VERSUS LIBRE

Сжатое в когтях примечаний,

плодовое

тело текста,

сырое, родовспоможенное

только что,

безусловно, походит

и на денотат

фолианта-вивария:

— несколько унций крови,

— след от вдыхания

неба,

— клок лобной мускулатуры

в точке сборки или спряжения смысловых осязаний

конечности

бытия мира, автора, Бога,

утверждения и отрицания. Сверх:

— безотчётная занавесь снов,

— членораздел яви слов,

— робость минут молчания.

Всё — шипящее, гласное, перемежающееся,

тщится, взыскует, поёт

в такт обычаю п (р)очитания

вер стреноженных

в стон-полёт

Адресует себя и, жалуя (сь),

мерно-

подданством

предаёт

***

Рукой чертящих с неба вниз

все горизонты

слепой безадресностью дней,

вдали простертых,

взята ответственность за жизнь

и почерк, колкий

сквозным безумием идей,

свободой толка

резцов острейших глаз

в строке поэта,

во тьме взыскующего

след

и признак света.

От первокритики души

к сонатной форме

мистерий

певчих лун

спешит

прорваться горлом

его ведомая струна,

дыхания схема,

пронзая писчею кривой

скользь линий темы.

Еще не будучи

собою предугадан,

её исход к себе -

утрата и награда,

чернильный оттиск

в декорациях бумаги

страничных крыл,

игры теней, огня и влаги.

***

<ПОСВЯЩЕНИЕ>

ДЕКАБРЬСКОЙ НОЧИ

Пред гласом нощным тишины

немощны данные днём

клятвы и выстрелы, крики, шумы, голоса,

там и тогда,

где в нéб безземельные степи бесцелятся зимы,

безводные в части поэз.

Происходя в личных комнатах, проза луны

циклом калильным высот

омывает стены балдахин.

***

Май — ослушник-мальчишка,

повеса, рябой Агасфер,

в оспинах бело-зелёных

распускновения

цветов, трав и древ

-

ни пристанища,

ни отдохновения,

ни даже лица:

прозрак дней

и гримаса поблёклой ночи

медвяная отдушка, эссенция

тканых теней, облегающих

корни роящихся

завязей весен

он, одетый в медь полдня,

гремящий, сатирый, кимвал,

рад продлить своё имя

в скитании праздном, и болью

лихорадки, танцующей подлинный карнавал

терпко-сладостен, прян и пахуч,

и целительно чистокровен

***

…вечер —

мглистый, беззвучный,

ковыльный, степной —

задыхается в складках равнины,

утомленно, медлительно пьёт

свет дневной

из ладони ущелья. ленивый,

наползающий мрак

чертит абрис тени

и сиятельный след —

перспектива,

вечность суточных смен

близ небесной черты,

вящий призрак закатной личины

ток незримых часов — безотчётная связь,

лик грядущего в прежде минулом,

крýгом странствия странноприимно стремясь

превзойти дольний полдень уснулый —

оторочен безмолвием. мотив его сна,

вникший в нити мирских перепутий,

взрежет цокот копыт, воздевающий прах

фимиама былому безлюдью

образ всадника, чуждый бесцелью пустынь,

сочетанный с течением секундным,

колебанием века меж тем и иным

длит пространства земной лигатуры

отрешённо померкнет и снова блеснёт

плащеносным движением всуе

на бескрайнем излёте номадных равнин

и слезой на их глиняной скуле.

***

ОММАЖ/В.Т.ШАЛАМОВУ

Есть свой резон
в течении дней
и нощном строе,
В слепом роении словес
и глаз покое.

Душа — керамика, стекло
(Эон? Телема?) —
гончарный, поворотный круг:
судьба-трагема.

Но в прозе будней нет крыла, и меркнут песни,
и чем бескровней, тем стенней
и бессловесней.

Сквозь с (т)он рождается строка
необъяснимо —
кинжалит тишь, неистребима
ястребино.

И голос — немощен и рьян,
и многотруден —
сочится, столь соподчинён
небесной ссуде.