Create post
Theater and Dance

Опера «Чаадский». Родина двоится

Marina Israilova

В театре «Геликон-опера» завершился блок премьерных показов оперы «Чаадский», в команде которой отметились продюсер Павел Каплевич, режиссер Кирилл Серебренников, композитор Александр Маноцков и художник Алексей Трегубов. Tата Боева рассказывает, как на музыкальной сцене обличительная пьеса Александра Грибоедова соединилась с цитатами из «Идеального мужа» Константина Богомолова и причем тут мигранты.

В версии Кирилла Серебренникова Фамусов стал бизнес-воротилой, Чаадский стареющим хипстером, а Скалозуб — идеальным чиновником высокого ранга.

В версии Кирилла Серебренникова Фамусов стал бизнес-воротилой, Чаадский стареющим хипстером, а Скалозуб — идеальным чиновником высокого ранга.

Софья, молодая сочная женщина с огламуренной халой из толстой косы на голове, и Молчалин, детина с неприятно повизгивающим голоском, оба в узнаваемых спортивных костюмах Bosco и на тренажёрах — вот что скрывается за строкой «дочь тайно уединяется со слугой» из краткого содержания оперы. Это прямое заимствование из «Идеального мужа» Константина Богомолова, лаконичная формула патриотизма класса люкс, открывает «Чаадского» и будет сопровождать зрителей до последней ноты. Что будет, если переместить героев Грибоедова, знакомых по хрестоматии «резонёров» и «субреток», в наши дни? По версии режиссёра Кирилла Серебренникова, они неплохо приживутся и расположатся, почти не изменившись. Но обо всём по порядку.

«Чаадский» представляет из себя небольшое (всего полтора часа сценического времени) сочинение, основывающееся на «Горе от ума». Из пьесы в данном случае слов не выкинешь — грибоедовский текст без видимых крупных купюр легко лёг на музыку авторства Александра Маноцкова. И в то же время это уже больше, чем знакомая драма. Так же, как фамилия заглавного героя «надстраивается» второй буквой «а", либретто совмещает стихи "Горя» с отрывками из «Философических писем» Петра Чаадаева. Русский мыслитель, волей властей объявленный сумасшедшим за не вполне верноподданнические высказывания, здесь становится второй сущностью недобунтаря Чацкого, его логическим радикальным продолжением.

Впрочем, в этом доме Фамусовых двоится и усложняется решительно всё. Именно мотив скрытого, подкладки, второго дна и становится ответом на вопрос, зачем возвращаться именно к этому материалу летом 2017 года. Серебренников физически обнаруживает хрупкость и шаткость мира сильных. Размеренная жизнь московских тузов до поры опирается на плечи «атлантов» (так определяет их программка) — но не старинных эрмитажных красавцев, а их сегодняшних, менее приглядных аналогов. Персонажи располагаются на небольших квадратах мобильных площадок, которые поддерживает кишащая чумазая масса — хотите, назовите этих оборванных мускулистых мужчин мигрантами, хотите, люмпен-пролетариатом. Пока наверху поют приятными голосами и о высоких страстях, этот «нижний этаж» смиренно живёт своей небольшой жизнью: покуривает, посматривает, переходит с места на место. «Атланты» почти не участвуют в действии, уж точно никак не влияют на происходящее, но они есть. И это молчаливое соприсутствие обостряет конфликт. Если в XIX веке сторонами конфликта были богатые, готовые служить, и не менее обеспеченные, но стремящиеся жить своей волей, то два столетия спустя к ним присоединились наконец те, чьим трудом оплачена возможность бурно спорить в гостиной.

Жемчуга и труселя — главный конфликт

Жемчуга и труселя — главный конфликт

В «верхах» всё так же модно быть патриотом и поклонником традиций. За первое отвечают пресловутые триколоры костюмов, гигантские белые кокошники и гирлянды-украшения, кажется, пришедшие с предновогодних улиц и всевозможных «Московских варений» (их художник Алексей Трегубов припас на буквально ослепительный финал). За традицию — и тоже в двух измерениях — отвечает музыкальная сторона. На первый слух Александр Маноцков написал классическую оперу, иногда, впрочем, кокетничающую с барокко. За каждым из героев в оркестре закреплён свой голос. Софья превратилась в мягкое кузинино фортепиано, Фамусов оказался размеренным «времён очаковских» стрекотом клавесина. Партии распределены также по учебнику — и тут самой большой неожиданностью оказывается несоответствие внешней чиновничей субтильности Скалозуба-Григория Екимова его басу. Зато благодаря «нереалистичной» форме квартетов с новой стороны оказались открыты любовные сцены. Наложенные друг на друга диалоги разных пар создают заряженное лицемерием поле, позволяя одновременно страдать Софьее и приставать к Лизе Молчалину.

Но главная аудиальная «подкладка» так же малоприметна с виду, однако стабильна и настойчива, как и серебренниковские рабочие. Сначала происходящее может вызвать лёгкое недоумение. Музыка новосибирской «Снегурочки» и «Грозы» в БДТ была каркасом спектакля, точкой отсчёта и главным камертоном интерпретации. Геликоновская же партитура цитирует, вспоминает, примеряет на себя давние схемы — и лишь аккуратно обрамляет доминантную режиссёрскую мысль. Однако эта оперно-вальсовая ласковость обманчива так же, как устойчивость благополучия в доме. Звуковая ткань «Чаадского» начинается с мерного негромкого стука, напоминающего тикание. Неотступные «часы» служат каркасом оркестру и сопровождают героев везде, то прячась среди инструментов, то выступая вперёд. Как будто под гламурным самоуверенным миром и впрямь отсчитывает неизвестно кем подложенная бомба.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Marina Israilova

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About