Григорий Дашевский (25 февраля 1964 — 17 декабря 2013) — удивительный поэт и в первую очередь мастер короткой поэтической формы. Сегодня с нами его короткий страшный шедевр.

Я предлагаю посмотреть, как устроено это стихотворение.

Поэзия — это чудо, когда строчки держат, когда читая, залипаешь туда внутрь, и бродишь, бродишь по этому лабиринту, бесконечно его ощупывая, и теперь каждая поверхность знакома, каждый угол. Сначала бродишь вслепую. Привыкаешь к расположению комнат и поворотам. Учишься ходить по и против часовой стрелки. Делаешь себе метки, заметки и зарубки, и в какой-то момент, будто большие включили свет — видишь.

Эти строчки лучше читать вслух и слушать себя. Если прочитать несколько раз, видишь, какие они привязчивые, эти марсиане. 

Марсиане в застенках Генштаба

и содействуют следствию слабо

и коверкают русский язык

«Вы в мечту вековую не верьте

нет на Марсе ничто кроме смерти

мы неправда не мучайте мы»

август 2004

Я предлагаю посмотреть, как устроено это стихотворение.

Поэзия — это чудо, когда строчки держат, когда читая, залипаешь туда внутрь, и бродишь, бродишь по этому лабиринту, бесконечно его ощупывая, и теперь каждая поверхность знакома, каждый угол. Сначала бродишь вслепую. Привыкаешь к расположению комнат и поворотам. Учишься ходить по и против часовой стрелки. Делаешь себе метки, заметки и зарубки, и в какой-то момент, будто большие включили свет — видишь.

Эти строчки лучше читать вслух и слушать себя. Если прочитать несколько раз, видишь, какие они привязчивые, эти марсиане. 

Марсиане в застенках Генштаба

и содействуют следствию слабо

и коверкают русский язык

«Вы в мечту вековую не верьте

нет на Марсе ничто кроме смерти

мы неправда не мучайте мы»

август 2004

Первое же слово нас отправляет в космос, подальше от здешней жизни. Однако тут же, после второго и в начале третьего слова — нас возвращают в застенки, вместе с этими марсианами. Дальше мы готовимся войти в ге-стапо, по накатанной, ибо с первым слогом мы проваливаемся в штамп времен ВОВ. Но тут стихия стиха вырывает нас из привычной траектории, ведь это его, стиха, работа — и мы попадаем, помним, с марсианами — в застенки Ге-нштаба. Ген-шта-ба — ге-ста-по, созвучие на грани парономазии, словарной ошибки или шутки, хорошая рифма, с нашим неотчетливым в гласных языком. Космос сжимается до советского штампа, а потом до конкретной локации, как мы теперь говорим, — до здания Генштаба. Дальше мы — снаружи марсиан. И мы наблюдаем их поведение. И нам уже не смешно от того, что рядом оказались внеположные как застенкам, так и Генштабу марсиане. Наше Мы наблюдает, как их оценивают. 

Пока все хорошо: марсиане «содействуют следствию». Но стихи опять делают кульбит. Только было начавшие содействовать со следствием марсиане вдруг — перестают, точнее, делают это слабо. Интеллигентский эвфемизм для отсутсвия договороспособности. Марсиане нас не подвели, они против сотрудников Генштаба. Однако тут же градус повышается, марсиан наблюдает критическое око. Марсиане оказались так себе, ведь они русский язык коверкают. Хорошее, идеологически не нагруженное слово, которым описывается отношение марсиан с языком, говорит ровно противоположное: само словосочетание «коверкать язык» дают чистую звонкую ноту, это предельно живой русский язык. Так что мы остаемся в недоумении. Буквальный смысл слов и идеологическая нагрузка противоречат друг другу.

И — и снова…

Вернемся к началу. 

Марсиане в застенках Генштаба

Марсиане в застенках Генштаба — что делают? Результат первой строчки — её недостаточность, неоконченность. Она не кончается ничем. Там не хватает глагола. Мы так и не узнаём, что, собственно, делают марсиане в застенках. Зато в начале второй строки мы сразу проваливаемся:

и содействуют следствию слабо

и коверкают русский язык

Она начинается с «и», подразумевающего то ли какое-то оставшееся за кадром действие этих марсиан, которого мы не увидели, то ли нас просто готовят к репетитивности, ведь где все начинается с «и», там будет много других «и», будут повторные действия, и мы, вероятнее всего, полного ряда не увидим. Это как со словом «пытка», не бывает одной пытки, их бывает сразу много.

Так что эти марсиане и содействуют, и коверкают, и вполне возможно, делают что-то еще не то.

Застенки

Что у нас там с застенками? Еще в начале 1930-х застенки были застенками самодержавия. Пришли они, скорее всего, из «Гимна Коминтерна» (первый вариант 1929 г., русский перевод 1931 г.), где были «товарищи в тюрьмах, в застенках холодных». Потом, как известно, СССР отказался от распространения мировой революции, Сталин логично разогнал Коминтерн, так что вымарывание Коминтерна из песни и замена его на ленинизм зафиксировали смену революционной экспансии на внутренний террор.

Очень быстро застенки стали маркером Большого террора. По корпусу русского языка вариативность характерная: в застенках ГПУ, в застенках ОГПУ-НКВД, в застенках ЧК, «органов», в застенках НКВД, в застенках Лубянки, в застенках Бутырки, в застенках КГБ, есть варианты от «в застенках туркменского КГБ» до просто «в застенках», как правило, имеются в виду все те же карательные органы, иногда расширяется до  в застенках внутренней тюрьмы НКВД. Очень редко встречается «в застенках святейшей инквизиции». Надо отметить, что «в застенках гестапо» — на порядок меньше. И все же именно в Ге-стапо ведет нас стих, превентивно самооправдываясь: в застенках Ге- — ровно до этого места мы ожидаем нацизм, а дальше понимаем, что, увы, речь идет о внутренних проблемах.

Гестапо, когда-то бывшее историческим маркером, при помощи Юлиана Семенова и Штирлица позже выродилось в анекдотический маркер. В постсоветском дискурсе само имя Штирлица провоцирует улыбку. Так в Гестапо возмущались, не зная, что Герои Советского Союза обслуживаются вне очереди. Такой же темой для глумления были дети из садистских советских стишков, которые «в подвале играли в гестапо». Однако никому не смешно при упоминании Генштаба.

Марсиане в застенках Ге- — ровно до этого места поэт нас водит за нос, тут мы еще в плену фантазий, фантастики и советской защитной иронии. Лишь до этого момента начало можно принять за пародию.

Коллокации, или слова по соседству, исходя из «Корпуса русского языка» — это обычно «пытки в застенках», «погибшие в застенках», «томились в застенках», «пытали в застенках», «уничтожили в застенках», «умирали в застенках». То есть застенки в русском языке однозначно несут насильственную смерть и пытки.

Звуки

Если вслушаться, первая трехстишие — сипит, как будто марсианам не хватает воздуха. Видимо, они дышат не теми жабрами, которыми дышим мы.

МарСиане в заСтенках Генштаба

и СодейСтвуют Следствию Слабо

и КоверКают руССКий языК

И только звук К — появляется, как спотыКание. А во второй строфе марсиане перестают сипеть, теперь они мычат или стонут. Там слышен этот звук: м-мм:

«Вы в Мечту вековую не верьте

нет на Марсе ничто кроме смерти

Мы неправда не Мучайте Мы»

Стихотворение построено, как математическая конструкция: там есть аллитерации и повторы (ВЕковую не ВЕрьте), рифмы и ассонансы. И кроме формального стихосложения есть внезапный и болезненный вынос в смысл. Стихи начинаются с МА (марсиане) и заканчиваются МЫ (не мучайте мы). И это пока в рамках звучания. Но вторая строфа начинаясь с ВЫ — завершается словом МЫ.

«ВЫ в мечту вековую не верьте

нет на Марсе ничто кроме смерти

Мы неправда не Мучайте МЫ»

Слово МЫ постепенно нащупывается, будто ма-рсиане учатся говорить: ме[чту], Ма[рсе], с-ме[рти], мы — о, получилось! — и еще одно отступление: му[чайте], и снова, уже утвердительно — МЫ. Вроде букваря, где ма-ма мо-ет ра-му.

И конечно, это стихи не про марсиан, это стихи о языке. О его, языка, штампах и о возможности и невозможности от них освободиться. На этих шести строчках разработан целый набор: “в застенках”, “содействовать следствию”, “коверкать язык”, “вековая мечта”, “ничего кроме смерти” (дано в искаж. марсианами виде). Мы даже можем предположить, что “ничто” как раз есть, что “нет”, с которого начинается вторая строка, не относится к делу, то есть в реальности НИЧТО именно что есть:

“[Есть] на Марсе ничто кроме смерти”

И если слабый сбой в предпоследней строфе — “ничто” —  нас останавливает, то последнее, не к месту грамматически — МЫ — нас выбивает из течения рассказа и принуждает увидеть вместо смысла форму местоимения МЫ из учебника — и почувствовать его кожей и глоткой, и соотнести его с собой. И остаться в нем. Увидеть себя в нем, как в зеркале.

Эти шесть строчек — как осколок цивилизации. А теперь побудем археологами.

Генштаб

Действительно, была такая секретная воинская часть Генштаба, созданная в конце 1980-х, которая занималась какими-то безумными околонаучными вещами и странными технологиями, там трудились экстрасенсы, которые могли искать марсиан, и если б вдруг нашли, пытались бы их поставить на службу армии. Поэт мог об этом знать или не знать, это несущественно. Когда писались эти стихи, была очевидна логика военных, которые непременно попробуют поставить себе на службу даже марсиан, если те им попадут в руки. То есть чисто сюжетная линия с взятыми в разработку марсианами, как ни странно, вообще не фантастична, это прагматика органов госбезопасности.

Другой, другие

Здесь как будто бы дежурно и тривиально исследуется тема другого, который нам всем нужен просто для того, чтобы себя увидеть. Или чтобы ненавидеть и бояться. Вроде бы весь двадцатый век прошел под знаменем Другого, от уэллсовского нашествия марсиан, через поиски пришельцев, продолжение темы внеземного вторжения в литературе, кино, подогревающем человеческую ксенофобию, через «Чужого» и прочих гигеров до полной остановки интереса. Марсиане Дашевского — анахроничны, они из science fiction как-то случайно и сразу угодили в политику и внутренний террор.

Другие марсиане

Марсиане служили «другим» с конца XIX в., начиная с Уэллса, не обойдя и русскую литературу. Они могут быть понимающими или нет, менее и более враждебными, но они — те, для кого мы играем свой театр, те, в чьем восприятии/понимании и непонимании мы можем себя увидеть и оценить. У Юрия Домбровского это уже «мудрые марсиане, наблюдающие за нами в свои сверхмощные устройства» (Факультет ненужных вещей, 1978). Тут любопытно, что у Дашевского старая идея ХХ века, идея похищения инопланетянами переворачивается: теперь похищены сами инопланетяне. 

Марсиане — это непонятное, которое может захватить. Марсиане — те, кого люди побаиваются, испытывают чаще брезгливость и страх, редко — уважение. Похищение марсианами — отметило собой весь XX век, а вот об их внеположности нам в начале XXI-го помнит только поэт. И он понимает, что эта их внеположность позволяет им защититься, спастись от гебухи. Была ли тогда иллюзия, что будучи марсианином, можно спастись от режима? Или тогда это было возможно. Сейчас марсианин Кушнир, например, не спасся.

Есть одно произведение, которое скорее всего было известно Дашевскому, где марсианин буквально попадает на войну и буквально на ней умирает. Оно стоит того, чтобы быть процитированным полностью:

ВАДИМ ШЕФНЕР

Марсианин

1.

Марсианин умирал

На Земле моей,

С Марса он к себе не ждал

Белых кораблей.

В телескоп он разглядел,

Что у нас — беда,

Добровольцем прилетел

Именно сюда.

В партизанский наш отряд

Заявился он,

Не гражданский, не солдат,

А в бою — силен.

С нами он, как друг и брат,

В смертный бой ходил,

Он трофейный автомат

Сам себе добыл.

2.

Марсианин умирал

Средь земных людей,

Он медпомощи не ждал

Со звезды своей.

Не страшась в тяжелый час

Никаких невзгод,

Он на Марсе ради нас

Полный взял расчет.

С нами радость и беду

Он делить привык,

Быстро, прямо на ходу

Выучил язык.

Был он доброй шутке рад,

Не заносчив был,

В самокрутке самосад

Запросто курил.

— Что на Марсе за народ? —

Спрашивали мы.

— Есть ли рощи, синий лед,

Снежные холмы?

— Есть ли страны, рубежи,

Золото и сталь?

Есть ли там любовь, скажи,

Есть ли там печаль?

Он болтать был не мастак,

Он курил, молчал,

На вопросы наши так

Кратко отвечал:

— Есть любовь и есть отказ,

Есть закатный свет, —

Всё там — вроде как у вас,

Только смерти нет.

Там, на Марсе на моем,

Жизнь всегда в цвету.

Я вам как-нибудь о нем

Лекцию прочту.

3.

Марсианин умирал

На Земле моей,

С Марса он сюда не ждал

Белый кораблей.

Он, громя врага в упор

В боевом строю,

У деревни Спасский двор

Отдал жизнь свою.

Лежа в мерзлом лозняке,

пулею сражен,

На нездешнем языке

Тихо бредил он.

Он сквозь горестную дрожь

Продолжал твердить

Слово всё одно и то ж, —

Имя, может быть?

Он глядел в ночную тьму,

В звездную метель,

Я под голову ему

Подложил шинель.

С дальней родины своей

Не сводил он глаз,

Протянул он руки к ней —

И ушел от нас.

И его среди зимы

Схоронили здесь.

Толком не узнали мы,

Что на Марсе есть.

1958

Интересно, что тут марсианин тоже в ситуации диалога. И он тоже кончает плохо. Но у Вадима Шефнера марсианин бьется на “нашей” стороне (успешно завербован?) и хорош в языке, возможно, как раз потому: Быстро, прямо на ходу / Выучил язык.

Тут поэт тоже заставляет марсианина учить язык. Мы хорошо знаем: язык — и повод для насилия, и сам по себе аппарат этого насилия. Задаешь себе вопрос, а что это поэты марсиан морят? Чтобы мерли не только земные поэты? Чтобы пришельцы, представители «другого» тоже пострадали?

Впрочем, был в истории литературы на русском языке один покладистый положительный марсианин, персонаж книги Яна Ларри, известного своими «Приключениями Карика и Вали». В известных нам нескольких главах книги «Небесный гость», мы узнаем, что «на Марсе все прекрасно говорят на русском языке», с марсианином можно было «уже через час весело» болтать «о разных пустяках». Мало того, марсианин бойко читал газеты «на чисто русском языке».

Образ положительного марсианина, впрочем, привел в застенки автора, который был летом 1941 года осужден по 58 («пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений») статье.

О ксенофобии

Это не только один из смыслов стихотворения, а его фон. Вспомним, что происходило в 2004 году. Именно тогда Россия всерьез озаботилась Украиной, пытаясь той не дать уйти на свободу. Оранжевая, Помаранчева революція будет только осенью, но пропаганда начала работать заранее. Именно 2004 год был рубежом, после которого вектор развития русско-украинских отношений направился в результате очевидной несовместимости к грядущей войне.

Голос «генштаба» […] критикует чужой «творческий вклад» в какое-то общее дело и чужой русский язык, то есть в плане стихов — это критики, всякие защитники традиции и пр., — я как бы говорю: всякий, кто критикует чужие стихи и чужой русский язык, есть злодей и мучитель)?

(Цитата из письма Г. Дашевского, цит. по статье Т. Нешумовой)

Поэт, рассуждая тут только о языке, говорит: «всякий, кто критикует чужие стихи и чужой русский язык, есть злодей и мучитель». Тот, кому не нравится чужой язык — потенциальный злодей и мучитель. Заметим, до спасения русского языка в Украине еще очень далеко, стихи написаны в далеком 2004 году, но у поэта выше чувствительность. Он прикладывает ухо к земле — и слышит вражескую конницу. Когда он произносит тогда, в августе 2004, года слово “следствие”, он уже знает, куда мы идем и куда мы придем. Без него, он умрет в декабре 2013 года, еще до аннексии Крыма. По корпусу русского языка видно, как растет частотность употребления слова, но конечно же, абсолютно привычным слово “следствие” стало в следующее десятилетие. Поэт просто слышит лучше прочих, знает, где история пойдет не так. насколько он это понимал, мы не знаем, но в этом стихотворении это предвидение проговорилось.

Интересно, что если в своем первом приближении марсиане — как у Уэллса — сами присматриваются к Земле на предмет колонизации, то у Дашевского — марсианин уже колонизируемый, бесправное существо в руках у органов.

Этот культурно-исторический возможный уровень прочтения, но он же и пророческий. Это мы только теперь хорошо понимаем, что-то стихи о войне, агрессии и желании мучить по отношению к тем, кто не говорит так как мы. По отношению к тому “мы”, которое не говорит на понятном в застенках и застенкам языке. Там и война с Украиной, и украинские мученики, и те, кто сидит до сих пор по тюрьмам или уже замучен.

Стихи о стихах

Другой уровень — о том, как поэзия взламывает язык. Хорошие стихи должны быть крэштестом. Как автомобиль с манекенами о стенку и вдребезги, чтобы проверить, можно ли вообще выжить в таких условиях.

То есть стихотворение показывает,  как огромное нечеловеческое тело поэзии, как и что это огромное марсианское нечто может сделать с языком. Поэт свидетельствует, как оно больше этого самого мы. Так МЫ антиутопии превращается в МЫ, равное единичному, личному. Марсиане — мученики за язык. За веру. Мученик — это же свидетель, как мы знаем.

Но вернее всего это стихи, как и всякие настоящие стихи, о стихах, о поэзии. Сам автор вспоминает в связи с ним пушкинского «Пророка» и говорит о муках. Ведь если не знать, куда ведет пророк поэта — это стихи о пытках. Григорий  Дашевский, в жизни которого болезнь играла эту роль пытающего, сам пугается своей мысли:

Представьте (я сравниваю не тему, а сюжет) пушкинского «Пророка», написанного в неведении, что серафим — это серафим, а не страшное мучающее чудовище; и где бы не было «коснулся зениц и ушей», а только угль и жало. Захотел ли бы «я» такого превращения? — Я не хочу сказать, что «пытки генштаба» — кому-то на пользу, что это благотворное страдание. Наоборот: благотворного, осмысленного страдания сейчас нет, мы не можем его осознать как такое: даже если оно меня ведет от небытия, от «неправды» и «мечты» — к бытию, я говорю — «не мучайте»…

(Цитата из письма Г. Дашевского, цит. по статье Т. Нешумовой)

Прямая речь

И вернемся снова к собственно тексту. Прямая речь марсиан маркирована. Это вроде бы собственная речь, но она сбивается на штампы: вековая мечта, «ознаменованная героическим полетом советского человека в космос», та самая мечта, которая сбылась, судя по публикациям, в 1961 году. Если верить стиху, сами марсиане хотят быть понятыми, но им язык не дается. Или, может, это он нам не дается? Первый раз мы спотыкаемся на слове «ничто», которое марсиане не снабдили нужным падежом. А в конце нас окончательно вышибает в стратосферу словом «мы», идущим вразрез с грамматикой.

Из знаков препинания у нас только кавычки. Единственное, чем автор не готов пожертвовать — это авторство. Поэт аккуратно, как этнограф, подобрал для нас чужую речь, речь марсиан.

Нашему пониманию это не помогает. Но зато поэт нас насильно, стихом, отправляет внутрь марсиан, он заставляет нас проговорить это «МЫ» и ощутить себя чуждыми и чужими «Генштабу», увидеть и осознать себя мучимыми режимом, увидеть себя как мучеников режима.

Спасибо тебе, поэт, за попытку нас оправдать.

(декабрь 2025, новая полная версия, предыдущий вариант текста опубликован в онлайн-журнале Mostmedia)