Create post
Theater and Dance

«Чаадский»: премьера в Геликон-опере

John Glad

Интерес к опере «Чаадский» в Геликон-опере, и без того немалый, был дополнительно подогрет уголовным делом о растрате, в котором режиссёр спектакля — Кирилл Серебренников — проходит свидетелем. Про гонения на искусство не написал только ленивый; в результате на премьеру пришли не только випы, но и большая группа поддержки режиссёра, готовая считывать режиссёрские намёки на актуальную действительность. Кто искал намёки, тот их нашёл; остальные подивились на невиданного оперного левиафана.

Партитура Феликса Коробова

Партитура Феликса Коробова

Автор идеи спектакля — Павел Каплевич, в последнее время активно занимающийся продюсированием новой оперной продукции. Он же вместе с композитором Александром Маноцковым выступил автором либретто. В основу текста они положили сильно сокращённую комедию «Горе от ума», разбавив её по своему усмотрению фрагментами из Чаадаева, Гоголя, Тынянова и даже персидской поэзии.

Маноцков в прямом смысле начал с Грибоедова, а именно с его вальса ми минор — вокруг него он выстроил полиритмическое, притом очень ритмичное кружево оркестрового вступления (у дирижёра Феликса Коробова оно получилось весьма энергичным и собранным). А после вступления всё сломалось.

Первый акт оперы соответствует первым двум грибоедовской комедии. Маноцков пробежался по ним минут за сорок. Всё это время звучит невыразительный и очень скорый речитатив (сопровождаемый более или менее случайной последовательностью аккордов), рядом с которым самые скучные фрагменты из поздних опер Рихарда Штрауса кажутся чудом мелодизма и изобретательности. Дирижёр и певцы так торопились поспеть за темпом партитуры, что про дикцию можно было забыть. К счастью, русский текст вывели субтитрами на экран. Это было мудрое решение: заскучавшие зрители принялись внимательно читать либретто, даже посмеялись и похлопали пару раз там, где у Грибоедова увидели что-то весьма актуальное — будто бы намекающее на собянинскую Москву.

А что же Серебренников? Маловдохновенная музыка и стремительно несущееся действие не оставили ему никаких шансов развернуться, даром что он мастер выстраивать сочные, нарочито растянутые мизансцены. Первый эпизод, поставленный им с изюминкой, — Лизы (сопрано Анна Гречишкина) и Петрушки — пришёлся на последние такты перед антрактом, как раз когда музыка закончилась. Всё остальное время некие гоповатые «атланты» в майках и трениках (художник по костюмам — сам режиссёр) носили на плитах-постаментах героев Грибоедова, что может символизировать как уважение авторов к русской классике, так и чьё-то холопское преклонение перед барской жизнью. Или, например, оторванность грибоедовских героев от настоящей жизни, чернушной и беспросветной.

Сам композитор Александр Маноцков пришёл в театр после первого акта

Сам композитор Александр Маноцков пришёл в театр после первого акта

В антракте почти все именитые гости — от Абрамовича до Хазанова — потянулись к выходу; из випов на второй акт осталась лишь бесстрашная и терпимая к современному искусству Алла Демидова.

Во второй части оперы не сказать чтобы произошло чудо, но показался какой-то просвет и в плане музыки, и в плане сценического действия. Ансамбль шести княжон Маноцков написал с юмором и в минималистической манере — получилась вполне симпатичная сценка. Серебренников одел княжон в сарафаны и какие-то немыслимые кокошники — это было небанально и смешно. Выпуклой музыкально и сценически оказалась сольная сцена Хлёстовой (меццо Елена Ионова), идущая на фоне щебета тех же княжон. Необязательного речитатива во втором акте оказалось в разы меньше, чем в первом — и, чередуясь с рефреном пресловутых княжон (с которым в оперу снова и снова возвращалась собственно музыка), он не успевал усыплять слушателя. Завершили спектакль два фрагмента «из другой оперы»: монолог Чаадского на слова из «Записок сумасшедшего» (в котором баритон Михаил Никаноров наконец-то смог полностью раскрыться и актёрски, и музыкально) и хоровая «персидская» песня.

Неоновая сценография

Неоновая сценография

Коротко о других задумках авторов. Главный герой соединяет в себе черты грибоедовского персонажа и Петра Чаадаева. В опере два Репетилова: когда Чаадский не произносит мысль напрямую, они допевают её — будто два его внутренних голоса. Молчалин (Дмитрий Янковский) большую часть нот поёт фальцетом и только соблазняя Лизу переходит на брутальный баритон. Неоновые украшения на балу — ещё одна отсылка Серебренникова к собянинской Москве, а именно к безвкусице уличных украшений. В финале Чацкий не просто сходит с ума (вооружась текстом Гоголя), но и слезает с платформы к людям, в зрительный зал. По отдельности и то, и другое, и третье, и пятое неплохо, однако в единое целое части не складываются, спектакль разваливается на глазах. Текст Грибоедова, музыка Маноцкова, актуальная режиссура Серебренникова, минималистичная сценография Алексея Трегубова существуют в разных плоскостях и почти не пересекаются друг с другом.

С другой стороны, чтобы появился один оперный шедевр, нужно пережить десяток неудач. Стало быть, Каплевич знает что делает. А хорошую современную оперу ждём, ждём.

Александр Маноцков, Кирилл Серебренников и кокошники

Александр Маноцков, Кирилл Серебренников и кокошники

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
John Glad

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About