Знаю уже, не мой приход, но сейчас бегу от нейрохимиков, по большой дружбе снабдивших меня ёмкостью (с ведро, наверно) остывающих лабораторных существ; нейрохимии понадобились их головы, а мне вот– сердца, непредвиденно не работает так долго ожидавшийся реактив, придётся своими руками, а это несколько суток непрерывных извлечений (раскладушка, будильник? — возможно), бегу в наш корпус, в холодную комнату; идея сверх-сверх чувствительного метода — ловить болезнь на уровне молекул, не тканей даже, то есть за месяцы, если не за годы до, — провалилась; конечно, любой шаг в сторону чувствительности не может не предполагать барьеров, в виде шумов, например, и идея включала обходы и снятия, но препятствия, в виде тех же шумов возникли там, где, как говорят, и не ждали; ещё-невозможность превратилось в невозможность-уже, совершенно разные невозможности; от лап и хвостов, дёргаются и двигаются, как живые, — мутит, но муть не мешает думать, как по-разному расположились эти невозможности, одна, зовущая, запускает мультипликатор воображаемых преодолений, другая — отвернулась, не требует ничего, а то, что называют систематическим обоснованием, предстоит лишь по долгу службы.

Эпилог. Что же осталось? В далеко иных обстоятельствах встретила работу японцев, где, основываясь на том самом обосновании (ссылаются), они, тоже испытавшие искус «сверх-сверх», отправились в новый поход, под флагом другой, более скромной идеи. А что насчет тех? С дальних полей бокового зрения они появляются иногда, принюхиваются остатками шей.