Публикуем предисловие Саймона Пирани к книге «Коммунистическая оппозиция в ранней Советской России», вышедшей в начале сентября 2023 года в издательстве Troubador. Пирани в своей книге анализирует пять архивных документов, написанных коммунистами-диссидентами в 1920–1922 годах. Один из авторов этих текстов требует борьбы с коррупционерами, другой оплакивает крушение надежд 1917 года, потерю дружбы и солидарности. Группа «коллективистов» стремится к новым культурным и технологическим революциям, другие оппозиционеры осуждают материальное неравенство, возвращение трудовой эксплуатации и возрастающий государственный авторитаризм. Полностью книгу можно скачать в электронном виде на сайте автора.

Саймон Пирани — почетный профессор Даремского университета, автор книги «Русская революция в отступлении, 1920–1924 гг: Советские рабочие и новая коммунистическая элита» (Новый хронограф, 2013) и многих других книг и статей о России и Украине.

Английская версия текста/English version of the text

Введение [1]

Пять документов, представленных в этом сборнике, были написаны в короткий (менее двух лет), бурный период между осенью 1920 и летом 1922 года, последовавший за победой красных в гражданской войне в России [2]. После поражения основных белых армий в октябре–ноябре 1919 года ранняя Советская Россия пережила необычное 15-месячное междуцарствие. С одной стороны, Красная армия укрепила свой контроль над Украиной (к февралю 1920 года) и, атакованная польскими войсками, отогнала врага почти до Варшавы, ненадолго вдохнув в коммунистов надежду на европейскую революцию, прежде чем потерпеть бесславное поражение (в августе 1920 года). С другой стороны, политика реквизиций зерна, на которой держалось снабжение городской базы революции, усилила напряженность в сельской местности, где осенью 1920 года вспыхнула череда крестьянских восстаний. 

В феврале–марте 1921 года политический и экономический кризис положил конец междуцарствию. Поставки продовольствия и перевозки находились на грани коллапса. Крестьянское возмущение слилось с недовольством рабочего класса, вызванным как материальными трудностями, так и посягательствами большевиков на советскую демократию. В Москве и Петрограде (нынешний Санкт-Петербург) поднялась волна забастовок, за которыми последовало восстание на военно-морской базе в Кронштадте, подавленное Красной армией. Такое противостояние с рабочими и крестьянами, во имя которых совершалась революция 1917 года, представляло потенциальную угрозу существованию советского правительства. X съезд Российской коммунистической партии (РКП) в марте 1921 года предпринял тактическое отступление. От реквизиции зерна, торговых монополий, принудительной трудовой повинности и прочих экономических мер «военного коммунизма» решили отказаться, и заменить их Новой экономической политикой (НЭП). Изначально она предполагала замену реквизиции зерна натуральным налогом на крестьян, но вскоре переросла в возрождение частного предпринимательства и торговли, в результате чего в руках государства остались только финансовая система и ключевые отрасли промышленности. 

В этот период РКП активно менялась. В марте 1919 года в ней состояло около трети миллиона членов, и она открыла доступ для новобранцев в октябре 1919 года, когда исход гражданской войны висел на волоске. В результате к январю 1920 года членство выросло почти до полумиллиона, а весной 1921 года — до трех четвертей миллиона. После этого оно снова упало: некоторые члены вышли из партии, разочаровавшись в ней; многих других исключили в ходе серии чисток. Когорта, вступившая в партию во время гражданской войны, превосходила по численности тех, кто вступил в нее в 1917 году; обе группы затмевали ядро из нескольких десятков тысяч ветеранов подпольной организации, существовавшей до 1917 года. С выходом Советской России из гражданской войны наметился материальный раскол между рядовыми партийцами (в основном рабочими и красноармейцами) и зарождавшейся элитой партийных руководителей, «ответственных работников» в советских органах, беспартийных специалистов и управленцев. В течение нескольких месяцев во внутренних дискуссиях партии постоянно обсуждался вопрос «верхов и низов»: в сентябре 1920 года он стал главной темой общепартийной конференции; два месяца спустя коалиция оппозиционных групп, уделявшая этому вопросу особое внимание, потерпела поражение в борьбе за контроль над партией в Москве. Первый документ в настоящем сборнике был написан во время этой дискуссии; остальные четыре появились после X съезда и каждый по-своему оценивают новый, формировавшийся в условиях НЭПа порядок, растущую роль элиты в нем и эскалацию нападок на советскую демократию.

Коммунистическая оппозиция 1920-22 годов вовсе не была однородной группой. В некоторых вопросах оппозиционеры были солидарны друг с другом и с руководством РКП: продвижение революции было неизбежным, хотя по поводу его темпов можно было спорить; двигателем прогресса была классовая борьба, понимаемая в узком смысле как борьба рабочего класса не только против буржуазии и зажиточного среднего класса, но и, в разной степени, против элементов интеллигенции и крестьянства. Решающие вопросы, которые разделяли оппозиционеров, касались оценки ими советского государства и партии: по мнению более радикальных групп, государство в некоторых аспектах перешло в лагерь врага. Среди таких радикалов были такие недолго просуществовавшие отколовшиеся от РКП организации, как Рабоче-крестьянская социалистическая партия (РКСП) и группа «Рабочая правда», документы которых приводятся ниже. Внутри партии двумя наиболее значительными группами на национальном уровне были Рабочая оппозиция, чьи сторонники были сосредоточены в профсоюзном руководстве РКП, и Демократические централисты. Обе были официальными участниками дискуссии, предшествовавшей X съезду, и обе были распущены после него в соответствии с решением о запрете фракций. (Сборники документов этих групп были недавно опубликованы или готовятся к публикации другими историками. [3])

ДОКУМЕНТЫ

Документ № 1 — письмо, написанное в сентябре 1920 года Антоном Власовым, командиром Красной армии, в Центральный комитет РКП (б) и лично Ленину. Власов призывал руководство партии принять меры против материальных привилегий и коррупции «верхов» и предупреждал, что партия теряет доверие рядовых членов и рабочего класса. Он направлял рабочистский гнев на «холопство, разврат и роскошь» чиновников, и откровенно сексистское негодование на жен партийных начальников [4]. Если ничего не будет сделано, предупреждал Власов, такие как он солдаты вмешаются «с оружием в руках». Некоторые утверждения Власова о привилегиях элиты кажутся преувеличенными, и Московский комитет партии признал их «на три четверти не соответствующими действительности». О биогафии Власова историкам ничего больше неизвестно. Но не вызывает сомнений, что его гнев на партийные структуры, которые «совершенно оторвались от масс», разделяли очень многие [5].

Документ № 2 — это декларация небольшой группы, испытывавшей этот гнев и вышедшей из РКП в начале 1921 года, чтобы создать недолго просуществовавшую Рабоче-крестьянскую социалистическую партию (РКСП). Это единственный сохранившийся документ этой группы, опубликованный в мае 1921 года и адресованный Московскому Совету. В нем осуждаются доминировавшие в партии и Советах «опекуны-коммунисты» [6] и тот факт, что-то «за что когда-то пролетариат боролся и проливал свою кровь сейчас безжалостно и цинично попирается этими опекунами». На московских заводах нарастало недовольство — лишениями и перебоями в снабжении, ощущаемым усугублением этих лишений решениями экономической политики и политической нетерпимостью РКП. На выборах в совет, состоявшихся в апреле 1921 года, многие фабрики избрали беспартийных делегатов, выдвигавшихся против кандидатов от РКП. Когда совет собрался в мае, эти беспартийные представляли большинство крупнейших фабрик, которые в 1917 году были опорой большевиков. Однако РКП легко удержала свое превосходство благодаря большому числу делегатов от правительственных учреждений. Горстка делегатов (28 из 2115) представляла другие партии, включая РКСП. Предложения по экономической политике, содержащиеся в декларации, и даже осуждение «исполкомщины» и меры, предложенные для борьбы с ней, были бы вполне уместны в РКП. Но требование политических прав для не состоящих в РКП, и тот факт, что авторы декларации сами вышли из партии, были неприемлемы.

РКСП была основана и возглавлялась Василием Панюшкиным, чей революционный опыт, как и опыт Антона Власова, сформировался в армии. До 1917 года он служил во флоте и, предположительно, входил в группу большевиков, во время революции убивших семерых студентов, у которых были обнаружены погоны царских офицеров. К 1918 году он дорос до специального военного комиссара и члена коллегии ВЧК. В 1920 году присоединился к рядовой оппозиции в Москве. В июне 1921 года, после выхода декларации, Панюшкина арестовали. Через полгода он был освобожден после встречи с Лениным и восстановлен в членстве РКП. РКСП была ликвидирована [7].

Документ № 3, платформа под названием «Мы — коллективисты», контрастирует с остальными как по содержанию, так и по стилю. Здесь мало того гнева, который снедал Власова, или той острой политической и практической необходимости, которая мотивировала РКСП. Авторы, чьи имена неизвестны, скорее излагают взгляд на коммунистическую философию и культуру, а также политику и организацию в рамках подготовки к борьбе — за  «техническую революцию», за организацию общественных отношений производства и за пролетарскую культуру (часть VIII) — которая, как они ожидали, расколет РКП через несколько лет. Вместо того, чтобы покинуть РКП, они намерены были остаться внутри нее, как идеологически сплоченная и по сути подпольная группа единомышленников в организациях Пролеткульта и профсоюзов (часть IX). [8]

Коллективисты объявили себя приверженцами Впередизма, марксистского течения, возглавляемого до 1917 года Александром Богдановым [9]. Это означало, прежде всего, веру в «идею самостоятельной пролетарской культуры» (часть II). Развитие этой культуры через «пролетаризацию» искусства и науки и развитие деятельности организаций Пролеткульта, созданных после 1917 года, было центральной практической задачей. Также как и подготовка технологической революции (часть X).

Начав с этой самобытной и дающей повод к размышлениям критики большевистской идеологии, коллективисты переходят к менее оригинальным политическим предложениям, которые пересекаются с предложениями Рабочей оппозиции, РКСП и «Рабочей группы». До X съезда партии в марте 1921 года авторы платформы поддерживали Рабочую оппозицию как пролетарский голос в РКП, но считали, что ее «вера в необходимость строительства коммунизма и боевой утопизм» отошли на второй план (часть III). Пролетариат, возможно, сохранил «гегемонию» после X съезда — и платформа классифицирует советское государство как «диктатуру пролетарско-крестьянского блока» — но теперь руководство партии санкционировало «переход от военного коммунизма к государственному капитализму» и соответствующий сдвиг политической власти от рабочего класса к «технической интеллигентности» (часть IV). Переход от такого государственного капитализма к социалистической революции неизбежен, считали авторы, и ожидали, что он развернется в международном масштабе в течение следующих двух десятилетий (часть VII).   

Алла Морозова недавно писала, что, хотя коллективисты, безусловно, находились под влиянием Богданова, их вряд ли можно назвать «богдановцами»; политически они скорее представляли собой промежуточное звено между Рабочей оппозицией и «Рабочей правдой» [10]. Осуществили ли они свой план по созданию подпольной сети внутри коммунистической партии, неизвестно: как минимум, от нее не осталось никаких следов, которые смогли бы отыскать историки. Тем не менее, Платформа коллективистов распространялась на конференции Пролеткульта в ноябре 1921 года и привлекла достаточно внимания, чтобы Ленин предложил опубликовать ее вместе с ответом. До этого дело не дошло, однако Бухарин полемизировал с Платформой в «Правде», центральной партийной газете. Богданов, оставивший большевистскую политику, чтобы сосредоточиться на научной работе, осуждался в статье Бухарина и дал на нее резкий ответ. В сентябре 1923 года он был арестован и ненадолго задержан как предполагаемый идеолог группы «Рабочая правда». Он отрицал какую-либо прямую связь с ней или с Коллективистами, и историки не нашли никаких доказательств такой связи [11].

Документ № 4, воззвание группы «Рабочая правда», опубликованное в начале 1922 года, частично затрагивает те же темы, что и Коллективисты — классовый характер российского общества и советской власти, а также необходимость культурного и политического обновления. Группа была сформирована коммунистами-активистами, сражавшимися в Красной армии во время гражданской войны, в том числе несколькими учащимися высших учебных курсов, куда приглашались коммунистические кадры. «Рабочая правда» квалифицировала российскую экономику как государственный капитализм, но считала «диктатуру пролетариата», которую провозглашала РКП, фикцией. По мнению группы, «техническая организаторская интеллигенция» сливалась с элементами старой буржуазии,  «создавая новую буржуазию»; капитал выступал «в походе против завоеваний рабочего класса» 1917 года. РКП содействовала этому наступлению, «все бесповоротнее теряя связь и общность с пролетариатом». Все это указывало на необходимость создания новой рабочей партии. 

Сделанный группой анализ классового характера советского государства оспаривал утверждение РКП о том, что враг находится извне, а государство является «государством рабочих». На самом деле, утверждалось в обращении, рабочие «дезорганизованы», а в их умах царит путаница: «в стране ли они „диктатуры пролетариата“, как неустанно повторяет устно и печатно Коммунистическая партия или в стране произвола и эксплуатации, в чем убеждает их на каждом шагу жизнь?». Рабочие, которые «влачат жалкое существование», пока новая буржуазия «роскошествует», нуждались в ясности и организации в новой партии. Арестованная в ноябре 1923 года Полина Ласс-Козлова, одна из лидеров группы «Рабочая правда», заявила на допросе, что она и ее товарищи считают, что в данных исторических условиях отсутствие у пролетариата практического государственного опыта и его недостаточная культурная подготовка означают невозможность осуществления диктатуры пролетариата. Они признавали советскую власть «единственно возможной» в современной России, но считали, что описание ее как рабоче-крестьянского правительства «не соответствует действительному содержанию и природе этой власти» [12].

Группа «Рабочая правда» распространила машинописные копии публикуемого здесь воззвания и два выпуска газеты, после чего была ликвидирована. Видные члены группы были арестованы органами безопасности в сентябре 1923 года, когда стремление рабочих к улучшению оплаты и условий труда вызвало волну забастовок. Политическая полиция опасалась, что это послужит благоприятной почвой для роста оппозиционных групп коммунистов. Еще одной мишенью стала другая подобная сеть — «Рабочая группа», возглавляемая Гавриилом Мясниковым, рабочим большевиком из Перми, которую поддерживали многие участники московской оппозиции 1920 года [13]. Члены «Рабочей правды» бурно протестовали против того, что в партийной прессе их причислили к «меньшевикам-контрреволюционерам». Обвинительные документы описывали их как «старых меньшевиков»; хотя на самом деле, кроме Ласс-Козловой, которой было 28 лет, все они были моложе 25 и присоединились к большевикам будучи подростками. Фаня Шуцкевер, ветеранка Красной армии, провела в тюрьме более года; по меньшей мере трое других были задержаны. Один из них, Е. Шульман, сообщал Троцкому в декабре 1923 года, что их высылают в отдаленные районы России. [14]

Документ № 5, выдержки из дневника Иосифа Литвинова, проливает исключительный свет на настроения, политические и психологические, ветеранов гражданской войны, среди которых изначально возникла «Рабочая правда». Литвинов, латышский еврей-коммунист, служил в царской армии, участвовал в революционном солдатском движении, а затем в кратковременном захвате власти Советами в Риге в 1919 году. Дневник он вел обучаясь в Институте красной профессуры в Москве вместе с Шуцкевер и другими. Помимо эмоционального потрясения, с которым сталкиваются солдаты, возвращающиеся со стольких войн, ветераны Красной армии чувствовали, что НЭП, как минимум, сжигал  их надежды на изменение общества, а как максимум был изменой. Первая запись в дневнике Литвинова отмечает, что коммунисты совершали самоубийства «на каждом шагу». Его дневник особенно уникален тем, что пережил сталинскую эпоху и попал в руки постсоветских историков благодаря сложному и трагическому стечению обстоятельств (см. Введение к тексту). Многие другие похожие документы были уничтожены их авторами или исчезли по иным причинам.

КОММЕНТАРИИ

Коммунисты-оппозиционеры начала 1920-х годов мало повлияли на судорожный ход советской истории. ЧК и ее преемники фактически сделали невозможной деятельность вне коммунистической партии. Некоторые оппозиционеры отказались от общественной деятельности (по крайней мере, такой, которая была бы заметна историкам); некоторые, такие как Панюшкин, вернулись в коммунистическую партию и служили советскому государству на политических или административных постах. По последнему пути пошли также видные члены группы Демократического централизма и «Рабочей оппозиции». 

В ходе первой пятилетки (1928-32 гг.) Новая экономическая политика уступила место политике форсированной индустриализации и коллективизации. Это привело к новому притоку мигрантов из сельской местности в города, атаке на уровень жизни рабочего класса и требованиям ускорения темпов развития промышленности. Начались восстания на рабочих местах, среди организаторов которых было много бывших членов коммунистической партии и беспартийных коммунистов. В 1928 году членов фракции большевиков-ленинцев во главе с Троцким и группы Демократического централизма массово исключили из партии. Действуя фактически в подполье, они тем не менее не видели альтернативы однопартийному правлению и рассматривали рабочее движение как инструмент давления для достижения внутренних изменений, а не как силу, которую можно мобилизовать против «рабочего государства». [15] В 1930-х и 1940-х годах едва ли не единственные следы оппозиционной коммунистической деятельности можно было найти в лагерях. 

В постсталинском Советском Союзе оппозиционные социалисты и коммунисты оказались лишены непосредственной связи со своими предшественниками: они знали о них не больше, чем могли выудить из официальных публикаций. [16] Это был болезненный разрыв в исторической памяти рабочего движения. Коммунистов-оппозиционеров 1920-х годов не только уничтожили физически или заставили замолчать, но и документы, в которых они излагали свое понимание того, как деградировала революция, сгинули в архивах.

Сегодня, спустя больше века после их написания, эти документы могут стать источником вдохновения, но не образцом для нашего времени. Слишком многое изменилось. Их авторы не узнали бы международный рабочий класс сегодня. В Индии и Китае, не говоря уже о богатых капиталистических странах, доля городского рабочего населения гораздо больше, чем в России 1920-х годов; показатели качества питания, грамотности и доступа к медицинскому обслуживанию несравнимо выше. У большинства есть электричество и Интернет. Или, если посмотреть на технический прогресс с другой стороны, «гигантская истребительная техника», которая так пугала группу «Рабочая правда» — отравляющий газ, артиллерия и первые бронированные машины — уступили место пулеметам, авиабомбардировщикам, ядерному оружию и электронному наблюдению. Надвигается экологический кризис. Социальные преобразования нового века имеют так же мало общего с русской революцией, как сама она имела с французской революцией 1789 года. 

Революции часто рождают надежды, которых не могут оправдать, и документы в сборнике поражают, во-первых, тем, как они отражают столкновение между надеждами 1917 года и гражданской войны и суровыми экономическими и политическими фактами НЭПа. «Многие, четыре года жившие, как в дурмане, считать начинают раны», — писал Литвинов (Док. 5, запись от 15 января). Коллективистам «военный потребительский коммунизм осажденной крепости» во время гражданской войны казался «доподлинным производственным коммунизмом»; самокритично оглядываясь назад, они понимали, что им «ни разу не приходило в голову проверить на фактах в действительности нашу оценку перспектив, видов на будущее» (Док. 3, часть III). В 1921-22 годах, после возвращения в гражданскую жизнь и столкновения с НЭПом, этот пересмотр реальности больше нельзя было откладывать.

Характер советского государства был той головоломкой, над которой бились все документы. Материальное неравенство, возмущавшее Власова и многих других, необходимо было объяснить. Для РКСП проблема заключалась в том, что пролетариат оказался «оттиснутым от управления Республикой»; пролетарская власть была подорвана «оторвавшимся, потерявшим связь с пролетариатом, обюрократившимся элементом» (Док. 2). Такое мнение о существовании враждебного классового элемента в государстве можно было услышать и в РКП, и оно не являлось особенно противоречивым; шокировала именно готовность членов РКСП выйти из партии. Авторы других документов пошли еще дальше.

Коллективисты определяли эту чужеродную группировку как «техническо-бюрократическую интеллигенцию», которая находится на пути к превращению в «новую буржуазию»; они считали, что наблюдают переход от «диктатуры рабоче-крестьянского блока под гегемонией пролетариата» к политическому господству этой интеллигенции (Док. 3, часть IV). Группа «Рабочая правда» утверждала, что эта «техническая организаторская интеллигенция» вышла на первый план не только в Советской России, но и во всех странах, переживших первую мировую войну. В России РКП стала партией этой интеллигенции и, таким образом, «представителем общенациональных интересов капитала». Идея о том, что Советская Россия является «пролетарским государством», была обманом; «классовые интересы господсвующих в России буржуазных групп естественно требуют затушевания классоых противоречий в нашей республике».

В то же время, становление новой элиты сопровождалось моментами, на которые коммунисты-опозиционеры обращали недостаточно внимания. Ее ядро составляли десятки тысяч «ответственных чиновников», все члены партии, которым XI съезд партии в 1922 году предоставил привилегию легально получать чрезмерные доходы; наряду с руководителями промышленности и пресловутыми НЭПменами, они накапливали политическую, социальную и экономическую власть. [17] Узкий фокус оппозиционеров на «интеллигенции», несомненно, отражавший старые предрассудки индустриального рабочего движения в отношении специалистов, не позволял оценить многогранность ситуации. Власов выступал против «интеллигентской жажды власти» и того, как управление продовольственного снабжения стало «приютом меньшевиков» (Док. 1); выводы групп Коллективистов и «Рабочей правды» также отражают эту предвзятость. Для Коллективистов в организациях Пролеткульта, на которые они рассчитывали в борьбе за культурно-техническую революцию, приоритетом должно было стать их очищение от «элементов мещанства» и «чуждых пролетариату элементов» (Док. 3, часть X). 

Некоторые оппозиционеры по старой большевистской традиции также предполагали, что крестьянство, составлявшее большинство населения России, по сути своей враждебно. Для Коллективистов крестьянство, «вследствие своего промежуточного социального положения», не могло играть самостоятельную политическую роль; по мере усиления наступления капитала на пролетариат крестьянство будет выступать на его стороне. Доказательством его «ограниченной роли» в союзе с пролетариатом стала неспособность партии национализировать землю в 1917 году и решение заменить монополию на поставку продовольствия натуральным налогом в 1921 году (Док. 3, ч. IV). Группа «Рабочая правда» также видела в деревне источник угроз: НЭП стимулировал «усиленный рост крепкого кулацкого слоя», утверждали они (Док. 4) — безусловно, преждевременное суждение в 1922 году. В декларации РКСП, напротив, неоднократно говорится о необходимости «закрепления тесной связи» между городским и сельским пролетариатом, а также о необходимости поставлять в деревню товары народного потребления (Док. 2).

Помимо узкого определения рабочего класса, как занятых в промышленности рабочих, оппозиционеры разделяли предположения большевиков о том, что политическая позиция предопределяется классовыми характеристиками и что демократия должна быть доступна только тем, кто считается пролетарием. РКСП призывала распространить политические права на «все истинно революционные партии», «не запятнавшие себя изменой делу пролетариата», и освободить из тюрьмы представителей этих партий — но не меньшевиков или социалистов-революционеров. Смертную казнь, по мнению РКСП, необходимо было отменить «за исключением определенных врагов пролетариата» (Док. 2). Группа «Рабочая правда» была гораздо менее категорична, но утверждала (ошибочно), что буржуазные оппозиционные группы пользуются свободой печати и коалиций, а «революционным элементам пролетариата» приходится бороться за нее (Док. 4).

Узкое отождествление оппозиционерами революции с промышленным рабочим классом создавало для них и другие слепые пятна. Громадные изменения, которые принесла и продолжала приносить революция женщинам и в бытовой сфере, не упоминаются в документах, за исключением краткого утверждения РКСП о необходимости уделить «серьезное внимание» школам и яслям, а также другим муниципальным услугам (Док. 2).

Если читать эти документы в 2023 году — когда война в Украине служит шокирующим напоминанием о долговечности российского имперского национализма, — отсутствие интереса оппозиционеров к будущему отношений России с ее бывшими колониями также бросается в глаза. Когда в группе «Рабочая правда» призывали к «всемерной поддержке национальной буржуазии стран нарождающегося капитализма Востока в их борьбе с колониальными империями», они имели в виду «Индию, Китай, Египет и так далее», а вовсе не периферию России. Задачей Российской республики было «установление тесной связи» со «странами передового капитала — Германей и Америкой», и бойкот «реакционной Франции» (Док. 4). Это соответствовало их убеждению, что Россия может стремиться только к государственному капитализму, а не к социализму, и что классовая борьба будет наиболее эффективной, если признать эту горькую правду. Коллективисты предвидели постоянную борьбу против «колонизаторскими стремлениями иностранного концессионного капитала и спекулятивными тенденциями капитала русского» (Док. 3, часть X).

Не стоит приписывать 1921-22 годам произошедшие позже перемены. Оппозиционеры знали о будущих разрушительных последствиях сталинской централизации не больше, чем о первой пятилетке или чистках. К 1921 году судьба украинской Центральной Рады была предрешена, грузинская республика была низложена, а затем устранена Красной армией — но Советского Союза еще не существовало, и в 1922 году споры между большевистскими лидерами о его конституции и национальной политике велись за закрытыми дверями. Оппозиционеры разделяли убеждение большинства коммунистов, что вопросы национальности и демократии являются второстепенными по отношению к вопросу классовой борьбы. В сложившихся обстоятельствах — когда революция разрушила империю, а будущие отношения России с ее бывшими колониями были под вопросом — важнее всего было защитить революцию от капиталистических держав. Независимо от того, можно ли было считать советское государство «государством рабочих», оппозиционеры стояли за то, чтобы защищать его, как они это делали во время гражданской войны, с оружием в руках.

Авторы документов опасались, что Российская республика бюрократизируется, а то и превращается в орудие капитала — но не в орудие империализма. Это действительно было слепое пятно, такое же, как у социалистов в империалистических странах в другие времена и в других местах. Оно сочеталось с верностью республике, основанной на их самоидентификации как коммунистов, а не как людей определенной нации. Литвинов, латышский еврей, отрекшийся от своей религии и сменивший фамилию на русскую, сетовал на судьбу «несчастной России, всякий тебя ведет по своему, им одним избранному пути»: христиане — к православному благочестию, коммунисты — к мировой революции; он хотел, чтобы Россия «жила просто для себя» (Док. 5, запись от 3 февраля). Пять месяцев спустя, пребывая в лучшем настроении, он приветствовал Российскую республику как «самое прочное правительство в мире», в отличие от европейских держав (Док. 5, запись от 10 июля).

Оппозиционерам также пришлось признать тот болезненный факт, что именно коммунистическая партия, членами которой они все были, стояла во главе усиления бюрократизма и авторитаризма в советском государстве. Отправной точкой для них стала пропасть между партией и промышленным рабочим классом, от имени которого она якобы выступала. РКСП утверждала, что буржуазия «встречает в коммунистической партии верных помощников» в своем «стремлении сокрушить пролетарскую власть изнутри» (Док. 2). Согласно «Рабочей правде», коммунистическая партия «все бесповоротнее теряет связь […] с пролетариатом»; «пропасть», разделяющая ее и рабочий класс, «все больше углубляется» (Док. 4). Коллективисты объясняли отпадение партии от интересов пролетариата, используя механистическую классовую риторику: в то время как пролетариат может развить коллективистскую культуру, «авторитарность и индивидуализм» «характерны для [непролетарских] слоев нашей партии: крестьянства и интеллигенции» (Док. 3, часть IV). 

Литвинов, писавший только для себя, поднимал более широкие вопросы воспроизводства отчужденных личных и социальных отношений в «коммунистической» организации. «Нет настоящей дружбы и спайки среди коммунистов», — писал он (Док. 5, запись от 21 февраля). Серьезное обвинение. Он размышлял о взаимоотношениях коммунизма и гуманизма. В неубедительных попытках партии объяснить реакцию на голод 1922 года на Волге через классовую позицию, теорию классовой борьбы упростили «до глупости»; «все общечеловеческое было объявлено несуществующим»; партия превратилась в «стадо баранов, не имеющих своего суждения» (Док. 5, запись от 26 января).

Сталинские расправы и цензура оборвали для поколения Литвинова связи не только с социалистами и прочими в Советском Союзе, но и с социалистами и коммунистами во всем мире, пытавшимися понять итоги революции 1917 года и первое государство, утверждавшее, что оно правит от имени трудового народа. По мере деградации революции единственным оставшимся голосом, отчетливо слышным в рабочем движении в других странах, был голос Льва Троцкого, и то лишь в той мере, в какой троцкисты могли противостоять сталинской машине лжи. Некоторые меньшевики, анархисты, такие как Григорий Максимов, и трудно поддающиеся классификации персонажи, такие как Виктор Серж, имели свою, меньшую аудиторию. Рабочая оппозиция если и была известна, то только благодаря брошюре о ней Александры Коллонтай. Хрупкие ниточки обсуждений и понимания еще сильнее разорвала вторая мировая война и масштабные политические, социальные и культурные разногласия «холодной войны»; как и бюрократизм и кооптация рабочих организаций в западных странах. Но тот факт, что многообразие голосов в послереволюционном советском государстве было почти не услышано последующими поколениями, неоспорим. [18]

Открытие советских архивов в конце 1980-х годов и крах сначала советского репрессивного аппарата, а затем и самого Советского Союза стали сдвигом в противоположном направлении. Историки сыграли свою роль, так что все публикуемые здесь документы, за исключением манифеста РКСП, были опубликованы на русском языке, пусть и в малотиражных академических книгах и журналах (подробнее см. введение к каждому документу). Настоящий сборник, выходящий на русском и английском языках, дает к ним доступ для более широкой аудитории.

Примечания

[1] С благодарностью Марии Чехонадских за помощь в подготовке платформы «Мы — коллективисты» к публикации; Барбаре Аллен, Клейтону Блэку и Стиву Смиту за их комментарии к этому введению, а также доктор Аллен за помощь в переводе и других вопросах; Брайану Или, разработавшему дизайн обложки; Бриджит Лич и Алле Морозовой; Денису Горбачу и Евгении Польщиковой за перевод.

[2] В первом разделе данного Введения кратко изложены тезисы из книги С. Пирани, Русская революция в отступлении — М., Новый хронограф, 2013. Публикация данных документов продолжает исследования для этой книги, в которой более подробно рассматривается коммунистическое и рабочее инакомыслие в начале 1920-х гг.

[3] См. Barbara Allen (ed. and trans.), The Workers' Opposition in the Russian Communist Party: Documents, 1919-30, Leiden: Brill, 2021. Сборники документов Демократических централистов и Рабочей группы (см. ниже) также готовятся к выходу в серии книг, издаваемых Historical Materialism

[4] См. Barbara Allen (ed. and trans.), The Workers' Opposition in the Russian Communist Party: Documents, 1919-30, Leiden: Brill, 2021. Сборники документов Демократических централистов и Рабочей группы (см. ниже) также готовятся к выходу в серии книг, издаваемых Historical Materialism

[5]  См. С. Пирани, Русская революция в отступлении, сс. 79-80, 88-89, 177. Протоколы заседаний Московского комитета в ЦАОПИМ, оп. 3, ф. 1а, д. 6, л. 42об 

[6]  Опекун — человек, назначенный для защиты интересов несовершеннолетних или недееспособных; смысл данного выражения в том, что коммунистическая «верхушка» обращалась с рабочими как с недееспособными детьми. Этот мотив был популярен среди оппозиционеров. См. С. Пирани, Русская революция в отступлении, сс. 154-155

[7] Про Панюшкина, см. С. Пирани, Русская революция в отступлении, сс. 154-155, 172-174, 359-360

[8]  Пролетарское культурное движение было основано в октябре 1917 года, незадолго до захвата власти большевиками, на конференции, инициированной петроградскими фабрично-заводскими комитетами и поддержанной Анатолием Луначарским, который вскоре займет пост комиссара просвещения. Во время гражданской войны под аббревиатурой «Пролеткульт» организация расширилась, превратившись в национальную сеть рабочих ассоциаций и на короткое время став центром для рабочих писателей и художников и активным участником дискуссий о будущем революционной культуры. В октябре 1920 года Пролеткульт был включен в состав Комиссариата просвещения, но его организации на местах еще несколько лет после этого продолжали пользоваться определенной автономией

[9]  Александр Богданов (1873-1928) — врач, философ и писатель-фантаст, а с 1903 года — член большевистской фракции российских социал-демократов. После революции 1905 года Богданов разошелся с Лениным сначала по философским, а затем по политическим вопросам. В 1909 году он создал большевистскую группировку «Вперед»; она была распущена в 1912 году. После этого Богданов прекратил политическую деятельность и сосредоточился на научной и писательской работе; тем не менее, после 1917 года он был популярен среди некоторых рядовых большевиков. Его философия тектологии рассматривается как предшественница общей теории систем

[10]  Алла Морозова, Была ли платформа «коллективистов» платформой «богдановцев»? К вопросу о степени рецепции и трансформации идей А. А. Богданова в документах внутрипартийной оппозиции в РКП (б) в начале 1920-х годов» // Via in tempore 49, 2022, №. 1, сс. 163-174    

[11]  Морозова, Была ли платформа, см. выше. Про полемику между Бухариным и Богдановым см.: Бухарин, Н. «Коллективистское ликвидаторство». Правда, 13 декабря 1921; Н. С. Антонова и Н. В. Дроздова (ред.), Неизвестный Богданов в 3-х книгах. М.: АИРО, 1995, кн. 1, сс. 204-222

[12]  Из протокола допроса в ОГПУ П. И. Ласс-Козловой, В. Вилкова. РКП (б): Внутрипартийная борьба в двадцатые годы: документы и материалы 1923 г. М.: Росспен, 2004, сс. 104-105

[13]  Биографию Мясникова см. у Paul Avrich, ‘Bolshevik Opposition to Lenin: G.T. Miasnikov and the Workers Group’, The Russian Review 43, 1984, pp. 1-29. Переводы манифеста Рабочей группы 1923 года и брошюры Мясникова Очередной обман, опубликованной во Франции в 1930 году, выходили в издании: International Communist Current, The Russian Communist Left 1918-30. ICC, 2005. Протокол допроса Мясникова сотрудниками советских органов госбезопасности в 1945 году доступен в электронной библиотеке: The Last Testament of the Left Communist Gavriil Miasnikov, в переводе и с примечаниями Малькольма Арчибальда (https://www.katesharpleylibrary.net/bzkjbz, дата обращения 20 января 2023)

[14]  О деятельности оппозиции в 1922-23 гг., см. С. Пирани, Русская революция в отступлении, сс. 281-287, 294-295. Об арестах см. В. Вилкова, РКП (б): Внутрипартийная борьба в двадцатые годы, сс. 116-118. Возможно, Троцкий не получил письма; историки нашли его в архиве Вячеслава Молотова. Однако, об арестах было широко известно. Они упоминались во время партийной дискуссии 1923 года; ни Троцкий, ни кто-либо из его ближайших товарищей не выразили протеста

[15]  О рабочем движении см. например: Jeffrey Rossman, Worker Resistance Under Stalin: class and revolution on the shop floor. Harvard: Harvard University Press, 2005. О коммунистической оппозиции см. например: Aleksei Gusev, ‘The «Bolshevik Leninist» opposition and the working class, 1928-1929’, D. Filtzer et al (eds.), A Dream Deferred: new studies in Russian and Soviet Labour History. Bern: Peter Lang, 2009, pp. 153-170

[16]  Свежий обзор: Илья Будрайтскис, Диссиденты среди диссидентов. М.: Свободное марксистское издательство, 2017, сс. 30-87  

[17]  См. С. Пирани, Русская революция в отступлении, особенно сс. 241-276 

[18]  Например, в трехтомнике Leszek Kolakowski, Main Currents of Marxism, опубликованном в 1970-х годах, вскользь упоминается Рабочая оппозиция, но в остальном работа фокусируется на разногласиях между лидерами большевиков (Лениным, Троцким, Сталиным и Бухариным). Marcel van der Linden, Western Marxism and the Soviet Union: a survey of critical theories and debates since 1917. Leiden: Brill, 2007 вскользь упоминает статью, написанную Мясниковым в 1931 году, но никого из других коммунистов-опппозиционеров. 

Полностью книгу «Коммунистическая оппозиция в ранней Советской России» можно скачать в электронном виде на сайте автора.