В зале ожидания распылили газ.

Солнце искрилось сквозь москитную пропасть, пережившую зиму, мы перезимовали, причалили по весне-реке, со стигматами на пальцах, всё вокруг покрыто незримыми, липкими нитями, пульсирующими эйфорией и страхом.

Я разбегаюсь и лечу в небо, пилоты открыли допуск, сверху что-то горит. Нас поймали в сачок для бабочек как иглу, продели в висок. По моим венам течёт грязное топливо, но это единственное спасение. Обязательно нужен наблюдатель обязательно нужен второй, обязательно нужен выживший. А в моём арсенале есть только два оружия — сила и страх.

Во всех общественных местах с равной периодичностью пускали абсолютно не ощутимый тихий газ, психопарализующий препарат, он делал «паству» более податливой для «пастыря», как будто им было мало заводских настроек, МАНТУ, и бесконечной пропаганды с экранов. Я прекрасно понимал, для чего всё это — благодаря препарату, информация лучше усваивается. Вот только очевидно это лишь для тех, кто разорвал порочный системный круг. Как я. Теперь я лучше видел то, что транслировали в бесперебойный эфир, и как окружающие реагировали на трансляцию, когда газ начинал действовать, а его действие производилось почти мгновенно, всасываясь в незащищённые слизистые и тут же поступая в кровь. В тот момент, когда люди, остановившись, закрыли глаза, на экранах начали производиться резкие смены света, как на видеозаписях, ведущихся из скоростных поездов. Сквозь сетчатку эти воздействия проникали в их сознание, создавая сменяющиеся, как брызги света, страницы с кодом, различных цветов и конфигураций. Их психика была жёстко координируема социальной схемой. Для тех, кто её взломал, необходимо было постоянно поддерживать систему в обновлённом параметре. Для этого мы применяли токсические киберсмеси, сперва мы приучали свой организм и мозг, как это делали древние с ядом. Мы принимали микродозы ежедневно, внушая своему организму, что вещество в больших количествах не навредит системе. Только с помощью таких сильных препаратов можно было обновлять взломанную психику. Это были драйвера. Саму систему мы взламывали с помощью лицевых и изнаночных препаратов. Лично я взломал её с помощью дельты. Ты только представь, словно смотришь кино про себя, его снимают прямо у тебя на глазах, но лично ты не присутствуешь при этом святотатстве или богохульстве. Твои глаза, словно подкотившиеся орбиты Сатурна, в луноликих складках подкатанных век, но ты держишь связь. Оглядываясь вниз, ты рвёшь на мелкий хлам гороскопы. Календарь Майя и пророчества Нострадамуса топишь взглядом в бокале с абсентом. Покромсанная библия в картинках рекламно-авангардного искусства. Плачьте, праведники. Каждому фанатику — по его фанатизму. Каждой овце — по её богу. Мудрость мизантропа можно узреть в моих выцветших зрачках. Галлюциногенный препарат не справился с нагрузкой атрофированных мозгов. Они мертвы, только не знают об этом. Никому не говори! Это скрытое. Сосуды пульсируют, клонит в сон, паззл сложился, руки — в замок, руки — в рукавах, руки вертят нож. Ты пахнешь паузой и зеркалами, поручнями метро и дешёвой обивкой вагонных сидений. Милости прошу в мой эстетический ад! В моё безликое подобие, где на сцене две собачьи пасти грызут меня за обе руки. На каждой из них клеймом высечено число, признанного общественной падалью, зверя, взаимозамещающего самого себя в театральных постановках. Оба зачатья — порочное и непорочное, воздвигли своих кумиров на пьедестал, и наигравшись всласть, покинули трон, бросив небрежно на его стальной, холодной поверхности недочитанную книгу с сорванными печатями. Они запечатали свои уста, прошили иглой из костей младенца, и удалились за кулисы. Спектакль окончен? Погодите, это всего лишь антракт. Последним словом легенды станет её агония. Мир рассыплется на куски, вещи обнажат изнанки, свет дня догорит, как зажигалки скелет, небо выжгут из огнемёта. И на полотнах застывшего века расцветёт упадок. Я был третьим в этом списке, с наказующим жезлом, зажатым во влажных ладонях. Мёртвые кадры смердят разгорающейся войной, или чем-то более зловещим. Выверни наизнанку третий акт, расчлени актёров по продольной, извлеки дары, заштопай дыры, и можно начинать, собрав в один сосуд растекающуюся жижу из медово-помойных домыслов. Что может быть сложнее? Одно липнет к пальцам, другое зловонно, вокруг меня сгущаются посиневшие, щетинистые лица, всюду на слуху «враги народа». Кто это такие? Массовая пыль, облитая водой из шланга, превратившаяся в грязь, подвергшаяся тщательному кропированию культуры, запретам, налогам, ищейкам. Суть ускользает, кто-то дёргает нити, сценарий уже давно прописан, проигран и проработан. А затем кто –то подобрал и надкусил уже надкусанное и кишащее червями, яблоко. Вспомнить бы сейчас старые добрые 60-е, когда эта проклятая Родина была только в проекте, когда Искра ещё не родилась. Ведь сейчас мы словно счётчик, отсчитывающий вечность, как камикадзе, мы — сломанная скрипка, на которой больше никто не будет играть, ёлка на свалке не станет принцессой, мы — всего лишь сборище реинкарнированных индейцев, курящие трубку мира за памятником спасителей Севастополя. Мы — искра светлых снов в свободном падении, метеориты, сгорающие в атмосфере. Внешний мир питает вас — будто цветок — водой, и вы думаете, что вы — растения, вы боитесь, что вас сорвут, такова участь растений, коротка жизнь цветов, внутри вас зреет зерно и жаждет пустить ростки, оно хочет, чтобы его поливали обманом. Этот мир болен тоской, как сказки Андерсена, не читай их на сон грядущий, а то слишком рано сгоришь. Слушай голоса ангелов в голове на фоне белой стены, белого листа, он заполняется их шёпотом, словно стекло дыханием, и тут же застывает морозными символами на губах с содержанием гиалурона. Тебе страшно, но ты крепись, будешь креплёным, словно вино — выносливым и терпким на вкус. Если ты забудешь о времени — миг сократится в вечности, вечность станет мигом, время сожмётся. И я снова выставлю себя напоказ, сны подпишу на подушке красным, побуду для них немножечко дерзкой, раздвину ноги, пусть поглощают мой запах, пусть прикоснутся ко мне пальцем, вылижут семя с ресниц, обрюхатят почву чистилища на заднем дворе в лавровых венках. Разрежь мир пополам, покуда не закрепил его подписью, ты, наёмник чужих предтечей, ты в сети, на тебя все глядят, квадратные цепи точат, а когда-то толкали и били, теперь же созерцают, даже с некой долей уважения, но видимо, презирая, но мне плевать, я буду любить себя до потери сознания, терзать себя до изнеможения, достигая оргазма, любить себя до кровавых, в эфире, слёз. Выходит, это вовсе не финальные титры, нарисованные краской на алых концертных портьерах? Куда же дальше? Прямо ко коридору всё равно нельзя, ведь я сегодня не комильфо. Я смотрю фильм про себя, одновременно читая и находясь между строк во въевшемся механизме среди осыпающейся штукатурки. Нужно гнать прочь своего ангела, что вещает мне о пророчествах. Не верить. Поглощать киберсмесь, чтобы затем услышать свист пролетающих камней в воздухе.

Когда она сняла маску, ничего не изменилось. Маска была иллюзией. Ещё один оков сброшен, ещё один балласт, чтобы стать на шаг ближе к…