Моя печаль сливается с пейзажем...
Текст: Татьяна Коник
Моя печаль сливается с пейзажем холмистых далей,
из которых растут ржавеющие вышки.
С ними нити — их линии электропередач.
Всё на круги своя приходит:
восьмиэтажки, стены, серость,
асфальт в окурках, лужи, люди
по тротуарам вечно бродят.
Я наблюдаю это.
Мысли перетекают плавно в трепет,
склоняет ветви дуб к земле.
И что с того, что до рожденья
мы спали вместе — ты и я?
И, выйдя в свет, в нём обрели друг друга?
Утроба матери-природы была постелью.
В ней античность: колонны, мрамор,
Парфенон, беспечность тёплых и солёных волн…
Теперь другое. Жизнь иная.
Мы родились, пройдя сквозь боль.
И с ней отныне существуем,
и с ней умрём, и будем с ней.
Но тишина отрадой станет.
Бальзам души деревьев листопад,
и запах свежескошенной травы,
окутанной туманной паутиной.
От севера до юга: лесостепи — скалы,
смородины кусты и винограда гроздья,
подзолистые почвы, чернозём — поля.
Скорее к морю, местам, где образуется
древнейший белый камень:
рука художника скользит по минералу -
создание скульптур — стихотворений
и их прекрасных утончённых линий — строк.
Вот от чего влечение к музеям.
Вот почему к возвышенности неба
нас тянет с самого начала.
К тебе я обращаюсь, о некто,
воссозданный из Вечности сплетений,
хранящий на себе касанья пальцев
всех мастеров эпохи Ренессанса.
Зачем ты здесь и часть меня?
В той местности, где заводские трубы,
облезлость крыш, цементные фасады зданий.
«Столовая» советским шрифтом и вокзалы,
и их окрестностей прокисший запах?
Среди всего есть комната.
Землёй обетованной ставши,
горением свечи обрисовавшись,
где двое — ты и я, и ты, и я, и мы,
единый круг с тобою образуя,
соединимся вновь, как тысячи эпох назад,
и зеркалами станем,
отразившись, любовниками
во всех картинах мира.
Тут Климт и «Поцелуй»,
Здесь Мунк «Любовь и боль»,
Изольда и Тристан Уотерхауса.
И я тебе скажу в тот миг,
порою отдалённым,
но слышным шёпотом реки на ухо:
"И пусть жестоко
то место, куда мы все приходим,
изначально, не знавши стеснения и страха, и границ.
Мы тут останемся навеки честнее честных,
чище снега, острее всех мечей и копий,
при этом, не выделяясь из общей массы.
Не все поймут. Им будут вторить о силе
ненависти и забвенья, оцепляя разум.
И их спасать придётся, докричавшись до тонких чувств.
И их любить, и всех любить — так надо.
Иначе не увидишь солнца.
…
…
Минуют годы.
Я заболею заревом телесной оболочки и лягу умирать.
И буду видеть пред собою деревья, ветви,
тянущиеся вверх.
И будет блеск, и зелень листьев,
закат, что обтекает кроны.
Воскреснет юность. А чистота во мрамор мнений
воткнёт свой жезл — камень упадёт.
Тогда я навсегда закрою веки.
И вдруг узрею тебя,
как несколько десятков лет назад,
в том безупречном белом греческом наряде…
А жизнь продолжится.
«Апофеоз войны» останется на троне,
Чайковский и Рахманинов на фоне
унылых красных стен, полуразбитых лампочек,
столбов и голосов хмельных,
орущих что-то в спину,
уходящему в ночи и видящему этот мир иначе.
И праведен, и праведен он будет…