19 июня показом фильма Жан-Люка Годара «Прощай, речь» в 3D открывается наш совместный с «Каро.Арт» проект «Молодая критика». Его цель — дать площадку для высказывания талантливым, но только начинающим свой путь в профессии авторам, пишущим о кино. Каждый из них выберет и представит по одному принципиально важному, с его/ее точки зрения, фильму и объяснит свой выбор публике. Показы будут проходить раз в месяц и сопровождаться публикацией текстов участников программы.

Первый молодой критик, который выступит уже завтра, это Гордей Петрик, автор нашей платформы, журналов «Сеанс» и Cineticle. Перед показом он расскажет о картине Годара, а сегодня написал о другом авторском фильме, снятом в 3D — «Любви» Гаспара Ноэ.

«Любовь — это жизнь, которая продолжается вечно»
Дерек Джармен. Blue

В этом году мы были свидетелями очередной акции по возвращению кинематографу статуса «магического опыта»: из–за отказа Netflix прокатывать свои фильмы в кинотеатрах, их фильмы убрали из Каннского конкурса. Три года назад подобным жестом в духе make cinema great again стал фильм «Любовь» Гаспара Ноэ, провокатора и по совместительству хорошего режиссера — автора, тоскующего по большому кино на больших экранах. В одной из сцен герой эякулирует зрителю прямо в 3D-очки, что произвело желанный эффект «прибытия поезда» и на Владимира Мединского. Свою реакцию он сформулировал так: «Не могу найти слов, передающих мои эмоции после просмотра этого фильма». Прокатного удостоверения картина, понятно, не получила — осталась преимущественно на территории торрент-трекеров, ограничивающих ее масштабные притязания.

«Любовь» сложно делить на отдельные сцены, это поток чувства, сродни пьесам Сати или рассказам Бунина. Уже первая сцена ставит в тупик. Герои мастурбируют в комнате, необъяснимо окрашенной в ало-красный. Точнее всех этот главный для Гаспара Ноэ цвет описал Дерек Джармен в своей предсмертной «Хроме»: «Любовь, как и сердце, красного цвета. Не такого, как красное мясо, а чистого — алых цветов. Вы можете представить кровавое сердце на День святого Валентина? В любви и на войне все средства хороши, и, безусловно, красный — это цвет войны. Цвет жизни, покидающей разбитое сердце, — струя красной крови. Принесенное в жертву сердце Иисуса». Любовь для Ноэ — аудиовизуальная манипуляция. Секс втроём под психоделику, оргия — под заглавную тему карпентеровского «Нападения на 13-й участок», исполненные редкой для режиссера нежности любовные сцены — под Эрика Сати, поцелуи — под «Гольдберг-вариации» Баха. Что, как не sight and sound, может действовать безотказно?

Он, вроде, режиссер, она, вроде, художник. В мире Ноэ нет определенности: все любят, трахаются и страдают. В глазах влюбленного предметы теряют контур. Любовники затрудняются ответить на вопрос о бывших, те меркнут, канут в памяти, как будто и вовсе их не было. Страсть — в безвременьи. Интернациональный язык (английский, хотя действие происходит во Франции и основная часть героев — французы) даёт им возможность стать символами. Не останется ничего, кроме Эроса и Психеи.

До появления Третьего, Оми, между любовниками нет секретов, недомолвок и недосказанностей. Они составляют весь мир, как двое детей. Но их отношения падут жертвой установки на случайные наркотики, случайный секс, случайные танцы. В ключевой сцене фильма Мерфи и Электра, гуляя по кладбищу, постепенно осознают, что в наркотиках и сексе растворились мечты, и вокруг — искусственные цветы и надгробия. После расставания герою нигде нет места, даже в смерти, не к кому обратить любовную речь. Последующая семейная жизнь — хроника разложения, духовной и физической деградации. Её эмблема — перебинтованный пенис.

Город в фильмах Ноэ всегда играл второстепенную роль. «Необратимость» начинается с лестниц и переходов Парижа, которые, как в бергмановском «Девичьем источнике», шепчут: не ходи. В Токио «Входа в пустоту» мы не увидим ничего, кроме ночных клубов: потустороннее существует вне географии, только в свете неона. В «Любви» планов города как будто нет вовсе. Любовь слепит глаза. Она в оптике Ноэ — импульс, и сам фильм как метафора первородного чувства соткан из базовых телесных проявлений: дрожи, судорог, эякуляций, плача. Протагонист «Любви» Мерфи идеальным называет фильм, сделанный из слёз, крови и спермы.

Декорации состоят из кинематографических аллюзий: комнаты героев завешены постерами («Сало, или 12 дней Содома», «Таксист», «Уродцы» и прочая «культовая классика»). Любимый фильм Мёрфи — «Космическая одиссея». По ее образцу Ноэ выстраивает фильмическую структуру, позволяя себе фанатскую отсылку — пенетрацию, переходящую в красные коридоры космических шатлов. Единственным островком личного в «новой» жизни Мерфи остаётся угол с миниатюрным шкафом, в шкафу — книги и DVD, а в одной из DVD-упаковок — кокаин и несколько фотографий. Невдалеке, на полу — собранный из детского конструктора отель Love, перекочевавший сюда из предыдущего фильма Ноэ. С этого столкновения с прошлым начинается череда флэшбэков, продолжающаяся вплоть до финальных титров. Последнее, что осталось — вспомнить. Вспомнить не любовь, но влюбленность, болезненную по определению. Влюбленность — единственный возможный у Ноэ объект ностальгии. Подаренная Электрой последняя дорожка — единственный ключ к памяти (беспамятству?). Фотография возвращает героя в сказочный мир былого, символически восполняет отсутствие растворившейся во времени Электры. Ностальгия как единственный двигатель жизни, память — как единственная возможность дальнейшего существования, воспоминание — как единственный способ впасть в забытие.

Весь фильм — перманентное вспоминание, одна из стадий умирания по «Книге мертвых», как во «Входе в пустоту». В дебрях памяти — три альтер эго режиссера: Ноэ, экс-бойфрэнд Электры, появляющийся в единственной мертвенно-белой сцене — прошлое; Гаспар, сын Оми, своим рождением разрушивший мнимую идиллию — будущее; Мёрфи, мечтающий снять первый в истории сентиментальный фильм о любви — настоящее.

«Дискредитированную современным общественным мнением любовную сентиментальность влюблённый субъект должен признавать в себе как радикальную трансгрессию, делающую его одиноким и беззащитным; благодаря нынешней инверсии ценностей, как раз в этой сентиментальности и заключается непристойность любви» — писал Ролан Барт во «Фрагментах речи влюбленного». Забавно, что единственный сентиментальный, отказавшийся от шок-фактора фильм Ноэ приписали к трансгрессивному кинематографу. Кажется, зрители восприняли «Любовь» согласно описанию Барта — как влюблённые. Cексуальный контакт во время съёмок всегда был импровизацией: актеры (в основном непрофессиональные) сами выбирали позы и расположение перед камерой. Импровизированными были и реплики: актёры, постепенно влюбляясь, преобразовывали смыслы в слова. Неотъемлемая часть «Любви» — документация. В одном из интервью Гаспар Ноэ утверждает: «секс — для рептилий, любовь — для млекопитающих». В его фильме нет плотского.

«Моя любовь — это половой орган неслыханной чувствительности, который, вибрируя, исторгает жуткие вопли, вопли грандиозной, но гнусной эякуляции из меня, жертвы экстатического дара, в каковой — голой, непристойной жертвой — обращает сам себя человек». Это писал Жорж Батай. От расставания к знакомству, случайно затянувшейся прогулке по парку, первому поцелую, клятве защищать друг друга вечно. «Я тебя никогда не покину» — такое обещание дал сестре протагонист «Входа в пустоту». Теперь его не нашедшая покоя душа — призрак, что парит под электрическими облаками Токио. В «Любви» выбор делается после шуточной фразы возлюбленной, речи, которую прекрасно описал Барт: «голоса неуловимого и тем не менее монументального, поскольку он принадлежит к тем объектам, которые обладают существованием, только исчезнув». Время Хроноса приобретает черты Эона. И Мерфи, прислушавшись к шепоту слепой судьбы, обретает Электру в младенце, прошлое — в будущем, разрушенное — в разрушителе. Хочется повторять про себя строки Джармена: «Любовь — это жизнь, которая продолжается вечно». Или по-русски: «смешное сердце способно только любить».