От переводчиков: Предлагаем вам предисловие к книге Анри Гобара Языковое отчуждение: четвероязыкий анализ (1976), написанное Жилем Делёзом. Гобар — лингвист, преподавал в университете Париж-8 (Венсен), на факультетах психологии и английского. В своей книге он ищет теоретические, педагогические и практические способы борьбы с «галлориканизмом» («стремлением французских космополитов подражать американцам»), одним из моментов обсуждаемого «языкового отчуждения». С темой этой схватки связана и его другая книга, Культурная война: логика катастрофы (1979). Делёз хвалит Гобара за изобретение четвероязыкого [tétraglossique] анализа языка, избегающего простых бинаризмов вроде привопоставления высокого и низкого языков (см. Диглоссия), а потому лучше схватывающего механизмы языковой власти, действующие через разнообразные функции языка. Делёз часто обращается к Гобару и его способу анализировать язык, в первую очередь, в книге Кафка: за малую литературу (1975) — отчасти это предисловие повторяет сказанное там.

1) Анри Гобар различает здесь четыре вида языков: местный язык [vernaculaire], материнский или территориальный, сельского происхождения; язык-посредник [véhiculaire], язык обмена, коммерции и денежного оборота[1]; справочный язык [référentiaire], национальный и культурный, занятый воспоминанием или реконструкцией прошлого; мифический, который отсылает к духовной, религиозной или магической земле. Возможно, некоторые из этих языков суть просто-напросто говоры, диалекты или даже жаргоны. Просто Гобар вообще не действует здесь, как компаративист. Он занимается полемикой или какого-то рода стратегией, сам оказавшись внутри ситуации. Он встраивается в ситуацию настоящей конкуренции языков. Он не рассматривает структуры, но изучает языковые функции, которые взаимодействуют через различные языки, или в одном и том же языке, или в побочных или остаточных продуктах языков. Очевидно, что карта этих четырех языков меняется в ходе истории и в зависимости от среды. Очевидно, что она меняется также и в какой-то момент в той же среде, следуя масштабу или рассматриваемой точке зрения. Многие языки могут также конкурировать за одну и ту же функцию, в одном и том же месте и так далее.

2) Гобар добровольно признает всё то, что он получил от своих исследований феноменов билингвизма. Но почему Гобар придерживается четверки, а не двойки (и даже четверка вовсе не представляется исчерпывающей)? Это потому, что дуализм, или бинаризм, рискует оставить нас в простой оппозиции высокого и низкого языков, основного и второстепенного, или даже языка власти и языка народа. В то время как четыре элемента Гобара это не просто дополнение к предыдущим [парам], они предлагают их совокупное происхождение. Как язык получает власть над народом, или даже в мировом масштабе? Какими путями можно противодействовать языковой власти? [Ставится] вопрос о сегодняшнем империализме английского, или, скорее, американского. Ему недостаточно просто оставаться самым большим языком-посредником, вслед за экономическими и финансовыми сферами, было необходимо, чтобы он взял на себя также функции справочные, мифические и даже вернакулярные [(местного говора)]. Вестерн может играть для французского сегодня ту же роль, что и «наши предки галлы» для негра[2]; американская песня и американизм в рекламе — мифическую роль; английские арго могут получить функцию местного языка. Не обязательно в том дело, что победители навязывают язык побежденным (пусть часто так и случается). Напротив, механизмы власти тонки и расплывчаты, они проходят через растяжимые, обратимые функции, которые суть объект активной политической борьбы и даже микростычек.

3) Процитируем наугад практические упражнения в «четвероязыком анализе»:

То, как американские негры поступили с американским языком: как они простукивают [percutent] его через другие диалекты и языки, но также как они нарезают его на новые местные языки для собственного пользования, как они пересоздают мифическое и справочное (ср. прекрасную книгу Д.Л. Дилларда, Black English).

Совсем другой знаменитый случай, ставший знаменитым благодаря Кафке — как чешские евреи, под конец австрийской империи, в страхе перед идишем как местным языком, забывшие чешский как другой местный язык — язык сёл, из которых они пришли, обнаружили себя запертыми в высушенном, отрезанном от людей немецком как языке-посреднике и мечтали об иврите как о мифическом языке с истоками в сионизме.

Сегодня во Франции и в других странах [стоит] проблема иммигрантов, или детей иммигрантов, забывших родной язык и обнаруживших себя в сложных, политических отношениях с навязанным языком-посредником. Или даже вероятность возврата региональных языков сегодня: не только возрождение говоров, но и возможность новых справочных языков, новых мифических функций. И двусмысленность этих движений, у которых уже долгая история, где перемешиваются фашиствующие тенденции наравне с революционными движениями.

Пример микро-стычки или микро-политики, который Гобар разрабатывает в деталях на очень веселых страницах: природа и функция преподавания английского во Франции (разные типы профессоров, попытки английского монолигвизма, «французский факультативно», и контр-предложение Гобара, который предлагает английскому, пусть даже и признанному мировым языком-посредником, не кристаллизовывать другие функции, которые должны, напротив, реагировать на него «правом на акцент», через собственные референты, через многоголосые желания). По поводу внутренних стычек на факультете Венсена Гобар набрасывает пьеску не хуже Ионеско.

4) Различение четырех языков или четырех функций языка могло бы напомнить о некоторых классических различениях, предпринимаемых лингвистами, когда они показывают, что сообщение предполагает отправителя и получателя (эмотивная и конативная функция), сообщение информации (посредническая функция), контекст, который можно было бы выразить (референтивная [справочная] функция), выбор лучших элементов и комбинаций (поэтическая функция), код, в котором отправитель и получатель должны быть согласны (метаязыковая функция). Гобар обращается к языку ребенка с точки зрения радостного тетрагенеза [четверорождения], где он различает эмотивный родной язык («мама»), информативный язык-посредник («ло-ло»), поэтичный справочный язык («агу») и изобретательный мифический язык (коды детства, магические языки, «амстрамграм»). Но что именно отличает категории Гобара от [категорий,] найденных им у других лингвистов, в первую очередь у партизанов социолингвистики? У них язык всё ещё предполагается, и, даже если они притворяются, что ничего не предполагают о языке, они остаются внутри универсалий вроде субъекта, объекта, сообщения и кода, компетенции[3] и т.д., которые отсылают к некоторому роду языков и в особенности к форме власти в этих языках (есть в этом капитализм чисто лингвистический). Напротив, оригинальность Гобара — в рассмотрении коллективных или социальных скоплений, которые комбинируются с движениями “земли” и формируют гетерогенные типы власти. Не в привычном смысле, в котором мы говорим об этом — что, [мол,] у языка есть территории, но в том смысле, что функции языка неотделимы от материальных и духовных движений детерриториализации и ретерриториализации, которые составляют новую геолингвистику. Короче говоря, это скорее коллективные сборки высказываний, чем субъекты; скорее коэффициенты территориализации, чем коды. Возвращаясь к предыдущим примерам: [о том,] как английский язык-посредник детерриторализирует негров, которые ретерриториализируются в Черном Английском. — Как пражский немецкий был уже детерриториализированным немецким; как евреи, которые оторвались от сельского чешского, попытались ретерриториализироваться в этом немецком со всеми видами лингвистических, поэтических и культурных искусственностей (ср. литературную школу Праги), и, в пределе, иврит как духовная, религиозная и магическая ретерриториализация.

5) Сегодня у определенных лингвистов (например, Дюкро) вырисовывается попытка поставить под сомнение информативный характер языка и усвоение языка с кодом; подчинить семантические и даже синтаксические проблемы прагматической или политической реальности, которая высвобождает скопления власти, задействованные в языке, как языковые возможности борьбы против этой власти; поставить под вопрос идеи структурной гомогенности [какого-либо] языка [langue], или универсальности языка [вообще] [langage][4] (в том числе «компетенцию»). Во всех этих направлениях анализ Гобара открывает новые пути, в которых он изобретает свой собственный юмор и свои собственные обиды. Ибо языки суть кашицы, кварки[5] в стиле Джойса, и они не поддерживаются структурами, но лишь функции и движения привносят в них немного полемического порядка. Гобар прав, ведь как только нам есть, что сказать, мы будто бы чужие в своем собственном языке. До сих пор лингвисты выучивали множество языков, которые позволяли им сравнивать их, и заниматься [лингвистикой] не иначе, как чистой наукой. Гобар знает множество языков, этот самый изобретательный из профессоров английского, который видится французом и хочет быть сицилийцем. Для него проблема в другом, как и у других великих враче-больных языка. Как быть заикой, не заикой речи, в речи, в [каком-то одном] языке [langue], но быть заикой языка [в принципе] [langage]? (Величайший французский поэт, изначально румынского происхождения, это Герасим Лука: он изобрел заикание, которое не было заиканием речи, но заиканием языка как такового). У Гобара есть новый способ оценивать отношения языка с Землей. Есть у него некий Кур де Жебелен, некий Фабр д’Оливе, некий Бриссе и некий Вольфсон, которые всё ещё удерживаются [в памяти] — ради какого будущего лингвистики?

Прим. пер.:

[1] Язык-посредник многие (но не французы, конечно) назвали бы lingua franca.

[2] «Наши предки Галлы» — строчка из песни Анри Сальвадора, французского певца из Гвианы.

[3] Языковая компетенция — здесь имеется в виду как независимая от специфического языка возможность понимать язык в принципе, согласно концепции, предложенной Хомским.

[4] La langue — обычно, какой-то конкретный язык (русский, французский, …), le langage — язык или способность говорить в принципе.

[5] У Джойса слово кварк используется в песне морских птиц (Поминки по Финнегану), перевода которой, хоть немного передающего подходящий нашему случаю смысл, мы найти не смогли. Вот наша попытка, стремящаяся к дословности:

Три кварка мустеру Марку!

Конечно, у него почти что нет лая

И, конечно, тот что есть весь мимо цели.

Помимо звукоподражания крикам птиц, это слово может отсылать к немецкому Quark, означающему «чепуха» или «творог» (по-видимому, от славянского слова творог оно и произошло).