Если представить, так, для смеха, что шорт-лист «Большой книги» отдали бы собирать не литераторам, а пиарщикам (скажем, пришла бы кому-нибудь идея прибегнуть к этому ради спасения угасающего интереса к чтению), — весьма вероятно, он бы выглядел именно так, как выглядит в 2016-м. В этом списке (почти) любой найдет, за кого болеть, и потому он идеален; здесь конкурс надо останавливать. Итог — еще никогда диапазон целевой аудитории «Большой книги» не был так велик, а круг любителей самой разной литературы, получивших «доступ» к главной книжной премии страны, — столь широк. Когда жюри «Русского Букера», сделавшее упор на классические, тяжеловесные и даже фундаментальные романы, представило шорт-лист, весь фейсбук разом объявил его «скучным»; зато все обсуждают, как можно сравнивать Владимира Динца и Евгения Водолазкина из шорта «БК». По части «расширения литературы» последняя оказывается даже в тренде. Однако, если судить по прошлым лауреатам, никакого расширения в конце концов не произойдет. Думается, в данном конкретном случае оно будет и к лучшему.

Двое из ларца

Наверное, без этих двух книжек — «Песни о драконах» Владимира Динца и «Травля» Саши Филипенко — никаких дискуссий вокруг премии не было бы вообще. Главная претензия к первой состоит в том, что это неформат, а именно «совершенно настоящий научпоп во всех смыслах», как выразился педагог Евгений Бунимович. Основной довод против второй — собственно качество прозы, которую мягче всего будет назвать просто дилетантской. Кстати, нужно сильно постараться, чтобы найти сдержанные отзывы на обе книги: полный восторг с одной стороны, священный ужас с другой и темная бездна посередине.

«Песни драконов» — дневник зоолога, который, собирая информацию для докторской диссертации, исколесил полмира и, как результат, пожил в лесах и тропиках, повидал почти все существующие на свете виды крокодилов, составил неплохой гид по общению с чиновниками разного пошиба и провел несколько прекрасных ночей с девушками различных национальностей. По форме (и задаче) этот дневник — вплетенный в травелог простой и увлекательный рассказ о сложных, научных вещах, что органично вписывается в философию премии «Просветитель», в шорт-лист которой книга вошла (но не победила). Попадание же ее в «Большую книгу», видимо, должно говорить или о ее незаурядных художественных достоинствах (что вроде как не особо типично для таких книг), или вообще особой общественной ценности поднимаемой в ней темы.

Насчет первого трудно сказать что-то внятное: «Песни драконов» написаны не хуже и не лучше огромного числа научно-популярных книг, которых сегодня на российском рынке, слава богу, хватает. Более того, запал и искрометность, с которым автор начинает, довольно быстро сходят на нет, и книга превращается в череду отчетов о повторяемых по кругу событиях, что случаются с ним в каждой из новых стран. Динец старательно придает повествованию беглости, пытаясь достичь эффекта записей по горячим следам, при этом невооруженным глазом видно, что его дневниковые записи были эмоционально расширенны ради книги много времени после их написания. Из–за чего воспоминания обрастают совсем не нужной легендарностью.

На самом деле главный козырь Динца — факты. Факт путешествий сам по себе, собранные во время путешествий факты и метод сбора этих фактов. В таком ключе он действительно уникальная фигура если не в российской науке (живет он в США), то среди русскоязычных авторов. Это настоящий человек мира, который не может высидеть больше месяца в одном городе, потому что заповедных мест с редкой фауной остается на карте всё меньше. Он делает научные открытия в дикой природе, а не в зоопарке, и слушать научных журналистов после вот такого примера становится как-то неловко. Этого примера, чрезвычайно заразительного, уже достаточно, чтобы о Динце узнали в России.

Примерно похожая проблема с Сашей Филипенко: интересное содержание в неинтересной упаковке. Его роман «Травля» с актуальным и смелым содержанием написан так плохо и при этом претенциозно, что до конца его дочитываешь только ради эксперимента. Вместо того чтобы выдать содержательный и связный нарратив, автор будто настойчиво упражняется в изящной словесности; вместо того чтобы просто рассказать правду, такой, какой он ее знает, он делает ставку на форму, а конкретнее — на эффектность этой формы (видимо, чтобы соответствовать эффектности содержания: в романе рассказывается, как журналист собирается придать огласке компромат на известного олигарха, а тот устраивает на репортера психологическую травлю, которая заканчивается тем, что герой в состоянии припадка выбрасывает своего ребенка из окна).

А между тем Филипенко пытается говорить про важные вещи: удушение свободы слова, безнаказанность чиновника, полная несостоятельность судов, нулевая ценность человеческой жизни… После Оксаны Робски, кстати, про олигархов оказалось не принято писать, их упоминание стало маркером безвкусицы, в высокую литературу этих героев не пускают просто из–за нутряной неприязни. А Филипенко пишет про них; его книга вообще единственная из списка, где говорится про сегодня — не про девяностые или нулевые, а про непосредственное сегодня. А это всегда сложнее.

Вот и получается, что выдвижение обоих авторов будет хоть сколько-нибудь логично, если отмечать не их книги, а их самих. Не тексты, а намерения и активность их авторов.

Писатель-трансформер

Анна Матвеева третий раз в шорте «Большой книги», две предыдущие номинации не привели ни к одному из призовых мест, и вроде бы ничего не указывает на то, что в этот раз ей посчастливится. У книг этого автора всегда есть более «весомые» конкуренты с более масштабными задачами. Матвеева же пишет про случайных и ничем не примечательных людей; и если в прошлом сборнике рассказов «Девять девяностых» она помещает их в исторически переломные времена, собственно девяностые, то сюжет «Веры Стениной», хоть и развивается в те же годы, уже не столь зависим от времени да и, пожалуй, места.

Матвеева заходит на поле классического романа, явно желая создать историю, не подвластную контексту. Она пишет о многолетней извилистой дружбе двух женщин. Одна из них оказалась чуть более удачливой по семейной части, у нее прекрасные, как говорится, муж и ребенок. Зато другая умеет в прямом смысле слова общаться с произведениями живописи: она их слышит, замечает их движение, чувствует особый запах. И тем не менее, именно вторая, действительно обладающая умением, которому можно позавидовать, не находит себе места от зависти к первой, у которой всё хорошо на личной поляне. О чем эта книга — о жестокой иронии женского мироощущения, или о банальной ограниченности и неуверенности в себе отдельно взятого человека, так и остается неясным до самого конца.

Журналист по образованию и профессии, Матвеева — писатель-трансформер, который не видит ничего плохого в том, чтобы писать в разных жанрах и на разные темы. Правда, ее язык и набор приемов, не сильно глубоких, а иногда и просто поверхностных, от раза к разу не меняются ни на йоту, и это главный барьер для тех, кто ее не читает. Для самой же Матвеевой важнее фактологическая достоверность. За рубежом есть много журналистов как, скажем, Мэри Роуч, которой под силу написать увлекательный и наукоемкий научпоп что о сексе, что о космосе. Матвеева такая же: писать ее толкает исключительно любовь к писательству, а не желание высказаться перед обществом. Она не скрывает, к примеру, что задумала «Завидное чувство Веры Стениной» на модной волне возрождающегося мирового интереса к изобразительным искусствам и мастерам живописи, а вдохновил ее «Щегол» Донны Тартт. Подобное отношение к художественной прозе большого доверия не вызывает, и пока такая писательская стратегия крупных призов не принесла. Но (хотя бы) по закону перехода количества в качество ждать осталось недолго.

Поощрение жанра

Мария Галина — пожалуй, единственный русскоязычный автор, который уже давно и успешно наводит мосты между реалистической прозой и такими жанрами как фантастика и особенно фэнтези, от которых критики обычно воротят нос. Собственно, есть от чего: сегодня вампиров или космических путешественников чаще всего можно встретить в броских, но дешевых изданиях с кислотными обложками, качество текстов в которых вообще не поддается адекватной оценке. Галина признается, что в 90-х она и сама писала подобные романы ради денег (и кстати, кто не знал: Алексей Иванов также начинал с фантастических повестей, которые остались неизвестными).

В какой-то момент между быстрым заработком и долгосрочными перспективами Галина выбрала второе, и стала серьезнее относиться к тому, что будет подписано ее именем.

Со временем она умудрилась отойти от сугубо жанровой литературы, но при этом сохранить верность любимым ведьмам и оборотням. Сегодня же, как она сама точно замечает, фантастика и вовсе начала использоваться многими писателями как прием (в рассматриваемом шорт-листе это делает Водолазкин в «Авиаторе»), и Галина, с ее бэкграундом и плотным знакомством с кухней российской фантастической прозы, теперь выглядит в этом тренде как человек изначально свой.

«Автохтоны» живут в городе-призраке, городе-лабиринте, который Артемий Троицкий сравнил с Твин-Пиксом (хотя однородные меланхоличные диалоги со временем заставляют вспомнить городок Панксатони из фильма «День сурка»). Они как мухи на мед слетаются на «новенького», то есть чужака, приехавшего в город найти информацию о стародавней театральной постановке, которую сняли с репертуара сразу после премьеры. Сначала каждый из них передает герою по крупице противоречащих знаний о легендарном событии, но потом начинает всячески противиться его желанию интерпретировать эти знания хоть в сколько-нибудь новом ключе. С одной стороны, Галина написала как раз такой роман, который, видимо, хотела написать Матвеева — не заточенный на актуальность, свободный от коннотаций; роман для чтения как такового. В то же время получилась очень современная история об обществе убежденных невежд, среди которых историю принято считать «своей», не подлежащей альтернативным трактовкам; однако единого хора из таких знатоков, конечно, никогда не получится.

Рассуждая о премиях, возникают два основных вопроса: «За что награждать» и «Что изменится после такого награждения?» В случае с Галиной второй вопрос как раз важнее, потому что ответом на него может стать условное признание того, что произведение, целиком выстроенное на жанровых законах фантастики или магического реализма (а не осторожно использующее это лишь как прием), тоже имеет свое место на поле серьезной, качественной литературы. Вы скажете, что признание это, может, никому и не нужно, включая саму Галину, а книги подобного рода можно легко представить, скажем, среди победителей «Нацбеста» (вспомните «Фигурные скобки» Сергея Носова). Однако никуда не денешься от того, что «Большая книга» реально самая известная в среде широкого читателя премия и, соответственно, сильнее влияет на интерес публики к книге. Поверьте, тот факт, что на «Автохтоны» вот уже полтора года регулярно выходят рецензии, мало расширяют круг людей, их прочитавших. А жаль. Обложка же, сделанная для второго издания романа, и вовсе делает его неинтересным для тех, кто привык к «стандартным» жанрам.

В логику награждения жанра как такового, вписывается также сборник Александра Иличевского «Справа налево». Это бесчисленный набор суперкоротких и не очень историй, в которых рассказывается и о личных наблюдениях автора, и об исторических и научных фактах, которые наводят его на размышления разной глубины. Как Петр Капица пытался создать в сарае искусственную шаровую молнию; как сам Иличевский 20 лет назад расклеивал объявления; как рыбаки сушат и складывают сети на каталонском побережье… Иличевский выходит таким путешественником, который, например, идя по Галилее, удивляется силе литературы, в которой мы встречаем множество упоминаний дороги от Святой Земли до Дамаска. Словом, чего еще ждать от зануды, увлекающегося филологией.

Чем эта книга заслужила быть отмеченной, не совсем понятно — пожалуй, только принадлежностью к жанру необычайно короткого эссе; очерков и заметок, состоящих порой даже не из одной мысли, а только из ее интенции. Желание поощрить совершенно невостребованный жанр эссе, конечно, похвально: если фантастика выселена с литературной карты куда-то на отдельный остров, то эссе мечется по отдаленным уголкам, не имея нигде права прописки; если у фантастики есть огромная армия постоянных читателей, которым наплевать на все эти наши премии и другую «серьезную» литературу, то жизнеспособность эссе поддерживается, к сожалению, только их «журналистской» основой и известными именами. Лев Данилкин выпускает «Клудж», Александр Гаррос — «Непереводимую игру слов», Мария Степанова — «Один, не один, не я». Всё это не похоже на сборник микрозаписей Иличевского, который, скорее, как расширенная версия «Клейких листочков» Михаила Эпштейна: мысли исключительно экзистенциального характера, не имеющие к практическим поводам внешней жизни никакого отношения.

Призрак романа

Роман «Калейдоскоп: расходные материалы» Сергея Кузнецова — настоящий призрак всех премиальных дискуссий этого года. Он попал в лонг-листы «Нацбеста», «Ясной Поляны», «НОСа», «Русского Букера» и «Большой книги», но дальше, в шорт-лист, прошел только в «НОСе» (победитель будет объявлен в январе 2017-го). Кузнецов переосмысляет XX век не с помощью популярного сегодня обращения к истории репрессий и лагерей, а с точки зрения культурологического опыта, накопленного за все сто лет, причем не только русскими, а вообще человечеством. Его основа — не архивные дела и письма, а самые значимые и всем известные произведения художественной литературы.

Если авторы, пишущие (хорошо или плохо) о том, как люди гибли и выживали в лагерях, хотя бы рассказывают что-то новое, заполняя страшные пробелы в нашем самосознании, то Кузнецов предлагает нам мысль, которую вбивают еще студентам филологических факультетов в качестве обязательного базиса: история циклична, все сюжеты уже давно придуманы, а мы лишь снова и снова разыгрываем одно и то же на свой лад. Эта книга с внушительным охватом героев и географии, нацеленная явно на анализ не локальной истории, а общемировой, то есть универсальной, похожа в итоге на личный кузнецовский Эверест, который ему почему-то надо было покорить, доказав что-то прежде всего самому себе. Что именно — мы никогда не узнаем, и не надо. Если и в «НОСе» книге ничего не достанется, есть все шансы, что «Калейдоскоп» станет новым нарицательным для обозначения хороших книг, которые «проглядели», оставили без всяких премий и благополучно забыли.

Обращение к истории

XX век вообще последнее время не дает покоя русским писателям, и не ясно наверняка, хорошо это или не очень. Литература нулевых была бодрее, смелее и просто ярче — во многом благодаря тому, что была сосредоточена на настоящем, иногда даже на будущем, и гораздо реже на прошлом. Сегодня настоящее будто нам не принадлежит: оно нам не нравится, а менять его у нас как будто нет ни сил, ни морального желания. И чтобы понять, что же делать дальше, многие предлагают обратиться к прошлому, в котором еще так много лакун; ведь это все равно что потерять память, позабыть половину жизни и продолжать жить дальше.

В списке «БК» этого года как минимум три автора «копаются» в истории, но у каждого, конечно, свои цели: Леонид Юзефович в «Зимней дороге», Людмила Улицкая в «Лестнице Якова» и Евгений Водолазкин в «Авиаторе». Юзефович использует историю, чтобы рассказать о конкретных людях (о нем поговорим позже), Улицкая через историю конкретной семьи широко оглядывает весь век, а Водолазкин на историческом, но выдуманном примере, вообще размышляет, что такое история, что достойно ей быть.

Если сравнивать двух последних авторов, вполне ожидаемо тянешься ко второму. Людмила Улицкая сделала писательство и, конкретнее, открытие героев из прошлого делом всей жизни. Неслучайно ходят слухи о том, что Нобелевский комитет давно положил глаз на писательницу — ее литература есть миссия, которую она сама перед собой поставила. Может, как раз поэтому форма ее романов становится вопросом второстепенным; читая «Лестницу Якова», слишком часто думаешь, что редактор вполне мог бы текст и сократить.

Это многоступенчатая, но при этом не скажешь, что стройно выстроенная история дедушки Людмлы Улицкой, чьи письма становятся отправной точкой для поисков информации о разных поколениях одной семьи. Это не архивный роман, автор художественно обрабатывает всё, что узнал о своих дальних и близких родственниках: видно, что ей хочется побольше о них рассказать — просто потому, что больше будет некому.

Водолазкин же подходит к форме своего романа с какой-то «нерусской» обстоятельностью; нашим писателям не очень свойственно заботиться о том, чтобы человеку было интересно дочитать книгу до конца. Водолазкин использует для этого прием с говорящими дневниками, завязывает детективную интригу, отказывается от авторских слов, делает фантастические допущения — и всё это, чтобы поразмыслить о неразделимости добра и зла, вины и наказания; о природе человеческой памяти и ее главенстве над документами, формирующими историю. Но благодаря такому набору приемов роман становится многогранным и «открытым» для поисков и интерпретацией, чем он похож на «Автохтонов» Марии Галиной, которая разыграла перед нами действие, но не стала подводить какое-либо ясно считываемое резюме.

Водолазкин интереснее еще и тем, что обращается не (только) к судьбам, а к среде, и даже антуражу, в котором эти судьбы разыгрываются — не только как к обязательному фону, но и как к смыслообразующему элементу. И вот за мысль книжку точно можно отметить. А если говорить в целом о творчестве — Водолазкин объективно смог выйти из тени «Лавра» и придумать иную схему для следующего романа; у Улицкой же нет задачи удивить читателя или обмануть его ожидания, и может поэтому проза ее получается довольно однообразной (но ничуть не мне важной для сегодняшнего читателя).

Отказы от премий

После открытия читательского голосования «Большой книги» Митя Алешковский, руководитель фонда «Нужна помощь.ру» (сайт «Такие дела»), блогер и сын Петра Алешковского, призвал своих подписчиков на фейсбуке проголосовать за его отца, перейдя на сайт Bookmate и нажав соответствующую кнопку. Критику Александру Гаврилову не понравилось, что столь известный человек просит об этом свою многочисленную публику, о чем и высказался всё в том же фейсбуке. Гендиректор «Большой книги» Георгий Урушадзе снимать книгу с голосования из–за этого не стал, тогда сделать это попросил сам Алешковский-отец в открытом письме. Обладателем приза читательских симпатий в итоге стала Мария Галина, а Алешковский, кстати, получил «Русского буккера».

Около 10 лет назад писатель Алексей Иванов вообще отказался от участия в крупных премиях. Если верить его словам, произошло это после того, как «Сердце Пармы» не попало в конкурс «Русского Букера». Иванова вообще трудно уличить в скромности, а еще и после 14-летнего писательства в стол переживать такое, наверное, действительно было обидно.

В этом сезоне Иванов в шорт-листе «Большой книги», и надо думать, он вернулся за давно положенной ему премией. Это суперпопулярный писатель, книжки которого выходят почти что с пелевинской частотой, и точно такими же тиражами (25 000 экземпляров). Но критики так привыкли принимать его за стороннего наблюдателя, что некоторые из них, например, прочли «Ненастье» с опозданием на год, то есть только после его попадания в «БК».

«Ненастье» — не лучший его роман, но уж точно самый «кинематографичный». Сценарист Иванов намного чаще, чем раньше, перегибает палку, и нам кажется, что находишься на съемках «Бандитского Петербурга» или «Разбитых фонарей» (страшно представить, какой сериал по этой книге снимет купившая права «Россия»). Он чересчур высокопарен, описывая красоту облаков и деревьев, не ведающих грязных человеческих игрищ. Он слишком ударяется в маскулинность и мачизм, рассуждая о жестоких (одно из самых любимых его слов) судьбах своих героев. И ведь понимаешь, что на самом деле это прием — для описания определенного времени пользоваться языком этого времени; но иногда происходят такие заносы, что начинаешь опасаться: вот здесь говорит герой, или уже Иванов со всей серьезностью декларирует?

Так или иначе, это феномен: на языке карманных мягких книжек с грудастыми девицами на обложке собрать настоящую, серьезного пошива, энциклопедию русской жизни нулевых. Не просто развязать сюжетец, а разобраться с природой целого клубка явлений, который сейчас потихоньку развязывается, но продолжает значительно влиять на наше поведение.

«Ненастье» Иванова, кстати, во многом похоже на «Крепость» Алешковского (где археолог защищает старинную крепость от чиновников-коррупционеров). У обеих книг есть реальные истории-прототипы: у первой — ограбление Александром Шурманом инкассаторской машины в Перми; у второй — громкое и ужасное дело об издевательской реставрации строений и инфраструктуры на территории музея-заповедника Изборска. Оба автора помещают завязку в относительную современность, а затем уходят в историю. Только Иванов это делает, чтобы объяснить, из чего такая современность выросла, а герой Алешковский просто бежит от нее, не желая иметь с ней ничего общего, и забывается сладким сном, где встречается с Мамаем и его армией (сам автор говорит: «Жизнь в городе утомляет, лучше жить на природе и, по возможности, без людей, или с минимальным их количеством. Жил бы в лесу, но ведь комары заедят и скука одолеет»). Оба, в конце концов, делают своих героев довольно однобокими; это не живые люди, а скорее ходячие архетипы, названные даже — один Неволиным, а другой Мальцовым. Они оба — своеобразные героические персонажи, искренне и самозабвенно идущие против течения, потому что их система ценностей никак не аукается с системой ценностей общества; только Неволин — упертый солдат, а Мальцов — беззащитный рохля.

Если Иванов получит премию, будет неизбежно ощущение, что дана она в том числе за выслугу лет. Но, пожалуй, в случае с Ивановым в этом не будет ничего постыдного. В сентябре, кстати, его роман был объявлен «Книгой года» в номинации «Проза»; эту же премию в двух прошлых сезонах получали Захар Прилепин и Гузель Яхина, которые вслед за этим становились победителями «Большой книги».

Поощрение героя

Еще один герой из ряда «не вписывающихся» — Игорь Валенок из «Рассказов о животных» Сергея Солоуха (однажды писатель будто невзначай написал у себя на фейсбуке, что ударение в этой фамилии на самом деле следует ставить на последнем слоге). Валенок стоит как бы в сторонке от Мальцова и Неволина: они хоть как-то, в силу своих возможностей, идут против устоявшегося уклада вещей, а Валенок — часть этого уклада, хоть и презирает его всем нутром.

Он, с кандидатской за плечами, трудится в частной компании менеджером по корпоративным клиентам и круг его «рабочих» контактов состоит из мерзотных коллег, задиристых клиентов и полоумных водил на междугородних автобанах. Он хочет, но не может вспомнить тот момент, когда он перешел точку невозврата: когда его жена еще не была алкоголичкой, когда не приходилось заниматься отупляющим бизнесом, когда он регулярно бывал в горных походах, где набирался сил и чистого воздуха. Сейчас воздух вокруг него медленно, но неумолимо сгущается и теряет прозрачность; накрывающая с головой невидимая вязкость не дает выбраться наружу и сделать хоть глоток, не говоря уже о полноценных переменах.

Между прочим, этот жалкий человек — единственный из главных героев всего шорт-листа, с которым мы вообще можем себя идентифицировать без всяких дополнительных допущений и усилий: он самый «человечный», правдоподобный, похожий на нас, служащих среднего класса; его, и только его, мы запросто можем представить сидящим рядом на скамейке в метро (ну, если забыть, что он с баранки не слезает). Его сложно вообразить с неволинским оружием, в нем нет и тени мальцовской фанатичности, никаких необычных способностей, как у Веры Стениной, за ним не замечено… Всё это не говорит о его пустоте и никчемности — он просто слабый. Обычный слабый человек.

Если продолжать проложенную выше линию, по которой премирование какой-либо книги можно рассматривать в качестве поощрения а) собственно книги, самой по себе и как совокупность неких примечательных достоинств; б) автора; в) жанра; г) идеи; — то есть смысл добавить сюда и пункт д) поощрение героя. И это, на мой взгляд, самый интересный подход, по которому быть отмеченными достойны Валенок из «Рассказов о животных», Неволин из «Ненастья», и еще двое: Анатолий Пепеляев и Иван Строд из «Зимней дороги» Леонида Юзефовича. Первый — за жестокую и честную похожесть на один из самых распространенных и болезненных типажей нашего современника; второй — за искреннюю, хоть и наивную, готовность разбираться со своей жизнью самостоятельно, с осознанием, что полагаться всегда следует исключительно на себя; а последние — за принципы и качества, для любого времени крайне важные и поражающе редкие.

Пепеляев и Строд — командиры своих отрядов, белого и красного соответственно, которые в Гражданскую войну борются за селение Сасыл-Сысы в далекой Якутии. Иван Строд обороняет город меньше месяца, но эта оборона остается в истории как пример подвига. Пепеляев до этого взял несколько городов, в том числе Пермь, но принципиально никого не казнил: он брал селения не ради установления своей власти — он хотел, он верил в то, что люди сами решат, на какой стороне им быть. На суде над Пепеляевым Строд не сказал в его адрес ни одного хулительного слова, тот же признал благородство и мужество последнего. Для них обоих, формально выступающих «за» и «против» нарождающегося строя, рискующих в этом деле своей жизнью, главной ценностью и критерием принятия решений оставались прежде всего общечеловеческие гуманность и честь, а не новая или старая идеология. Прошло время, и беспощадная советская власть расстреляла обоих. И можно читать книгу как пример тщетности благородной принципиальности в этой стране, но можно — как пример жизненного императива, помогающего оставаться независимым человеком в любой системе; тогда ее сюжет будет актуальным во всякий момент истории.

Читать «Зимнюю дорогу» сложно, эта книга явно не для досуга. Из собранной за долгие годы информации Юзефович не собирает художественный текст, вероятно боясь придавать этой истории тот или иной стилистический оттенок. Тоном документоведа, сухого и последовательного, он скрупулезно и (порой излишне) методично описывает каждый шаг обеих личных армий, их мытарства в тайге и на судебных скамьях. Некоторые моменты, как военные эпизоды в «Войне и мире», читаются совсем с трудом. Но этот текст надо именно что пережить, одного фактического знания этой истории недостаточно.

Собственно, именно эти герои, и книжки, в которых они оказались описаны, я и считаю наиболее достойными «Большой книги» в этом году (в любом порядке): «Ненастье» Алексея Иванова, «Рассказы о животных» Сергея Солоуха и «Зимняя дорога» Леонида Юзефовича.

О других российских премиях и механизме премиального процесса смотрите видеолекцию здесь.