Вот живешь и не замечаешь, как много Питер для тебя значит, а стоило уехать — и город уже не твой.

— Тебе не кажется странным, Алекс, что мы чревоугодничаем, предаемся земным удовольствиям, тогда как должны бы стремиться к воздержанию?

— Ничуть не кажется сир, то есть, Босс. Проклятый язык… А плотские искушения иногда можно себе позволить. «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо», — сказал якобы один древний римлянин по имени Теренций. Доподлинно неизвестно, он сказал или нет, но все теперь повторяют за ним. Вот и я тоже. Но к вам это не относится, не переживайте.

— Как не переживать, если я нарушаю свои же правила, установленные для всех живых существ? Что на века были высечены в камне? Ах, да… чуть не забыл, заповеди с божьей помощью канули в лету. И теперь я все свое ношу с собой.

— Вы, правда, будете носить «флешку» с собой? А если грабители, не дай бог, налетят — вы подумали?

— Чему бывать, того не миновать. Помнишь, ты мне посоветовал избавиться от Земли как очага цивилизации, прекратить эксперимент, потому что никакой надежды направить человечество на путь истинный не осталось?

— Помню, конечно. Только решение я за вами оставил, Босс. Я тут не при чем.

— Да-да… Дрогнуло мое сердце в последний момент. Решил: пусть будет, что будет. Проявил милосердие, жалость во мне проснулась. Подумал: зачем менять шило на мыло, если человеческую природу не изменить? А сотрешь историческую память — вообще в птеродактилей превратятся. Сколько вас сегодня?

— Численность?

— Численность. Сколько вас миллиардов?

— Пожалуй, к восьми уже близко.

— Видишь. Восемь миллиардов человеческих существ, со своими мечтами, надеждами, планами — и что, коту под хвост их отправить прикажешь? Столько усилий потрачено, столько вложено в проект, столько лет, ночей бессонных — и напрасно? Да меня Отец Небесный со свету сживет… Плодитесь, размножайтесь… А уж как братец Михаил обрадуется, что я сел в лужу.

— Но в конечном счете вы приняли правильное решение в пользу жизни на Земле, а то бы куда мне возвращаться с Энцелада, в пустыню Сахара, что ли?

— И почему ты оттуда сбежал? Разве плохо там было?

— Нет, хорошо. Только ни одной живой души. Прямо как Робинзон на необитаемом острове оказался.

— Ты хочешь сказать, что ты, человек, не можешь существовать без тебе подобных?

— Примерно, так. Вы же там, на Небе, не одиноки. Вас, ангелов, тьма. Человек не может быть один-одинёшенек. И Адаму вы подослали Еву не из праздного любопытства.

— Ну скажешь еще, тьма. Допустим, тысяча или даже меньше. А Еву, действительно, подослали, ты прав. Чтобы искусить Адама.

— Разве не Змея подослали искусить?

— В принципе, это не столь важно, Змея или Еву, один другого стоит. Но для чистоты опыта мы решили сразу обоих использовать. Адам экзамен провалил. С этого и пошла наперекосяк история цивилизации. Потом уже поздно было вмешиваться, исправлять. Махнули мы на вас рукой, а вы и рады стараться.

— Так вы до сих пор не можете себе простить, что оставили человечество в живых?

— В некотором роде, дорогой, в некотором роде. Меня распирают противоречия. С одной стороны, я недоволен, а с другой — мне любопытно, чем всё закончится.

— Вот говорят, что апокалипсис скоро наступит, и знамение его налицо.

— Это ты о президенте, который объявил себя Мессией?

— Ну, не только. Не будем упрощать ситуацию. Дело не только в нем. Если полстраны верит, что он призван спасти планету, глас, так сказать, народа?

— Люди сходят с ума. И мне нет смысла им в этом мешать. Я устал, понимаешь, устал урезонивать людишек. Вроде бы ходят в церковь, храмов понастроили. Проповедям внимают, поклоны бьют, свечки ставят. А результат? — ноль. Показуха. Как та комедия называлась в перестроечное время в СССР?

— «Неподдающиеся», вы имеете в виду? Как двух оболтусов перевоспитывали на заводе?

— Ага, «Неподдающиеся». Но жизнь не кино, где по замыслу режиссера можно сделать всё, что угодно. По жизни зрители в кино и есть «неподдающиеся». Добро бы одни евреи, народ жестоковыйный. Им судьбой такими наречено быть. Им роль мучеников, жертв гонений и притеснений играть поручено, дабы разжечь пламя веры в Господа нашего единого, стать светочем для других народов, проложить путь к Истине, Справедливости, Благоденствию, — в Царство будущее, в Эру Милосердия. Не хотят другие народы походить на евреев, идти за ними, хоть ты тресни. Еще и поклеп на них возводят при каждом удобном случае, мол, не место вам здесь, на Земле. Грешить — пожалуйста, грешат с нашим удовольствием. Отвечать за грехи — только если сильно припрет, когда выхода нет, выгодно притвориться и молить о прощении, чтобы потом вновь грешить. Вот чем закончился эксперимент, который мы начали много тысячелетий тому назад, когда Творец произнес Слово, а мы, ангелы, подхватили эстафетную палочку. Конечно, это большая наша удача, успех, что человек прорвался к звездам, устремил взгляд в небо. Вот бы и продолжать…

— Так и есть, Босс. К Марсу скоро полетят. На Луне базу хотят построить. Может быть, получится…

— Именно, что может быть. Вы скорее поубиваете друг дружку, чем на Марс отправитесь. Нет вам веры. Вы непредсказуемы, как тот упомянутый ухарь-президент, который всем нравится.

— Допустим, не всем, Босс. Мне не нравится.

— Ты особенный, Алекс, исключение из правил. Потому я и разрешил тебе лететь на Энцелад и основать там колонию. А ты не справился с заданием, сбежал.

— Виноват, Босс, черт попутал, то есть, Дьявол. Вы меня до сих пор попрекаете этим, зачем?

— Я прощаю тебя. Всякий человек греховен, нет нужды это оспаривать, сотворен эгоистом от природы. Появился на свет божий — уже греховен, произнеся первый звук. И до последнего вздоха остается грешником. Вас не переделать. А когда поступите к нам, когда концы отдадите, испустите дух — там уж мы у себя решим: достойны вы Рая или Ада.

— Вы хотите сказать, что даже грешник может попасть в Рай?

— Безусловно. Все в нашей власти.

— Босс, но это же волюнтаризм!

— А кто, юноша, тебе сказал, что во Вселенной должна царить справедливость?

— Но вы же сами обещали евреям в загробном мире Истину, Милосердие и все такое прочее…

— Обещать, дорогой мой, не значит исполнить.

(фрагмент романа)