Есть ощущение, что логика капитализма сегодня держится на фетишистском расщеплении, о котором так точно пишет Жижек.

Эта странная двойная позиция — «я прекрасно знаю… но всё-таки» — стала не частным психологическим трюком, а формой существования субъекта.

Знание о катастрофе, о пределе, о разрушении — присутствует, но живётся так, будто оно где-то по касательной. Будто именно "мне" удастся остаться в исключении, сохранить маленькую зону "невредимости". И от этого «как будто» никуда не уйти: оно работает сильнее, чем любое доказательство.

Лакановская формула тут всплывает почти автоматически:

Субъект знает, что господин мёртв, но это знание не освобождает его; наоборот, делает ещё более послушным.

В современном контексте это читается почти буквально: отсутствие гаранта не приводит к свободе, оно приводит к добровольной дисциплине, к внутреннему согласию продолжать вращать колёса машины, которая никому не принадлежит.

Из этой точки вырисовывается и другая линия — изменение самого я-идеала. Представляется что он связан с эффективностью.

Я-идеал капиталистического — это образ субъекта, который не размышляет, а успевает. Не совпадает со смыслом, а совпадает с темпом. Знание, которое вызывает паузу или сопротивление, объявляется лишним. Задержка становится угрозой. В этом есть перекос, который трудно не заметить: знание перестаёт быть ценностью, потому что знание мешает обороту. Оно создаёт препятствие там, где требуется немедленное действие.

Именно поэтому фраза о том, что «капиталистически успешен тот, кто не обременён лишними знаниями», звучит не как критика человека, а как описание структуры. Субъект должен быть лёгким, быстрым, «незадерживающим». Я-идеал больше не несёт в себе идею общего. Он несёт частный интерес, замаскированный под универсальный. Он говорит от имени «всех», но действует в интересах единичного.

Отсюда и напряжение, возникающее вокруг экологических пределов. Они воспринимаются как чужой дискурс, как голос тех, кто «может себе позволить» думать о будущем. Не потому, что люди циничны, а потому что сама логика супер-эго направлена на то, чтобы ограничений не существовало. Супер-эго не говорит «не смей». Оно говорит «наслаждайся», «развивайся», «не останавливайся». Капитализм впервые требует не подавлять импульсы, а наоборот — не останавливаться, если импульс приносит прибыль.

И здесь опять возникает то же фетишистское «я знаю, но всё-таки». Знание о пределе присутствует, но оно вынесено за скобки. Оно сохраняется как фон, как слабый шум, который не должен вмешиваться в работу машины. Субъект продолжает действовать не потому, что не знает, а потому что структура требует забывания. В этом забывании и есть настоящий механизм подчинения: не внешнего, а внутреннего, построенного на разрыве между знанием и действием.

Так постепенно вырисовывается целостная картина: машинерия капитализма держится не на иллюзии, а на расщеплении; Я-идеал перестаёт быть опорой общего и превращается в фигуру эффективности; супер-эго требует не подавлять, а ускоряться. И в этом режиме любое знание о пределе — экологическом, этическом, человеческом — удерживается в полу-сознании как «нечто, что я знаю, но не должен учитывать». Думается, что эта логика и приводит к формированию субъекта, который живёт в состоянии постоянной непроговорённой оговорки: «да, всё так…, но всё-таки».