В один из выходных я по инерции налил себе вина, начал прокручивать в голове жизнь одного друга, его вечные качели между истерикой и безразличием, и довольно быстро поймал себя на мысли, что хочу снова пересмотреть The Doom Generation. Этот фильм довольно точно совпадает с этим настроением: когда вокруг всё выглядит нестабильным, а ты продолжаешь жить и как будто не очень понимаешь, зачем. С этого пересмотра и вырос этот текст: не о том, «нравится мне кино Араки или нет», а о том, почему именно эта его апокалиптическая картина так хорошо ложится на мои сегодняшние ощущения, даже если это всего лишь моя частная оптика.

В 1993–1997 годах американский независимый режиссёр Грег Араки снял три фильма о квир-культуре 90-х, то, что позже назовут его «апокалиптической» трилогией. Лос-Анджелес у Араки, это заправки, мотели, пустые трассы, телеевангелисты, бытовое насилие и конец света как повседневный фон. The Doom Generation занимает в трилогии середину и лучше других показывает, как из почти документальной боли девяностых у него вырастает откровенный абсурд.

Первая часть, Totally F***ed Up, ещё держится за реальность. Там показана компания юных геев, лесбиянок и бисексуалов, у которых, по сути, нет ничего, кроме друг друга. Их выгоняют из дома, они расстаются, их друзья умирают, бойфренды оказываются беспомощными и жестокими. Перед глазами — СПИД, проповеди и газетные статьи, где их прямо записывают в тех, кто «заслуживает смерти». От этого не спасают ни вещества, ни привычка всё обесценивать и отшучиваться. Даже в моменты, когда они ссорятся между собой, ясно, что кроме друг друга у них никого нет. Мир открыт им только как враждебная среда. Такова жизнь, и это действительно «totally f***ed up», без кавычек.

Во втором фильме трилогии он уже не притворяется сдержанным. The Doom Generation — фильм о том, как этот опыт превращают в непрерывный, перегруженный «уровень» без выхода. Эми Блу, говорящая почти исключительно сарказмом, уставшая от всего, плотно сидящая на метамфетамине, её наивный бойфренд Джордан Уайт и подобранный у панк-клуба бродяга Ксавьер «Икс» Ред оказываются в роуд-муви, которое всё время скатывается в кошмар. Случайное обезглавливание владельца заправки, и троица уже несётся по пустынной, обескровленной версии Лос-Анджелеса, где всё состоит из секса, мета, засохшей крови и чили-догов. Араки принципиально не знает меры — реплики, сцены насилия, визуальный шум всё время на пределе, из-за чего мир фильма кажется искусственным, но при этом странно узнаваемым.

Здесь постепенно выстраивается его характерный мир: кислотные цвета, помещения, которые напоминают не реальные места, а павильоны, и диалоги, где все разговаривают чужими репликами и заученными шутками. Если Totally F***ed Up фиксировал абсурд повседневности, то The Doom Generation приносит на экран уже чистый абсурд: владелец бензоколонки продолжает болтать ещё долго после собственного обезглавливания, а каждый встречный урод клянётся, что Эми именно его бывшая. Ничто здесь не выглядит случайным: всё устроено так, чтобы герои постоянно сталкивались с одной и той же ненавистью, одним и тем же взглядом на их тела и желания.

На этом фоне Икс постепенно увлекает Джордана, который начинает осознавать своё влечение к мужчинам, и доводит до белого каления Эми тем, что по язвительности и жестокости ничем от неё не отличается. Насилие раз за разом настигает их в любом месте, где они оказываются, но они едут дальше, как будто другого маршрута всё равно нет. Ощущение такое, будто всё вокруг уже давно пошло под откос, и это никого особенно не удивляет. Только Джордану по-настоящему важно, «зачем всё это» и есть ли у них хоть какая-то цель; в ответ он получает одно лишь отмахивание и сарказм. Эми и Икс живут в плотных панцирях усталости и напускной неаутентичности, и эти панцири трескаются всего дважды, в эти короткие моменты становится видно, сколько боли на самом деле спрятано под ними.

Первый раз, когда Эми случайно сбивает на дороге собаку. Этот эпизод ломает тон картины: впервые насилие перестаёт быть смешным. Эми и Икс растеряны, им действительно больно от того, что они уничтожили что-то абсолютно невинное. Через минуту они снова отшучиваются, но уже понятно, что их цинизм — защита, и дальше фильм строится на этом разрыве.

Второй удар — финал, где вся их игра в беспечность в один момент оборачивается прямым, нечем не прикрытым насилием. После того как троица в заброшенном помещении наконец оказывается в одной постели, их находит компания неонацистов, один из них, тот самый, что раньше уже принял Эми за свою бывшую, теперь возвращается, чтобы «наказать» её. То, что до этого выглядело почти карикатурным, вдруг становится предельно буквальным: Эми по очереди насилуют, Икса избивают до полусмерти, Джордана кастрируют садовыми ножницами и заставляют запихнуть отрезанное в рот. Эми удаётся освободиться и зарезать нападавших, после чего она вместе с Иксом уезжает, оставляя истекающего кровью Джордана позади.

Финальный кадр — Эми и Икс, почти молча уезжающие в никуда. Эми по-прежнему непроницаема, но теперь оба знают: мир может ненавидеть тебя, и ты можешь ненавидеть его в ответ, но никакой цинизм не спасёт. Полностью онеметь не получится. Лос-Анджелес оказывается не «столицей мечты», а чем-то вроде географического имени для состояния «nowhere» — места, где все, кто живут, уже потерялись.

Третья часть, Nowhere, прямо проговаривает то, что в The Doom Generation уже чувствовалось: «араковский апокалипсис» — это не какая-то другая вселенная, а тот же самый мир, только доведённый до гротеска. Вместо прямой социальной драмы лишь странные знаки: какие-то пришельцы, телепроповедники, после чьих речей квиры буквально разлетаются на куски, и окружающие, которые почти не реагируют. Ситуации наслаиваются одна на другую, становится всё тяжелее, а остальной цис-гетеро-мир предпочитает делать вид, что ничего особенного не происходит.

Из этого вырастает особый вид одиночества — квир-нигилизм, такая депрессия, которая рождается не просто из личной травмы, а из постоянного опыта быть нежеланным и небезопасным в собственном мире. В этой трилогии никто по-настоящему не выигрывает: мир устроен так, что разрушение заложено в него заранее. Жизнь воспринимается не как данность, а как отсрочка, срок которой неизвестен.

И всё же эти фильмы остаются культовыми и для кого-то даже утешительными. Не потому что в них можно спрятаться от реальности, а потому что в них неожиданно находишь собственный опыт. Когда видишь себя на экране, и в хорошем, и в отвратительном, становится чуть легче выдерживать пропаганду, ненависть и обесценивание. Ты понимаешь, что твоя радость, твоя боль, твоя борьба — не уникальны и не «твоя проблема».

Мы и правда вместе переживаем этот затянувшийся апокалипсис. Фильмы Араки просто честно показывают, как это выглядит, если убрать у реальности последний слой приличий и превратить её в бесконечный уровень игры, где кнопка «выход» не предусмотрена.