эмиграция не похожа на туризм, эмиграция — это сотрясение мозга. 

садится солнце. улицы пусты,

как здесь всегда бывает в воскресенье,

и пьяница, опершись о костыль,

нужду справляет у дверей кофейни.

я кем-то был, но я уже забыл,

уехал, переехал, попрощался.

так Даль определяет слово быль:

нельзя и невозможно возвращаться. 

так бахают настенные часы,

так макароны времени на вилку,

у бабушки уже растут усы,

и мелочь глухо падает в копилку.

а значит — к черту! нечего жалеть!

давай, Собянин, демонтируй арку,

куда трамвай едва ли мог пролезть,

чтобы приехать к бауманскому парку.

и чистый пруд, и киевский вокзал,

и крыша, где мы целовались с мирой,

и все что я когда-то не сказал,

и все что будет продано с квартирой 

не загрузилось в новую игру:

прости, чувак, я перепутал кнопку.

я стану старым, а потом умру

и выйду на футбольную коробку.

***

я сижу на крыльце больницы

лето больше не прет как в семнадцать

мы устали от эмиграции.

здесь такое же, за границей. 

мимо катят тележки прохожие

срут собаки в кустах смородины

я уже не вернусь на садовое

а том хэнкс не вернется в кракожию

ночью пил у костела на площади 

и шептал: покажите, пожалуйста!

и они показали, из жалости. 

только там ни хуя. там такое же.

***

тряпка бело-сине-красная

токсичная и опасная.

изоляция, радиация,

беспредел ментов, гордость нации.

гимн хуйня, но по пьяни можно было.

это постирония, мы не быдло.

мем с путиным, где он голый.

обращение его на год новый.

кремль, манежка, гум, цум.

по дороге к немцову — гам, шум. 

по дороге в коворкинг — бессмертный полк. 

под мостом серый мент — зубами щёлк.

***

с крыши падает лёд.

мир блестит, как бензин.

завтра кто-то умрёт

по пути в магазин.

это буду не я,

это будешь не ты.

здесь трамваи гремят, 

проезжая мосты.

здесь мосты — типа скобы

на ране реки.

мне так хочется, чтобы 

сдохли все мудаки,

чтобы в чистом трамвае 

я ехал один.

с крыши падает лед.

я иду в магазин.

Х-2022

шрам ниточкой от носа до губы,

то смазанное утро, где кофейник

стоял, как ферзь, на клетчатом столе,

зеркальный карп, чугунный водолей

и в неопределённый день недели

двух языков слепое танго у воды.

жизнь в негативах, объектив зрачка.

грохочет жесть под теплыми шагами,

мы — вдребезги, и мир смеется с нами,

принцесса цирка по хребту конька

как по канату шествует босая.

восточноевропейские трамваи

пересекали наши сны наискосок,

ты уронила поцелуй мне на висок

и длинною рукою до луны

дотронулась с кровати не вставая.

бродили дни, упавшие в траву,

текли недели, как по часослову.

пилоты в горьком небе октября

хрустели шоколадом сухпайковым.

***

ну, поцелуемся.

тянется улица.

выпьем что есть

и приляжем в постель.

если так вдуматься,

жизнь та же улица.

люди идут 

и уходят в метель.

все образуется,

стерпится-слюбится.

если сынок,

назовем алексей.

половина

половина семьи и собака,

половина рубашек и книг,

половина друзей, анекдотов,

половина билета в кино

половина лаврушки в тарелке —

значит жди половины письма.

половина меня у Абая,

половина меня у пруда.

***

мне снова снилось будто я в москве

все на верандах в дымной синеве

все на трамваях с ветром в голове

все ждут меня, чтобы начать веселье

и я вхожу в их пиво и табак

и я вхожу в кофейню и в кабак

и кто-то подает условный знак…

и лето кончилось. и началось похмелье.

***

от сирени душно,

нету чистых брюк.

мне с собою скучно,

нехотя курю.

толстые туристы,

шелестит платан.

жизнь купил за триста —

за пятак продам.

— сахарную вату

и входной билет!

смотрят туповато

крокодил и лев.

подойду к вольере,

лягу на бордюр:

откусите, звери,

голову мою.

***

я думал, что бомбы навечно

разделят меня с москвой,

но на сухаревской чебуречная

открыта, где мы ели с тобой.

дом остался на том же месте,

и открыта дверь на чердак.

я иду по заснеженной жести,

но я знаю, что это не так.

беспилотник, целуй меня в губы!

преврати меня в звездную пыль.

мне приснится твой голос полярный

и доверчивый пес-поводырь.

оставайся там, белая девочка,

замерзай под неправильным льдом.

это все не имело значения

и не будет иметь потом.

двадцать лет мне покажутся точкой,

и забудутся имена. 

из-за дерева выйдет луна

в тонкой газовой оболочке.

16 февраля

холодный город плитой могильной

на босу ногу ботинки ночи

триста человек у посольства россии

триста человек это мало очень

сколько не молчи далеко граница

радиолокаторов глухая жесть

выпей молока пусть тебе приснится

город как ты рисовал в шесть

умерла надежда за милое дело.

в грозу рухнуло последнее дерево. 

убит где-то подло и далеко на севере.

докладываю: тело обнаружено. душа улетела.

декабрь в Париже

сырое утро, я проснулся позже

моих соседей: их ботинок нет.

а вот мои, из свежей черной кожи.

на лестнице густой туманный свет.

Париж похож на пепельницу с крышкой.

куда теперь? на пальцах синяки.

бездомный чуть поклянчил, но не вышло,

и мы свернули в сторону реки.

возможно, Лувр., а потом Монмартр.

здесь нет друзей, а где они теперь?

и вот я без особого азарта 

четвертый день в Париже, пятый день. 

грусть брякает, как мелочь, зло и гулко.

могила Моррисона, нету ни души.

звонит Никита, вечером прогулка:

хоть кто-то здесь еще остался жив.

день до отъезда, десять до получки,

и я один в Париже, в декабре.

бог равнодушно смотрит из-за тучки,

как я жую холодный камамбер. 

трамвай по имени Рэйчел 

линии спутаны, город — пустыня луны.

застегни рубашку, надень ботинки ,

отправляйся наощупь вдоль паутинки,

забыв на ключ запереть квартиру.

самолет нырнул в воду пятницы,

а сквозь трещины, поперечины

и безлюдные станции

ехал трамвай по имени Рэйчел.

призраки ночи, таксисты без паспортов:

«я и сам когда-то ловил рыбу,

в самом большом из всех на земле портов,

наш корабль был самый красивый и сильный»

не на той сошел или просто ошибся веком,

обойдемся без сигарет, раз все ларьки закрыты,

обойдемся без слов, будь они все забыты,

главное, дорогой, оставайся там человеком.

быть пьяным и влюбленным, носить пальто,

во сне целовать любимые плечи,

пока в жестяном уюте депо

засыпает трамвай по имени Рэйчел.

Варшава, 2022-2024