Восприятие мыслителем роли Вашингтона в мире превратилось в теологию, в которой США предстают в образе злого Бога.

Яссин аль-Хадж Салех, сирийский писатель и бывший политзаключенный

New Lines Magazine: Chomsky’s America-Centric Prism Distorts Reality

Всего через три недели после моего освобождения после 16 лет тюрьмы в Сирии я начал переводить книгу на арабский язык. Это была работа «Силы и перспективы: размышления о человеческой природе и социальном порядке» Ноама Хомского. Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что ведущий лингвист и ярый критик американского империализма — это один и тот же человек. Я увидел в нем замечательный и крайне нужный пример социальной и политической ответственности ученых и интеллектуалов. Его активное участие в движении за гражданские права и мобилизация против войны во Вьетнаме были впечатляющими, как и множество его работ как о лингвистике, так и о политике. В книге, которую я перевел, было два эссе по лингвистике, одно об ответственности интеллектуала и пять о политике.

Для бывших политзаключенных-коммунистов, которые провели долгие годы в заточении и пережили падение коммунизма, находясь еще в тюрьме, этот американский мыслитель был важен. Он рассказывал, что борьба за справедливость и свободу все еще возможна, что у нас в мире есть союзники, что мы не одиноки, и что в падении советского блока может быть больше освобождения, чем невосполнимых потерь.

Второй книгой, которую я перевел совместно с другим бывшим политическим заключенным, была «Жизнь инакомыслия» Роберта Барски о жизни и политике Хомского. Даже на том раннем этапе у нас были некоторые критические замечания по поводу косной системы мышления Хомского, ограниченной фокусом на Америке, который лишь отчасти полезен для анализа многих конфликтов, включая наши. Мы были диссидентами в своей стране, причем на двух уровнях: выступая против режима, который проявлял явные дискриминационные и репрессивные тенденции, и критикуя Советский Союз и советский коммунизм. Одним из основных принципов партии, в которой я состоял в молодости, была «истиклалийя» (независимость или автономия), что означало, что именно мы и только мы, а не какой-либо центр за рубежом, определяли правильную политику для нашей страны и нашего народа. Так что мы не были сиротами, ищущими нового отца, и нами не двигало желание заменить марксизм-ленинизм своего рода катехизисом Хомского. Однако мы всегда считали, что цель у нас с ним одна: бороться с неравенством и угнетением повсюду, на равноправной и братской основе.

Но время показало, что это была иллюзия, за которую мы одни несем ответственность. За 11 лет с начала сирийской революции в марте 2011 года Хомский ни разу не написал о Сирии, с целью поведать своим многочисленным читателям о бедственном положении страны. Его отдельные комментарии показывают, что он рассматривает сирийскую борьбу — как и любую другую — исключительно через призму американского империализма. Таким образом, он слеп к особенностям политики, общества, экономики и истории Сирии.

Более того, его восприятие роли Америки развилось от провинциального американоцентризма до своего рода теологии, где США занимают место Бога, хоть и злого, и являются единственным сильным мира сего. Понятно, что такая перспектива поднимает вопрос об автономии других акторов, с отголосками дебатов исламских теологов о свободной воле около 1200 лет назад. Хомский кажется ближе к джабрийин, которые полностью отрицали человеческую свободу и утверждали всемогущество Бога, чем к кадарийин, которые считали, что справедливость Бога и свобода человека идут рука об руку.

Джихадисты сегодня в основном придерживаются традиции джабрийя. Хомский на протяжении десятилетий был настойчив в своем джихаде, как Ибн Ханбаль или Ибн Таймийя, хотя Хомский и не рискует ни свободой, ни жизнью, как это было с двумя отцами современного салафизма (если не считать его кратковременное задержание после протеста у Пентагона во время войны во Вьетнаме).

США никогда не были двигателем демократии, верховенства закона и прав человека на Ближнем Востоке. Их разрушительную роль в регионе, по крайней мере с 1967 года, справедливо сравнивают с ролью государственной тирании и, возможно, исламского нигилизма после американской оккупации Ирака. Однако США не были центральной фигурой в сирийской катастрофе, что признается в письме, которое сам Хомский подписал в марте 2021 года. Если уж на то пошло, США сделали все возможное, чтобы не навредить режиму Асада, даже после того, как он нарушил международное право, запрещающее использование химического оружия, и пересек «красную линию» тогдашнего президента Барака Обамы в 2013 году, а также много раз до и после.

Американоцентричная призма Хомского имеет тенденцию систематически преуменьшать преступления государств, которые выступают против США. В недавнем интервью, опубликованном в DAWN в январе 2022 года, он заявил: «Вряд ли можно обвинить Иран в незаконном или преступном поведении за поддержку признанного [ООН] правительства» Сирии. Поддержка режима, который сам Хомский описывает как «чудовищный», не является преступной или незаконной, настаивает он. Он не находит ничего незаконного в поддержке режима, который отказывает своим гражданам в каких бы то ни было правах. Он считает, что было бы незаконно наказывать этот же режим за убийство химическим оружием более 1400 граждан, что является явным нарушением международного права. Он сам так сказал Independent Global News в сентябре 2013 года.

То, что Хомский называет «признанным правительством» Сирии — это династический режим, который находится у власти уже 52 года, ровно половину из 104 лет, которые существует современное сирийское государство. За эти пять десятилетий Сирия дважды страдала от внутренних распрей. В первой волне (1979-82) погибли десятки тысяч человек, а во второй (2011-настоящее время) — сотни тысяч. Обе эти распри структурно связаны с клановой и дискриминационной формой режима.

Комментаторы, подобные Хомскому, называют режим «жестоким» и «чудовищным», но это лишь преамбула к тому, что они считают настоящей проблемой: ролью США и их союзников в регионе. Они ошибаются.

Чудовищный характер режима является центральным фактом этой войны, да и всей истории Сирии с 1970 года. Это ключ к пониманию продолжающейся катастрофы страны и корень всего остального. Но подход Хомского приуменьшает значение преступлений режима, который виновен в 90% случаях убийств и разрушений. Кажется, что если США нельзя обвинить в этих преступлениях, то эти преступления не так уж и важны.

Может быть, стоит задать ему вопрос Спивак: могут ли угнетенные интеллектуалы говорить?

Также весьма любопытно, что Хомский упоминает только по ходу дела, что, когда Иран расширяет свое влияние в регионе, он делает это в основном в «шиитских или околошиитских районах», как будто это какой-то нейтральный факт без разрушительных социальных и политических последствий. Мы, левые и националисты в регионе, называем это конфессионализмом (sectarianism), который был важнейшей причиной гражданских войн, геноцидов, и массовой резни во многих странах. Хомский, похоже, вообще не знаком с работами многих арабских интеллектуалов, в основном левых, по конфессионализму (sectarianism) и его разрушительным последствиям с 1970-х годов. Так что, может быть, стоит задать ему вопрос Спивак: могут ли угнетенные интеллектуалы говорить? Основываясь на моем недавнем личном опыте, ответ — нет. Мое письмо в Progressive International о Сирии так и не было опубликовано, и люди оттуда перестали мне отвечать после того, как я отправил его им, хотя инициатива поговорить со мной в апреле 2020 года и пригласить меня курировать для них целое досье о Сирии исходила с их стороны (то  «письмо в Progressive International» было позже опубликовано на Aljumhuriya.net). Видимо, нам, сирийским левым и демократам, которые выступают против режима Асада, нет места в международной прогрессивной коалиции.

С тех пор, как более 150 лет назад был поставлен «Восточный вопрос», конфессионализм усугублялся посредством связи внешних колониальных интервенций и внутренних «экстервенций», когда местные социокультурные группы были вынуждены просить защиты от внешних сил. Французский империализм представлял собой важнейший пример этой парадигмы вплоть до обретения независимости Сирией и Ливаном после Второй мировой войны, и эта история остается актуальной.

В силу контроля над привезенными из Афганистана, Ирака и Ливана шиитскими вооруженными группами и координации действий с крайне сектантскими военными формированиями, такими как Четвертая дивизия сирийских вооруженных сил (возглавляемая Махером аль-Асадом, братом Башара) и другими столь же сектантскими службами безопасности, Иран не просто «надуманная угроза», как сказал Хомский в том же интервью; это еще одна безжалостная колониальная держава, преступно манипулирующая социальными разногласиями, которые режим Асада усугубляет на протяжении полувека. Иран несет ответственность за военные преступления против сирийцев, выступающих против режима.

В теологии Хомского об этом ничего не говорится. Трансформация старейшей арабской республики в приватизированное государство с растущим геноцидным потенциалом произошла из одержимости постоянной и абсолютной безопасностью, которая всегда приводила к массовым зверствам в Сирии и везде, как утверждает Дирк Мозес в «Проблемах геноцида: перманентная безопасность и язык преступления». Эта реакционная трансформация, самая масштабная в истории Сирии после обретения независимости, никогда не заслуживала внимания с точки зрения Хомского.

Неудивительно, что сирийцы никак не представлены в его комментариях о Сирии. Хомский никогда не ссылается на сирийцев, не цитирует их и даже не упоминает ни одного человека на Западе, который поддерживает борьбу сирийцев. Его источники — это такие люди, как Патрик Кокберн, который считает режим меньшим злом, и, возможно, покойный Роберт Фиск, британский журналист, который предоставлял слово сектантским головорезам, таким как Джамиль Хассан (глава небезызвестной воздушной разведки) и Сухейль Хассан (лидер не менее печально известных Сил тигра), но никогда критикам химического режима. Всех троих объединяет фокус на «большой политике», представленной «признанными правительствами» — России, Иране, Израиле и Саудовской Аравии — а также на джихадистах и ​​американском империализме.

У Кокберна Хомский заимствует понятие «ваххабизация суннитского ислама», что является опрометчивым и безответственным обобщением, и именно поэтому оно так полезно тем, кто не разбирается в теме, но хочет казаться знатоком. Это обобщение ничем не отличается от небезызвестной расистской книги Рафаэля Патая «Арабский разум» (The Arab Mind), которая дала теоретическое обоснование пыткам в Гуантанамо и Абу-Грейбе, как пишет Джудит Батлер в «Рамках войны» (Frames of War: When Is Life Grievable?). Кокберн ничего не рассказал Хомскому об иранизации шиитского ислама, что также представляет собой большое обобщение, хотя и немного более правдоподобное, учитывая, что шииты — меньшинство в большинстве мусульманских стран, и что Тегеран сегодня еще один имперский центр.

Кстати, весьма показательно, что DAWN удалил из арабской версии интервью с Хомским его оправдания Ирана и то, что Иран «делает это в основном в шиитских или околошиитских регионах». Они явно знают ситуацию лучше него, и поэтому, им, похоже, стало неловко публиковать его слова.

Если предположить, что «ваххабизация арабов-суннитов» — это правильный диагноз фундаменталистской болезни, которая представлена организациями Исламское государство и Аль-Каида, то, возможно, подходящим лекарством будет своего рода де-ваххабизация, которую мы наблюдали в зверской сирийской тюрьме Седная, в Гуантанамо или в Абу-Грейбе, где разрешено опробовать и оттачивать «усовершенствованные методы допроса». Такие, как Кокберн и Хомский, много сделали для снижения восприимчивости западного общественного мнения к тому, что дозволено делать с «ваххабизированным стадом», что делает жизни последнего более хрупкими и одновременно легитимизирует те самые войны, против которых выступает Хомский.

Но почему Кокберн, который даже не говорит по-арабски, является «самым важным комментатором» по Сирии и региону, по мнению соавтора «Производства согласия»? Разве в регионе нет людей, способных компетентно комментировать свои собственные дела и представлять себя? Разве можно сегодня представить, чтобы даже мейнстримные публицисты в США называли иностранного журналиста «самым важным комментатором» по теме другой зарубежной страны или региона? В этой неожиданно колониальной практике Хомский мог бы почерпнуть многое из работ Эдварда Саида.

Кстати, на арабском языке есть немало книг о современном исламизме, Сирии и таких организациях, как Исламское государство, каждая из которых более информативна и внимательна к деталям, чем «Подъем Исламского государства: ИГИЛ и новая суннитская революция» Кокберна, чей сектантский «анализ» и стереотипно колониальные знания некритически пережевываются «самым цитируемым из ныне живущих публичных интеллектуалов в мире». Фиск применял этот колониальный метод анализа еще более механично. Трое повторяют заезженную колониальную чушь, реабилитированную внутренними колониальными режимами, такими как Асад, и жестокими экспансионистскими державами, такими как Иран и Россия, ради собственной выгоды.

Чего не знают ни Хомский, ни его «самый важный комментатор», так это то, что исламизм во всех его вариациях — это явление меньшинственное и элитарное, и это одна из причин, по которой он так жесток. Опросы Arab Barometer в 2018-19 годах показали, что «менее 20% людей в Тунисе и Египте (а также в Алжире, Иордании, Ираке и Ливии) доверяли исламистским партиям. Более 76% высказались бы за демократию и гражданское государство». Эти цифры цитируются в книге Асефа Баята «Революционная жизнь: повседневность арабской весны» (Revolutionary Life: The Everyday of the Arab Spring). В этой работе, опубликованной в 2021 году, можно найти подлинно демократический подход, перспективу субалтернов, тонкий анализ, внимание к фактам, принципиальный антирасизм — в отличие от теологии Хомского и его источника. Сирия ничем не отличается от обществ, охваченных опросом.

В следующих абзацах я, не вдаваясь в подробности, попытаюсь показать читателям, насколько поверхностен тезис о ваххабизации.

Современный исламизм — это попытка производства политики в обществах, не имеющих реальной внутренней политики, в государствах, которые не имеют реального суверенитета на международном уровне. Он показывает пределы политической нищеты в обществах, таких как Сирия, Египет, Ливия, Тунис, Ирак и Саудовская Аравия, которые пострадали от политицида. Ведь единственное «собрание», которое даже направленные на уничтожение режимы не могут распустить, — это собрание верующих в местах поклонения, а единственное «мнение», которое они не могут заставить замолчать, — это священные писания. Это обстоятельство объясняет, почему исламисты стали играть относительно большую роль за последние четыре десятилетия. Ислам позволил многим людям собираться и говорить, и даже протестовать по общественным вопросам.

Однако иерархическая и элитарная структура исламизма систематически отстраняет людей от политики в тот момент, когда исламизм переходит от протеста к власти. Даже джихадизм, который составляет еще меньшее меньшинство внутри исламистского меньшинства, было бы чрезмерным упрощением сводить к процессу ваххабизации, спровоцированному саудовской монархией. Наоборот, джихадизм — это война, которая ведется, когда современные арабские и мусульманские государства не могут бороться с иностранными захватчиками (американцами, израильтянами и т. д.) и могут вести войну только против своих подданных. Ислам, который сам был сформирован империей (а не сформировал империю), берет на себя ответственность реагировать на это затянутое состояние ослабленного суверенитета государств. В джихаде определенно есть антиколониальный и антиимпериалистический компонент, но он теряется в мифологизированном империалистическом воображении и памяти современного исламизма.

«Агрессивная государственная тирания делает подъем исламизма исторически неизбежным»

В частности, в Сирии сведение социокультурного большинства к политическому меньшинству — с дискриминацией, политицидом, пытками и резней как методами превращения в меньшинство — помогает лучше понять суннитский исламизм. Люди, политически не представленные, лишенные прав и возможности организовываться, как правило, находят представительство в своей религиозной идентичности. Агрессивная государственная тирания, которая смотрит на граждан через истребительную призму суверенитета (объединение, насилие, исключение), а на региональные и международные силы — через призму политики (плюрализм, переговоры, правила), делает подъем вооруженного исламизма исторически неизбежным.

В наших перевернутых с ног на голову государствах, где война направлена вовнутрь, а политика — наружу (в отличие от классического ислама и идеального типа современных национальных государств), современный джихадизм представляет собой суверенитет без политики, войну внутри и снаружи.

Я останавливаюсь на вопросе фундаментализма, потому что это, похоже, важный элемент теологии Хомского, а также из-за плачевного уровня знаний об исламизме на Западе. В современном анализе исламисты, и особенно джихадисты, кажутся иррациональными, безответственными и бесчувственными. С такой теорией решением может быть только отправка их в Гуантанамо, Абу-Грейб, европейский Гуантанамо (лагерь для задержанных Аль-Холь на северо-востоке Сирии, где тысячи женщин и детей, сотни из которых европейского происхождения, содержатся в бессрочном заключении за то, что они связаны с некоторыми «незаконными боевиками» Исламского государства) или в Седнаю (и Тадмор в годы моей юности) без каких-либо прав и остаются там на неопределенный срок. Их сделали недолюдьми, и поэтому их жизни не имеют значения.

Оправдывает ли и легитимизирует ли исламизм серьезное его изучение в широком спектре — от практикующих религию людей до нигилистических организаций, таких как Исламское государство и Аль-Каида? Отнюдь. Но оно, безусловно, может помочь понять значимое глобальное явление и избежать реакционных баталий, в которых исламисты вместе со своими могущественными аналогами на Западе, в России, Индии и Китае хотят, чтобы мы барахтались в течение поколений.

«Хомский принимает обесчеловечивание как данность и воспроизводит еще худшую его версию, тем самым закрепляя»

«Идеи» Хомского по этому поводу — это просто еще одно выражение неспособности западных гуманитарных наук быть гуманными: Хомский принимает обесчеловечивание как данность и воспроизводит еще худшую его версию, тем самым закрепляя его. Существует глобальный исламский вопрос (исламизм и исламофобия, которая по сути является смесью суннитофобии и арабофобии), и то, как ислам и исламизм представлены повсюду, похоже, предвещает еще большее кровопролитие. В этом критикуемый нами гуру настолько консервативен, насколько это вообще возможно.

Ситуация в Сирии с пятью оккупационными державами поучительна для любого, кто хочет лучше понять текущее глобальное положение. На одной части страны у нас находятся американские войска, россияне и иранцы защищают «признанное правительство», турки оккупируют другую часть страны, при этом все четыре действуют через местных или завезенных прокси. Не говоря об израильтянах, которые оккупируют Голанские высоты с 1967 года и контролируют сирийское воздушное пространство в координации с россиянами.

Сирия — редкий случай «текучего империализма», если перефразировать покойного Зигмунта Баумана; однако тот факт, что в одной маленькой стране присутствуют пять могущественных государств, что можно назвать «империализмом в отдельно взятой стране», похоже, не интересует Хомского. Не будем также забывать, что «побежденные империалисты» или империалисты без империи — под которыми я подразумеваю суннитских джихадистов со всего мира — все еще там. Эту непростую ситуацию нельзя объяснить, оправдывая преступления оппонентов Америки и абсолютизируя преступления США.

Хомский говорит, что вмешательство России в Сирию «неправильно», но это «не империализм», потому что «поддержка правительства — не империализм». У России много военных баз в Сирии, она арендовала порт Тартус на 49 лет и за шесть лет убила 23 000 сирийских мирных жителей. Путин и его помощники не раз хвастались успешными испытаниями более 320 систем вооружения в Сирии и тем, что 85% командиров российской армии получили боевой опыт в Сирии. В 2018 и 2019 годах Россия получила заказы на оружие на сумму 51,1 млрд долларов и 55 млрд долларов соответственно. Эти действия вообще не фигурируют в анализе Хомского. В ответ на вопрос сирийского доктора Тахи Бали о российском империализме Хомский отверг идею, что это империализм, прежде чем поспешно перейти к своему извечному монологу: «Что делают США? Они поддерживают страны, которые продвигают джихадистские движения», подразумевая саудовскую монархию.

Эта точка зрения, как, я надеюсь, уже стало ясно, довольно поверхностна. Скорее отсутствие у саудовского государства суверенитета и его зависимость от иностранных покровителей, а не активная поддержка им джихадизма, объясняют джихадизм. Усама бен Ладен совершенно четко высказался по этому поводу в 1990 году, когда попросил саудовцев не позволять американским и другим войскам занимать базы в королевстве и сказал, что только мусульмане должны защищать мусульманские земли. Но поддержку саудовцев со стороны США, видимо, также не следует считать империализмом, поскольку саудовское правительство признано ООН.

Чувство неловкости от уровня знаний Хомского о Сирии можно явно ощутить в том же видеоинтервью, где он утверждает, что в 2012 году в Сирии не было восстания (как мы знаем, оно началось в марте 2011 года), а затем он намекает, что если и были протестующие, то они были в одном ряду с Исламским государством и другими джихадистскими группами.

Не менее интересный ход мыслей Хомского прослеживается, когда, говоря о гуманитарной интервенции после химической бойни 2013 года, он спрашивает того же сирийского врача и активиста: «Кого американцы должны бомбить в Сирии? Режим? Это без сомнения подорвет «фронт сопротивления» джихадистам».

Сведение Хомским сирийской революции против режима к джихадизму разделяет Эрик Земмур, французский праворадикальный расистский кандидат на пост президента, который недавно рекомендовал восстановить отношения с сирийским режимом, поскольку выбор — либо статус-кво, либо Исламское государство и халифат. Другим сторонником этой идеи является Сергей Лавров, министр иностранных дел России, который в 2012 году заявил, что Россия не примет суннитское правление в Сирии. У Хомского много навязчивых идей, и, похоже, легче сдвинуть горы, чем ожидать, что он пересмотрит их или признает ошибку.

На фоне всего этого критика Хомским роли США в Сирии кажется совершенно не к месту. Поскольку США делали именно то, что ему нравится: они никогда не бомбили режим, воевали только с джихадистами, думали, как и он, что «либо Асад, либо джихадизм», и поддерживали курдов, в отношении которых Хомский желал, чтобы злой американский Бог пришел им на защиту (см. его текст в «Диссиденты международного левого движения» под редакцией Энди Хайнца, 2019 г., стр. 26). Почему защищать только их, а всех остальных нет? Сирийцы просили международной защиты с осени 2011 г., примерно через шесть месяцев после их абсолютно мирного восстания, но безрезультатно. Только после мобилизации собственной мирной коллективной силы и последующего требования защиты от мира, частью которого они себя считали, многие люди начали прибегать к Аллаху, что было на пользу Аллахо-кратическим группам.

Интересно, что Хомский в книге Хайнца рассуждает как генерал, говоря американскому империалистическому гегемону, что он «должен сделать все возможное, чтобы защитить курдов вместо того, чтобы придерживаться политики постоянного предательства». В этом случае гуманитарная интервенция оправдана.

В действительности же сирийцы были палестинизированы, в то время как режим — израилизирован, а Россия играла роль США, 16 раз налагая вето на резолюцию СовБеза ООН, чтобы защитить режим от обвинений. Но мысль Хомского, похоже, находится в области теологии, а не истории. Она свободна от контекста и извечно правильна, а потому неизменна. Это предпочтение системы контексту объясняет, почему Хомский в интервью DAWN ссылается на химическую резню Саддама Хусейна в Халабдже в 1988 году, при этом ничего не упоминая о многочисленных химических атаках, совершенных режимом в Сирии, хотя они произошли гораздо позже.

Теперь должно быть предельно ясно, почему: в первом случае была замешана Америка, поэтому жертвы достойны сочувствия. Роль Америки в сирийской химической бойне была более двусмысленной: она осудила атаку, но отступила от своей собственной красной линии и пошла на посредничество в грязной сделке с Россией. Поскольку событие не соответствовало детерминистскому мировоззрению Хомского, он разрешил свой когнитивный диссонанс, уйдя в отрицание.

«Не понятно, зачем режиму Асада нужно было бы совершать химическую атаку тогда, когда он практически выигрывал войну», — заявил он. По этой логике не понятно, почему нацисты казнили в газовых камерах, когда они практически выигрывали войну на востоке. Ханна Арендт минимум шесть месяцев сомневалась в самом существовании газовых камер, потому что они не были необходимы с военной точки зрения. Также не понятно, почему армия США унижала, терроризировала и пытала иракских заключенных в Абу-Грейбе после успешного свержения режима Саддама. До сих пор не понятно, почему режим Асада продолжал пытать людей в подземельях в течение многих лет, чтобы в конце концов их казнить.

«Хомский никогда не позволял фактам портить свои стройные схемы»

Подменяющий факты примитивной логикой, комментарий Хомского о резне августа 2013 года — это выражение не знания, а отрицания, основанного на предвзятом рассуждении. Хомский имел возможность прочесть отчеты из Восточной Гуты, основанные на полевых исследованиях и активизме, составленные такими людьми, как великая Разан Зейтуне. Эти отчеты были переведены на английский и опубликованы сразу после большой резни в августе 2013 года. Но Хомский никогда не позволял фактам портить свои стройные схемы. В его анализе сирийские активисты и писатели невидимы, фактически не существуют.

Хомский поддержал Теда Постола, конспиролога, отрицающего химическую резню в Хан-Шейхуне, где 4 апреля 2017 года убили 92 человека. Товарищ Ноам описал этого «профессора Массачусетского технологического института» как «очень серьезного и заслуживающего доверия аналитика», сопоставимого, безусловно, с «самым важным комментатором». Есть ли в Хан-Шейхуне люди, с которыми можно связаться и спросить о том, что случилось с его жителями и кто, по их мнению, несет ответственность за убийство их близких? В мире «профессоров MIT» таких нет. В нашем же мире угнетенный может иметь голос, но его некому слушать в элитных американских университетах.

Напрашивается вывод, что преступление есть преступление, только когда его совершает американский империализм или когда оно совершено в отношении тех, кто не союзник американскому империализму. Напротив, преступление не является преступлением, когда преступники не американцы или когда жертвы принадлежат к «ваххабизированным» сообществам. Нет ничего «преступного» или «незаконного» в убийстве представителей последней категории. Даже поддержка чудовищного режима не может быть преступной, когда это чудовище — правительство.

«Правительство» в Сирии возглавляет пыточную машину; оно крайне коррумпировано, крайне сектантско и крайне враждебно истине. В мире здравомыслия это означает, что оно нелегитимно. Это хунта, под долгим правлением которой Сирия превратилась из слаборазвитой страны в безнадежный убойный пункт. За 52 года правления семьи Асада оно легитимизировало себя, используя колониальную концепцию «защиты меньшинств». Другая легитимирующая идея, используемая режимом после революции, — это империалистическая война с террором, единственный «великий нарратив», оставшийся на нашей планете, и основа преступных альянсов против народных движений в интересах преступных хунт по всему миру. Поэтому удивительно, что Хомский, самопровозглашенный анархист, оправдывает российское вмешательство в Сирию тем, что оно было приглашено «признанным правительством».

Окостенение системы мышления Хомского объясняет парадокс обозначения им режима как жестокого и чудовищного без возможности сказать хоть одно положительное слово о тех, кто боролся против него. Помимо всего прочего, его система мышления подавляет его же здравый смысл. Он не может не замечать того факта, что династический режим Асада является одним из худших на планете. Вместо этого Хомский руководствуется мертвой системой, которая не реагирует на законное желание людей не жить под жестокой тиранией или на масштаб человеческих страданий и боли, причиняемых им, когда они действуют в соответствии с этим желанием.

Хомский придерживается упрощенной системы мышления, так как она служит общим языком, на котором он говорит со своими поклонниками и последователями. Вот почему ему сложнее отказаться от своей закостенелой системы мышления, чем протестовать против американского империализма. В исламе первый, внутренний вид борьбы со своими недостатками называют великим джихадом. Всегда легче бороться против открытых врагов, чем против своего имперского «я» и дискурса.

Будучи левым всю свою жизнь, я был поражен в разговорах с западными левыми о Сирии не нетоварищеской, недемократической и недоброжелательной позицией многих вовлеченных в дискуссию, а тривиальностью дебатов, оглупляющим сочетанием невежества и высокомерия. Сирия никогда не была в центре разговора; скорее, она была просто инструментом для повторения старых догм об империализме США и его кознях. Это тот же самый солипсистский панцирь, под которым процветают Кокберн и Фиск. Хомский не может признать существование сирийцев, потому что мы дестабилизируем эту американоцентричную систему, усложняем нарратив и настаиваем на своем праве представлять самих себя.

Некоторые читатели могут посчитать эту критику резкой и эмоциональной в опровержении предполагаемого союзника. Так оно и есть. И именно потому, что ожидалось, что он будет союзником. Хомский весьма влиятелен, и несет ответственность за распространение заблуждений и равнодушия относительно крупнейшей борьбы в этом столетии. Больше не корректно освобождать его от критики, как мы, сирийские писатели и активисты, делали до сих пор. Проблема Хомского не в том, что он мало знает о Сирии (что действительно так); проблема в том, что он никогда не может сказать: «Я не знаю». По его мнению, он так же всеведущ, как всемогущ американский империализм. Я с сожалением должен сказать, что ещё меньше он, похоже, способен сочувствовать, как показывает его непростительный комментарий о химической бойне 2013 года. Он может полемизировать довольно бесчестным образом, как показывает долгий обмен электронными письмами между ним и Сэмом Хамадом в 2017 году. Казалось, что для него важна его собственная правота, а не судьба миллионов людей. Такая замкнутость оскорбительна для любой истинно левой освободительной политики, и она заслуживает быть оставленной в прошлом.

Если уж на то пошло, Хомский помог заглушить сирийских активистов и публицистов, борющихся за демократию и социальную справедливость, вместо того, чтобы осветить наше дело и дать слово. Вряд ли это поведение союзника.

Легко обнаружить сильный империалистический компонент в антиимпериализме Хомского, направленного сверху вниз, который попросту игнорирует обычных людей в их борьбе за жизнь и достоинство. Хомский, однако, не стесняется поучать о том, что такое настоящая борьба, какие угрозы реальны и какие мнимы, и кому позволено их интерпретировать. Сведение всех видов борьбы к той единственной, которую считают важной Хомский и ему подобные, никоим образом не отличается от аннексии земель империалистическим центром. Первое призывает к истиклалийи (независимости как образу мышления), а второе — к истиклаль (самоуправлению). Империалистический антиимпериалист всегда знает лучше, даже не утруждая себя знанием. Скучные факты не важны.

Влияние Хомского за рубежом превосходит даже американских президентов по своей символической силе; однако, в отличие от них, он не связан даже условными «сдержками и противовесами». Критиковать такого авторитета страшно. Критиковать политическую власть может быть опасно и страшно в моей стране, в России, в Иране и многих частях мира. Но наш долг как нравственных деятелей в современной борьбе за свободу и справедливость — подвергать этих авторитетов сомнению и показывать их ограничения. Я попытался показать, что в отношении сирийского вопроса этому конкретному авторитету не хватает базовой информации, тонкого анализа, интеллектуального любопытства и человеческого сочувствия. Справедливо будет сказать, что он обладает внеконституционной властью, действительно абсолютной и произвольной.

Спустя двадцать пять лет после перевода «Сил и перспектив» я вижу, как их автор решительным образом закрывает любые перспективы другого будущего. Перспектива Хомского противоречит демократии во многих фундаментальных отношениях: большая политика, американоцентризм, джабрийя (отрицание свободы воли), всезнание, пренебрежение к не вмещающимся в шаблон фактам и случайностям (коими и является история), империалистический антиимпериализм сверху вниз и полное отрицание деятельности людей, борющихся за свободу и справедливость. Система мышления этого авторитета авторитарна. Это учреждение, протест против которого обязателен, как и против советского коммунизма и его производных.