представляю себя то у подножья Эльбруса с красавцем черкесом, что готовит мне щыпсы, пока наша детвора слоняется по блестящей от солнца траве; то в библиотеке Адуда ад-Даула в Ширазе, перечитывающую самые изящные в мире книги и смотрящую на каждый взмах кисти в миниатюрах Средневековья перед тем, как пойти пить самый сладкий в мире иранский щербет; то плещущей ноги на берегу персидского залива в Кувейте, куда меня отправили по командировке в международной компании, в которой я занимаюсь каталогом исламского искусства; то молящейся в самой красивой боснийской мечети, пока мой бледнокожий муж возделывает землю на нашем огороде; то даже пьющей в Кашгаре дешёвую водку, лишь бы ненадолго забыть происходящее и хотя бы издалека мочь помогать людям, которых Аллах сделал моими братьями и сёстрами.

Сейчас все говорят о том, как они горды быть кем-то. Но не то, чтобы есть много гордого в том, чтобы быть уйгуркой — да, наши мёртвые предшественники-неверные такие же великие, как у людей вокруг, но мне от этого не легче. Я уйгурка только потому, что если я ей не буду, то кто будет?

Говорит Рашида: Несмотря на явную провокационность моей работы (мне так же, как и вам, было больно смотреть на прибитую к стене доппа), я бы хотела акцентировать сводящую с ума нежность, что лежит за её пределами.

5. Кем мы вдохновляемся? 

Мы наследницы не Марины Абрамович, Айши Галимбаевой и Александры Экстер — в первую очередь мы наследницы Тебризской школы миниатюры Ильханидов. 

Величайших мастеров, что считали стиль, подпись и личность художника — роскошь пресытившихся антропоцентричных людей Запада и Востока. 

Гениев, знавших, что есть только один настоящий Художник. 

Однако если раньше искусство служило иллюстрацией прекрасных книг, то в нашем мире мы разочарованы в красоте. 

Мы иллюстрируем само мерзкое бытиё. 

Мы начинаемся там, где варварский неверный уйгур, владеющей волей, влюбляется в мусульманку Шираза, обладающей истиной и памятью, и великий захватчик падает перед ней ниц. 

№ 4.

Руқия Фархадова, «Я полюбила галимую уйгурскую попсу только после смерти моего буви», 2023.

Телевизор, ноутбук, подключенный к нему с HDMI, возможно наушники.

Сопроводительный текст:

Во-первых, сыграем в игру: всмотритесь в лица, особенно в случайных зрителей. Представьте, что это ваши родственники; люди, которые могли быть вашими детьми или друзьями; с которыми у вас могла бы быть любовь всей своей жизни. Теперь представьте, что 20% этих людей выйдут на волю через 20 лет. Но дело не в ғулджулуқлар («кульджинцы», то есть, «тамошние» уйғурлар, а в моём рәмәтлик буви (покойном дедушке). Он был обычным дехан (крестьянин), который разбирался хорошо только в двух вещах: в торговле и галимой уйгурской попсе. Он часто ездил на барахолку за этими странными синьцзянскими дисками, и последние два года своей жизни, пока лежал дома больной раком, смотрел их круглосуточно. Вне зависимости от того, что там было: записи мәшрәпов, концерты тамошних поп-исполнителей или дурацкие синьцзянские фильмы. Мы апам билән (с матерью) городские, поэтому нам всегда было сложно понять это желание почувствовать своих.

Сейчас, когда эти диски почти художественная ценность, когда через много лет их будут разбирать в университетах, сложно понять, что это обычная галимая дешёвая попса. Но ситуация утраты и планомерного уничтожения создаёт эту самую художественную ценность там, где она даже не планировалась. Как в моей инсталляции.

Говорит Руқия: Последние два месяца, с начала резни в Газе, я (но и остальные девочки) испытываю презрение к языку. Не к русскому, с английскому или уйгурскому, а к языку как таковому. Я знаю, что это ложное и опасное чувство, которым Шайтан овладевает слабыми, превращая во вне-Адамовое (мир ему) человечество, ибо только язык как таковой способен противостоять диффузии окружающего мира. Тот идеальный язык, с которого, по версии Беньямина, переводятся стихотворения с одного языка на другой, но тот язык, которым я владела, так сильно был пропитан мусором и гниющими трупами, что молчала я и только сейчас я учусь говорить так, чтобы язык был полон одновременно и молчанием мусульманки в китайской тюрьме (о которой не говорят красивые девочки чёрного молока рассвета, мальчики свободных золотых кос), и пылью Газы (о которой я не знаю ничего лично, а только то, что подобрано из мира вокруг). 

Я хочу сказать, что моя работа оказалась слишком актуальной, странным образом. Художница Екатерина Смирнова, как мне то передали, назвала эту работу сборником «случайно получившихся liminal spaces». Большинство посетителей этой выставки не знали уйгурского, поэтому для них наши слова были пустыми красивыми звуками.

Знающие уйгурский люди в словах наших предшественников услышали только: «Никогда мне не напиться досыта твоей красой». Никто не услышит: «Спасите нас / Мы должны сражаться, а не молчать».

6. О чём наш основной запрос в мир? 

Мы констатируем неудачу последней попытки окружающего нас молодого искусства быть честным и искренним, и радикальным — слишком легко оно купилось на уловки капитализма, будь то западного, ближневосточного или азиатского. Либералы нам врут, салафиты нам врут, националисты нам врут, коммунисты нам врут — возможно, и мы тоже будем врать самим себе. Но Смерть мира внутри нас не врёт, и как уйгурки мы ближе к ней, чем многие, и это требует от нас нового искусства, состоящего из современных медиумов и средневековых чувств: сложной смеси благородства, жестокости и эмпатии. 

В начале нового ужаса мы напомним вам о тех, кто жил в нём всегда, и тогда что-то получится.

P.S.:

Особые благодарности: команде Jana Shekara за поддержку, возможность выставиться, а также за внимание к непопулярной теме; Медине Базаргали за кураторство, Рамилю Ниязову-Адылджяну за помощь в написании текстов и производстве работ; Интизор Отаниёзовой за вдохновение и дружбу; Күләш Балтабек за фотографии.