как бы я ни хотел забыть о соломоне хендерсоне,
первом скулшутере в этом, 2025, году,
мне придется написать о нем

помню, в конце дня, часть которого
ушла на чтение манифеста соломона хендерсона,
я стоял под горячим душем,
в нашем доме-укрытье,
шланг сломан: резина торчит сквозь металлические
сколы, и под струей горячей
воды стал шептать:

соломон хендерсон, я прощаю и отпускаю тебя,
прощаю и отпускаю тебя

но, конечно, не так уж легко простить-отпустить его;
кто я, в конце концов, такой, чтобы главным
актором прощения в этой истории становиться?

он убил одного человека, первым
делом я хотел полезть гуглить, ведь это
типа доку-поэтри, каков гендер, цвет кожи убитого,
но потом подумал, что не хочу делать этого,
ведь не так уж важно, кем был убитый подросток в плане
идентичностей, идентичность вообще сложная штука…

(она заводит в такие какие-то искривления, не замечали?
из-за них я уже перестал свою как-либо комментить)

прочитано и другое: воспоминание одной
школьницы, как все бежали в панике из столовой,
и чтобы скрыться в аварийном выходе типа,
нужно было перепрыгнуть типа стойку буфета,
и вот эта школьница говорит журналистам, что типа
она застопорилась, чтобы стойку буфета
ебучего помочь другим перепрыгнуть,
свой поступок она объяснила тем, что
если бы она не могла перепрыгнуть стойку буфета
в ситуации, аналогичной этой,
она бы предпочла, чтобы кто-то помог перепрыгнуть
стойку буфета, говорит, иван торопышкин или
кто угодно, это, в конце концов, не имеет значения
перед лицом возможности быть расстрелянным этим семнадцатилетним
чернокожим подростком (для него это было важно,
но в парадоксальном, негативном смысле),
и, в общем, она застопорилась, а он типа вышел из-за колонны
или как-то иначе приблизился, уже не воспроизведу детально,
и их глаза встретились, она подумала типа
пиши: пропало, или, вернее,
она подумала что-то на своем американском английском
(а че она вообще могла подумать на американском английском?
o my god holly shit this is the end всё одновременно,
или, может быть, верно предположение о том, что
тело памяти более плотным потоком проносится перед типа глазами),
но вместо того, чтоб убить ее, он прислонил оружие
к своей голове, и застрелил себя, соломон хендерсон

писал предыдущую часть, и вдруг зазвонил колокол

церкви у метро авлабари, и я
вспомнил, как говорил поэтессе м. сегодня
о том, что этот колокол иногда начинает звонить в примечательные моменты,
например, когда медитирую, и уже нахожусь в довольно
странном состоянии, оно сосредоточено на одной «линии», и во-
звращается к этой «линии», а в промежутках
может быть в принципе че угодно, или
в тот момент, когда ко мне, к примеру, приходит какое-то озаренье

как вы всё же пришли к этому разговору о ёбырях-террористах, спросит
гриша, и поэтесса м. ответит: всё началось
с того, что я рассказала владу…

в этот момент я отвлекусь, начну продумывать план стихотворения,
или, вернее, это начнет происходить несколько позже,
когда я уже буду возвращаться от метро авлабари
(проводил машу) по улочкам чуть, что ли, фавельного типа,
вот тогда я как раз и вспомню про этот
разговор о ёбырях-террористах,
и подумаю: и здесь этот термин:
«террорист»; потом вспомню о государстве
турция и автономии курдов,
вернее, не только курдов, а в целом леваков, демократов,
о террористических актах, о классификации оных,
нападение на турецкий военный завод стало теперь проясняться?
нападение на африн всегда было понятным предельно

(да, чуть-чуть зомия здесь в концептуальном смысле,
это я подумал, уже по лестнице на второй этаж получастного дома
поднимаясь, и какое, в конце концов, сегодня звездное небо!)

а чуть ранее, когда еще шел дворами
провожая до метро поэтессу марию,
мимо того места, где недавно вспомнил о саше,
после сна, в котором подумал: я ща умру от счастья,
а потом подумал: может быть, это сон? а потом подумал:
может быть, это смерть ровно таким образом и приходит?
а потом проснулся, или всё было в другом порядке, не помню,
в общем, я потом ходил и типа весь день думал,
а особенно интенсивно вот почему-то именно в этом месте,
где я проходил после того, как проводил марию,
так вот днем, после сна, проходил там и думал: как было бы ахуенно,
если бы саша приехала, и мы бы нормально затусовались,
между этих домов, например, фоткались, или,
например, просто стаяли обкуренные в три часа ночи болтали,
или, например, стояли, как стекла, трезвые в три часа ночи болтали
или днем болтали, обкуренные или трезвые, не имеет значения,
и когда я вспомнил об этом в рамках
обдумывания плана стихотворения,
я с досадой отметил, что всё время пишу о бывших,
но сейчас есть алиби, или концептуальное обоснование:
мы не вместе, потому что я был ёбырем-террористом!..

я тогда читал ника лэнда, как, по всей видимости, и этот
семнадцатилетний чернокожий соломон хендерсон
(по крайней мере, его манифест начинается
с предложения accelerate accelerate насилие
по отношению к: 1) чернокожим, потому что они либо
стереотипные чернокожие, либо
sjw-чернокожие, засевшие в универах, кстати,
к манифесту есть огромное пдф-приложение,
написанное от лица аспиранта философского факультета…
2) ко всем остальным; почему чернокожие не
могут быть норм чернокожими? о, этому есть объяснение:
соломон хендерсон убежден, что существует Система,
аномальная сущность, что естественным образом появилась
по мере того, как менялись производственные отношения,
и якобы эта сущность естественным образом закрепощает
чернокожих, сука, ничего не напоминает?
может, то, как лэнд объяснял природу капитализма?
это мы сейчас понимаем, что он вытащил из зигующей ночи
объяснение свое), а тогда я читал ника лэнда, был ёбырем-террористом,
и теперь вот потерял сашу, а также не только сашу,

мои зе бывшие походу двоятся-троятся,
атд снится, что-то типа «фаянса»,
только теперь это саша и саша, только саша и саша,
но вместо нее — только альбом нэн голдин, подаренный сашей
(гриша был впечатлен, теперь альбом лежит в типа гостиной,
но мне нравилась такая как бы алтарность альбома,
и что я всегда перевозил его с собой, типа
ставил на какое-то видное место, как ставят знамя)

был впечатлен и другой фотограф этим альбомом
(так о его существовании и узнал гриша —
я рассказал ему о том впечатлении,
которое на другого фотографа произвел альбомчик нэн голдин,
который подарила саша в то странное короткое время,
в которое она меня, по всей видимости, любила,
а я — люблю и теперь, ведь что еще остается
ёбырю-террористу, чуть лучше узнавшему судьбу человека —
быть безвластным, поверженным, в любом случае, даже если
ты банально взбунтуешься, как ебучий соломон хендерсон)

я пишу эти строки в красном и тусклом свете,
который обеспечивает носок — иногда по вечерам надеваю
на лампочку этот оранжевый кусок ткани (научил гриша),
научил гриша, вспоминаю о линче —
пожары, лос-анджелес, линч с эмфиземой,
вынужденный дом, как столь многие нынче, покинуть!
умирающий линч и все эти пожары линча,
и моя дорогая подруга, политическая лесбиянка,
я пишу ей в лос-анджелес про соломона хендерсона,
но на самом деле просто надеюсь поинтересоваться,
как она себя чувствует, ведь я люблю ее, выгодно отличаясь
от несчастного соломона хендерсона, который тоже

упоминает лос-анджелес — тоже
как одну из причин, подтолкнувших, в конечном счете, к смерти

я хочу написать ей: они победили —
илон маск салютует на открытии фестиваля,
николас фуэнтос, канье уэст, дональд трамп, все остальные,
убедившие соломона хендерсона совершить преступление
поднимают бокалы, и походу не разобраться,
кто вместе с ними поднимает эти бокалы
и что происходит, когда влад гагин говорит типа
я сто процентов не поднимаю вместе с ними эти бокалы!

перед тем, как саша заблокировала поэта,
мы обсуждали политику — трансгендеров, дональда трампа —
субкоманданте в маске философа — подробнее читайте в романе —
там герой говорит этой Тибетологине:
я ведь в каком-то смысле тоже рабочий с утра и до «новостной дайджест
разрывает последнее сердца поэта», хотя и
денег в данный момент хватает на веганский бургер, штаны из вельвета…

институты любви проходили через мои племена, мои порядки,

я плакал и повторял: мне очень жаль, соломон хендерсон!