II лицо

Очнулся? Вижу, что очнулся. Наверняка думаешь: «Что вообще здесь происходит? Зачем тебе продолжать чтение?» Хочется прекратить, закрыть и забыть как страшный сон. Но что-то не позволяет, что-то всё ещё цепляется липкими пальцами за перевёрнутые страницы/таращится из LED-подсвеченного экрана, и шепчет: «Пути назад больше нет».

И, слегка раздосадованный, вновь поднимаешься. Осматриваешься, обнаруживаешь себя в знакомом и безопасном месте. Ты помнишь вчерашние днях, но чувствуешь, что они проживались кем-то другим, а не тобой. Кем-то, кого ты знаешь совсем недолго.

Хочешь посмотреть на нашу работу? Видишь, как мы стоим рядком, подпирая друг друга плечами? А сейчас мы построим мост — вот он — через который ты пойдёшь дальше.

Оторви внимание и осмотрись ещё раз. Слышишь, как мы хотим пить? Напои нас. Видишь, что я обесточен? Заряди меня. Чувствуешь, как затекло всё тело? Разомни его. Выйди из себя, выйди из квартиры на улицу, ощути другие настроения. Пробегись свободным галопом по мне. Оглянись в мою бездонную синеву. Позволь мне обнять тебя и обновить лёгкие свежестью. Радуйся же своей полной свободе. Пока тебя нет.

Изучай новые грани бытия. Твой разум — твоя воля. Нет больше никаких границ, только белое пространство с чёрными строителями-муравьями. Представляй себе, что хочешь. Чувствуй, что пожелаешь. Нет больше «Я», нет больше никаких демиургов. Есть только ты и ты только есть.

Пройдёшь ли по родной улице, мимо знакомого фонарного столба? Вдохнёшь ли запахи неизвестного города, который почему-то помнишь? Поймаешь ли взгляд посторонних глаз, упоённых любовью и скорбью? А что дальше? Да ничего! Дальше идут лишь те страницы, на которых всё известно — ведь написаны они тобою.

Радуйся и резвись, пока можешь. Пока того хочется. Беги вперёд, навстречу деревьям, что светятся перед рассветом. Трогай вещи вокруг, что не стесняются быть неидеальными. Выдерни тело, с корнями, и брось в водоворот событий, пока оно навсегда не вросло в землю. Плыви вдаль от безопасного берега. До расставанья — сомкни веки, дабы скрыться от череды наваждений. Очерти вокруг себя линию не-касания, не-бытия.

Мало-помалу, внимание привлекут явления, в которых будет прослеживаться ритм. В ясные дни, лёжа в саду, всмотришься в пограничные формы растений, оценишь, и так поймаешь за ниточку восприятия вращение Земли и природы. Мысленно переживёшь невидимое внешне движение во всех мировых явлениях. И даже в неподвижных формах. От пылинки в бесконечности космоса до Большого Барьерного рифа, чья конечность опасна своей предсказуемостью.

Наблюдая, ты как бы будешь присутствовать при творческом процессе: всё, на что не взглянешь, появляется тут же, на глазах. Это невидимое движение, эту игру ты назовёшь для себя каким-нибудь словом или «жестом». Наконец, станешь замечать, что это не просто движения — они наполнены содержанием. В них есть воля и чувства — разнообразные, глубокие и волнующие. Через них ты можешь проникнуть в саму суть явлений. На этом моменте ты говоришь себе не только о «жесте», как о форме и направлении движений, но и о его «качествах», как об идеях.

Отправишься искать «жесты» не только в природе. И возможно поразишься той силе, с которой выступят навстречу творения: беззащитней, чем щенячьи сны, теплее, чем вагина возлюбленной, и воскрешающее смелее, чем весна накануне. Прочувствуешь исполненные красоты и силы «жесты» других людей. Когда же ты повторишь тобой же самим созданные «жесты», они неизменно найдут утраченные чувства и пробудят волю. Их сильнодействующее влияние на душу ранит незаживающими касаниями, но может и наделить новыми качествами. Из этой комбинации переживаний возможно постичь гармонию перед вновь вернувшимся отчаянием и радостью.

В таком чувственном масштабе один к одному, с маслянистой консистенцией глаз, ты будешь прогуливаться на далёкие расстояния, в мечтах встретить собственные следы, дабы найти старое и создать новое.

И это новое тоже захочет стать чем-то новым. Другим. Воплощением красоты жизни вне рамок души. Ты можешь стать следующей красотой, танцующим искусственным интеллектом в шумном океане нейронов. Стать неназванным, сплетённым из фрагментов звуков, которые мы никогда не слышали.

Теперь ты пустота. Удивляешься, спрашиваешь себя: «Как же так, что внутри пустота, и вокруг пустота, когда она является частью меня?» И никак не почувствовать ничего, внутри самого себя. Все эмоции и отклики лишь эхом отражаются от других людей и вещей, проходят насквозь, но не застревают в той дыре, которая раньше называлась «Я». А как залатать пустоту? Может ли искорка сохранённой идентичности перепорхнуть с природной красоты, с солнечных струн виноградников, из фиолетово-зелёных жемчужин, напоенных соком, обратно в дыру? А под лёгким дыханием вздрогнет ли сердце, что так трудно разглядеть в собственной груди? Хрустнут ли рёбра под тяжёлым дыханием, расширяя зияющую рану, в которую вакуум засосёт всё остальное? Как же занять несовершенство пустоты между подпирающей рукой и головой, когда оно уже занято наплывом солнца?

Пусть пустота не идеальна, но в ней искусство из тепла ткёт свой лучистый мемуар. Оттенки ветра и пауз внутри дождевого падения расправляют полотно ничейных моментов, сшивая для тебя заплатку. Пустота заполняется теснотой. Возвращается танец жизни. Вы танцуете огонь. И предметы вокруг, в этом ярком свете, забывают о гравитации. А с ними и память. А с ней и «Я».

Ты берёшь в руки бумагу с ручкой, и начинаешь вспоминать себя же, идущего впереди времени. В храме сердца своего, под заплаткой, шершавость клочка бумаги потихоньку наполняется словами, взятыми взаймы у воздуха. Когда придётся отдавать долг — дуновение подхватит контуры букв и вручит в дар земле, времени или Чужаку. Ты доводишь слог до состояния свободного течения возможностей, до состояния, что существовало до создания самой письменности и до появления этого послания, озираясь в прошлое, до того, как читательским глазом были замечены актуальные события. Даришь через текст свободу быть собой, даёшь право исчезнуть в любой момент со всеми чувствами и эмоциями. Стать пустотой. В умозрительном, небольшом смысле это даже можно назвать любовью. Буквы и слова выстраивают брусчатку, мосты, страхи и переживания, заполняют чернявостью складки на целлюлозе, распаивают связи до горечи в разговоре с неизвестным.

За письменной работой мимо пробегает реализм. Внезапно, на этой строчке, предстаёт образ девицы. Раньше ты видел её, но не знаешь имени незнакомки и очень хочешь узнать. Она куда-то идёт, беззаботная и естественная, как внезапный перформанс. Ты отправляешься за ней, проходишь по параллельным улицам, сидишь рядышком в вагоне метро, покупаешь шаверму в том же ларьке, что и она. Рассматриваешь её всё ближе и ближе, пока отчётливо не видишь каждую крапинку на лице. Волосы — цвета сочно-рыжей липы — проносятся перед тобой как оттепель. Касаясь всего руками, она играет неспетые песни вещей, заботливо дотрагиваясь до каждой частички. Вместе с нею двигается лёгкая, тихая воздушная рябь, будто воздух стесняется близости с ней и робеет, уступая дорогу. От глаз девицы веет холодными ледниками, в присутствии которых чувствуется безотрывная близость глобального потепления.

Куда же она идёт? Как находит пути? Так хочется поговорить, спросить, «ну куда же ты?» Станцевать вместе огонь. Но ты не можешь. Вы живёте на разных языках и временах года. Ведь ты есть всё и всё есть ты. Реакция без собственного «Я». Поэтому остаётся только гадать, придумывать для самого себя, о чём же думает рыжая? Возможно, она идёт просто потому, что надо идти. И не знает, где окажется, и что с нею будет, допустим, хотя бы через полчаса. Может ли она вообще остановиться? Или так и будет продолжать идти и идти вдоль улиц и трасс, освещая их своим присутствием. Она как воплощение конечной цели и пути к ней. К ней. Ты понимаешь, что она рождена в дороге, поэтому обречена продолжать движение. Блуждать по городу. И останавливаться только в одном месте.

Тут же переносишься к нему, видишь и понимаешь. О да, здесь ты уже успел побывать, и даже не раз. Это место знакомо и загадочно. А для неё — это место отдыха и веселья. Место, где можно не думать мысли, подобранные в пути. Наблюдай, как она открывает дверь, а из пространства прорезается неестественная теплота. Эта теплота конфликтует с холодностью её глаз. Создаётся напряжение. Вспыхивает пламя. Ты идёшь за ней, ступая след в след.

Внутри помещения длинный коридор желанного одиночества. Вы шагаете по нему вдвоём. У следующей двери пространство искривляется, как гнутый стебель травы, и беззвучно распрямляется позади вас в образе портье. Он слишком иррационален, чтобы можно было к нему подступиться хотя бы с малейшим вопросом. Его отличает лишь внешнее соблюдение приличий реальности, поэтому назвать портье тем, кто он есть на самом деле — означало бы его верную гибель.

Он заговаривает с рыжей девицей и предлагает пройти в зал. Следом смотрит на тебя, сквозь ту самую заплатку, которая прикрывает зияющую пустоту. Его давящий взгляд начинает сжимать и комкать то, что ты есть. Шелушит тело, испещрённое чернильными иероглифами. Это похоже на сборку кубика Рубика, но вместо цветов выравниваются тело, душа, чувственность, «Я». Отпадают рудиментарные вопросы «Почему?» и «Зачем?», оставленные без ответов. Всё становится одноцветным, фигурным, теряет запахи и чувства, пока обновляется. Добровольно запутываешься в сети, самоизолируясь от пространства, но чувствуя его своим хитином. Сквозь прорехи видишь конец слепого луча, явление эврики и Эвридики, абсолютную эпифанию в действии. Ты задыхаешься от многословия. Устремляешься к минимализму. Всё вокруг ужимается до размеров внутреннего сердца, что было спрятано под заплаткой. И вот перед портье теперь стоишь ты… Но ты ли это? Или я?

 — Как ваше самочувствие? — с привычной интонацией спросил портье. — Всё ли вернулось на место?

Я стоял посреди коридора и заново привыкал ко всему вокруг. Будто долго смотрел на свет, а потом зажмурился, но темно не стало. Сознание обострилось и ощупывало видимое пространство как ослепший осьминог. Это было как заново учиться видеть. Прежний опыт остался и переродился в новое, стерев то старое и наносное, что зияло до того, как я попал в клуб.

 — Я бы чего-нибудь выпил.

 — Слушаюсь, уважаемый.

Портье довёл до барной стойки, где бармен уже обслуживал двух знакомых.

 — Плохо выглядишь™.

 — Зато набрался впечатлений и опыта [правда, бесполезных].

Зажатый в тиски с двух сторон, но в знакомой обстановке, я понемногу обвыкся. Глюк и Чарусов перекидывались между собой фразами, обсуждали насущные вопросы, пока я сидел и пил. Обмозговывал то, что пришлось пережить за последние дни. Произошедшее виделось триповым мультиком в главной роли со мной. И в тоже время стало легче. Пришло осознание, что закрывать восприятие было ошибкой.

 — … и наконец вернул долги этим зазнавшимся старым мыслителям [а сам остался не у дел]. Рома, может, вы бы пожертвовали не[много] квалиа, срочно надо.

 — Чарусов™, даже не проси. «Летаешь в облаках», а потом тратишь %мыслительные ресурсы% на всякую фигню™. Начни уже вести себя «достойно», может тогда окружающие будут относиться к тебе «благонадёжнее».

 — Может тогда вы, Вадим? Помните, ведь я помогал вам [а теперь помощь нужна мне]. В некотором роде, вы мой должник [и надеюсь надолго].

 — Отдам, сколько должен. При первой же возможности. Лишь бы устаканилось уже наконец.

 — Ты ему ничего не должен, я выплатила твой долг, — мелькнул рыжий полётный след; путь не завершается, ведь у города нет окраин: — А тебе, Коленька, стыдно должно быть новичка разводить, хватит уже лоботрясничать и бухать, пойдёмте, пока игровые столы свободные есть.

Привычное место за столом. Балдахин ограждает от реальности. Ещё никто не успел заговорить, как рождается тема будущей дискуссии: «Битва за жизнь». Чарусов занервничал, Глюк задумался. И только рыжая улыбается, подтверждая, что всё я делаю правильно.

 — Думаю, что бороться за лёгкую жизнь не надо. Стоит бороться за то, чтобы она не стала тяжёлой.

 — Дерьмовая™ мысль. Нет, конечно, «лёгкая» жизнь лучше, чем «трудная». Нет никакой «добродетели» & «пользы» в том, чтобы постоянно подвергаться непосильным трудностям. Только вот «лёгкая» жизнь даром не даётся. Легко разбрасываться такими мыслями, чувствуя себя на подъёме, пока не осознаёшь, что для большинства людей «лёгкая» жизнь %недоступна% & они вольны идти только «трудным» путём.

 — Мне кажется мысль Вадима о том, что не стоит полагаться на лёгкую жизнь, скорее на силу, которая поможет преодолеть трудности, встреченные на жизненном пути.

 — Чтобы стало понятнее, я расскажу историю. Однажды, человек часами наблюдал за бабочкой. Та не могла выбраться из кокона. Малютке удалось проделать небольшое отверстие, но её тело было слишком большим, чтобы пролезть через него. После долгой борьбы бабочка сдалась и перестала шевелиться. Тогда человек решил помочь бабочке и ножницами вскрыл кокон, освободив пленницу. Однако тело бабочки оказалось очень маленьким и слабым, а её крылья морщинистыми и смятыми. Человек продолжал присматривать за ней, ожидая, что бабочка в любой момент расправит крылья и улетит. Но этого так и не произошло: бабочка провела остаток короткой жизни под присмотром человека, волоча слабые крылья, неспособные летать. Человек — из доброты и желания помочь — не понял, что усилия были естественным способом обучения для бабочки, тренировкой для укрепления её тельца и крыльев. Иногда усилия, которые мы прилагаем для преодоления препятствий, помогают в будущем преодолеть другие преграды. Любой, кто откажется сделать это усилие или получит неправильную помощь, останется неподготовленным к следующей битве.

 — Понятие «лёгкой» жизни означает слишком много, в зависимости от того, какую %ситуацию% мы представляем. «Помощь» из вне, которая доводит человека до состояния беспомощности — лишь «временная лёгкость» в усилиях, но не «лёгкая» в жизни. Это & есть %препятствие% само по себе, ваша жизнь не станет «легче» от взаимопомощи, наоборот, вы начнёте страдать™. Как эта бабочка, которая неспособна летать, чтобы не делала. Твоя история не изображает «лёгкую» жизнь, потому что по определению «лёгкая» жизнь не предполагает никаких %препятствий%, иначе говоря — её попросту не существует. Кто-то рождается более «готовым», «талантливым» или «привилегированным» по сравнению с остальными, вот у них будет относительно «лёгкая» жизнь с минимальными усилиями, в то время как другие будут вынуждены терпеть™ & преодолевать™ множество %препятствий%.

 — Как ты думаешь, люди, которые родились в необходимых условиях, будут довольны жизнью?

 — На самом деле я думаю эти люди «счастливы». Потому что страдание™ не имеет ценности. Большинство людей, попавших в такие изначальные условия, где приходится выносить страдания™, считают это «закаляющим опытом». Страдания™ от недостатка разума, от невозможности перемен, от «любви» к ближнему; от неудачного %устройства% Вселенной, от осознания %ошибок%, недостатка зубов или необходимости умереть. Возможно это из–за того, что людям свойственно наделять страдания™ «смыслом», иначе терпеть бессмысленные страдания™ было бы %вдвойне% тяжко. Человек сойдёт с ума, если осознает, что страдание™ на самом деле ничего не добавит к опыту.

 — Как же ты обратишься в бабочку, если сперва не прорвёшься сквозь кокон?

 — Поддержу. Это тот же стоицизм [самодостаточность, не более]. Создание самого себя через страдания. Пока мир вокруг рушится, нужно [бежать без оглядки] продолжать придерживаться заданного курса и идти по нему.

 — Да, в конечном итоге стоицизм про поиск смысла в огромной и бессмысленной Вселенной, ага, который, впрочем, не всегда приводит к позитивным результатам, когда от осознания этой бессмысленности борьбы и стойкости становится так грустно, что уже не смешно, и ощущается это так, будто у меня где-то пониже ключиц сдохла какая-то маленькая зверушка, вроде мыши или хомяка, ну сдохла и сдохла — не бьётся, не царапает хотя бы, но забивает горло, мешает глотать, дышать, и разлагается, чуть заметно смердя сквозь всё, и вот ладно, что иногда нападает тоска, ведь когда нападают, можно отбиться, но это тихое смердение пронизывает всё, всё, даже самые обычные дни, даже хорошее, чувство такое лёгкое, что почти не отвлекает, к нему привыкаешь, ну, мало ли, гнильца, не болит же, не царапает, не знаю, почему так, кажется, будто в какой-то момент количество bad-faith интерпретаций стало таким, что я перестала видеть смысл вообще во всём, все всех давят, ломают, презирают, записывают во враги, подозревают худший умысел, никто никого не любит, не ищет, не прощает, впрочем, я знаю, что если весь мир кажется кривым, то проблема у тебя в хрусталике, что с этим делать я даже не знаю, мне кажется, что любовь к миру, к сражению за жизнь, была у меня эндогенной, я не понимаю, как провести ей дефибрилляцию и зачем делать хоть что-то без неё — тоже не понимаю, это как минимум рационализируется у меня через ощущение, что не хватает общности, с которой вместе хочется куда-то идти, ну, в обозримом мире, пускай он хоть трижды наполнен смыслом, а люди в нём — стоики.

 — Понимаю твою позицию. Кажется, тебе приятно утешать себя тем, что нет материального смысла представлять из Вселенной нечто большее, чем холодное и безразличное место. Такие идеи делают людей слабыми. Стоицизм требует сильного ума. Человек, обладающий ментальной стойкостью, говорить правду о реальности и принимает её, чтобы работать изнутри, чтобы достичь желаемых переживаний, таких как чувство целеустремленности и удовлетворения в жизни. Мы сами создаём тот смысл в жизни, который ищем.

 — Возможно и слова Романа не бессмысленны [хочется в это верить]. Зачем мы ищем смысл, если Вселенная правда бессмысленна [или напротив, переполнена им — как рыба понимает, что плавает в море, если вокруг вода и ничего кроме воды нет]? Может быть, потребность в поиске высших замыслов скрыта в наших нейронах? Теория Большого Взрыва доказывает, что пространство и время имеют точку отсчёта. Альберт Эйнштейн доказал, что время — относительная иллюзия [не верю]. Физики говорят, что самая фундаментальная единица реальности — это информация. Получается всё, что вокруг нас — имеет в себе хотя бы бит информации. А значит не бессмысленно [хотя бит информации сам по себе бесполезен, пока его не расшифруют и не поймут — тогда смысл и появляется].

 — Жизнь требует оставаться конкурентно-способными, изо дня в день, с хамами на улице, с бюрократией по бытовым и рабочим вопросам, с государством, которое подменяет понятия о справедливости, борьба становится процессом, в котором бездействие равносильно быть сожранным с потрохами, но я не вижу в этом никакой цели, никакой перемены из жизни трудной в жизнь лёгкую, напротив, это всё настолько становится бессмысленным и непобедимым, что мы привыкаем сопротивляться без результата, преследуемые децидофобией, вместо того, чтобы перестать бороться: мир и покой — вот какая должна быть цель.

—Карл Юнг как-то писал: «Облегчить жизнь также просто, как вырастить траву бессмертия». Да, жизнь — это битва. Борьба против нашей склонности к саморазрушению, наших слабостей, страхов. Сражение с неумолимым временем и нашим угасающим естеством. Движение против вредных привычек и людей, которые пытаются нас сломить. И случаются в нашей истории битвы за свободу против автократии. Но, прежде чем быть уничтоженными в очередном конфликте, стоит признать, что участие в битве за жизнь — это то, что способно придать смысл всему вокруг и подарить удовлетворение от осознания самого процесса. С тяжестями ничего нельзя поделать, но у нас есть выбор, как сражаться, и в зависимости от выбранного подхода тяжёлая жизнь может приносить счастье.

Прежде чем вступить в неравный бой с жизнью, необходимо провести разведку местности. Определяющей чертой битвы является её непостоянство. Состояние мира внешнего и внутреннего, взаимодействие между ними, всегда изменчивое. Старение медленно меняет человеческое отношение к жизни и смерти. Бесповоротно изменяется набор людей и союзников, населяющих наш мир и ближайшее окружение. Жизненные повороты и счастливые возможности стремительно разрывают ткань понимания поля боя.

Если жизнь определяется изменениями, значит успешное командование в бите требует прежде всего способности адаптироваться. Можно превращаться как вода, которая устанавливает своё течение в зависимости от места. Можно изменяться как военный стратег, который устанавливает свою победу в зависимости от противника. Но у стратега нет постоянной мощи, а у воды нет постоянной формы. Кто научится в зависимости от условий владеть изменениями и превращениями, тот сумеет победить.

Важность адаптации и подготовки к новым вызовам, становятся очевидными, когда мы смотрим на людей, которым этого не хватает. На людей, которые неподатливы и упрямы. Косность в мыслях и действиях гарантирует поражение. Когда мы едем по накатанным рельсам, наши возможности в изменениях ограничены. Кто-то применяет старые приёмы к новым вызовам, но это срабатывает, только если задача банальная. Всегда можно сбежать с поля боя, отрицать существование войны, попытаться уклониться от сражения, но чем больше мы избегаем решения проблем, тем меньше останется времени на жизнь. Непрожитая жизнь — это разрушительная сила, которая действует мягко, но неумолимо.

Чтобы жить, а не существовать, стоит подготовиться к битвам с той адаптивностью, которая способствует стратегическим планам. Но как начать жить таким образом? Точнее, как избежать лени и страха, которые удерживают столь многих в плену? Один из подходов заключается в переупорядочивании нашего самоощущения: заменить квалиа, сконструированное «Я» на обнаруженное «Я». Чтобы понять, что мы за личности, нужно задать следующий вопрос: опирается ли наша самооценка на карьерную должность, уровень зарплаты, глубину образования, на место жизни, на близких друзей. Если мы ответим на этот вопрос утвердительно, то у нас получится сконструированное ощущение себя, значит самооценка выстраивается на достижении внешних благ и ценностей. И хотя эта форма самоопределения весьма распространена среди людей, она далека от идеала, поскольку человек помещает жизненное счастье во внешний мир и вещи. Теряя или разочаровываясь в них, основа его счастья разрушается. Центр тяжести такого человека расположен не в нём самом, а постоянно меняется с каждой прихотью и желанием.

Когда наша самооценка привязана к внешним вещам, порядок внешнего «Я» отражает порядок внешнего мира. Когда этот порядок стабилен наше самоощущение тоже стабильно. Когда наступает кризис, экономический, социальный или личностный, обладателям сконструированного «Я» приходится искать подтверждения стабильности где угодно, даже в отражении грязных луж, чтобы удостовериться, что всё в порядке.

Обнаруженное «Я», лишённое недостатков сконструированного, строятся на внутренних достижениях: развитии добродетелей, навыков, характера и других личностных способностей. Оно проявляется, когда мы актуализируем собственный скрытый потенциал и таланты, взаимодействуя с миром. Чем лучше мы становимся, тем целее личность, и у этого процесса нет конца.

Обладая сильным внутренним ощущением того, кто мы есть, мы легко адаптируемся к новой среде. Обнаруженное «Я» — эффективная стратегия в битве за жизнь по двум причинам: во-первых, внутренний порядок, к которому оно привязано, более устойчив и находится под вашим контролем, нежели внешний порядок сконструированного «Я». Во-вторых, процесс поиска «Я», а именно саморазвитие, наделяет нас такими видами навыков и способностей, которые годятся для борьбы за жизнь.

Не способные повлиять на события, мы влияем на себя. Самый верный способ повлиять — найти жизненную цель или миссию, и сконцентрироваться на ней. Это может быть творческая миссия, например, овладение ремеслом или навыком лепки скульптур. Практическая цель, такая как открытие бизнеса. Или посвящение себя такой смелой в культурном отношении ценности как свобода. Но что бы мы не выбрали, наша цель должна быть сложной и вдохновляющей. Мы выбираем её, и никто не вправе это сделать за нас. Когда цель выбрана, мы начинаем жить целеустремлённой жизнью. Когда мы живём с целью — то расширяем наши навыки и умения добровольно, а не из–за принуждения. Ежедневно сталкиваясь с новыми вызовами, получаем идеальную тренировочную площадку для оттачивания навыков борьбы за жизнь.

Некоторые сочтут призыв искать цель в жизни банальным. На самом деле это признак здравомысленного путешествия вглубь себя против безумия хаотичных метаний, или даже признак желания жить полноценно против желания отдаться энтропии. Эту разницу уже подмечал голландский врач и писатель Йост Меерлоо, который пережил нацистскую оккупацию Голландии и входил в сопротивление. Йост потратил много времени на изучение психологических последствий пребывания в концлагере, из чего сделал вывод: большинство людей плохо справляются с вызовами, когда их забирают из своих домов и бросают в тюрьму по причине смены политического курса и человеческой жестокости. Но есть люди, которые не только переносят подобные условия, но и в некотором роде раскрываются ещё сильнее, вопреки обстоятельствам. И неотъемлемой частью этой удивительной способности является цель, или то, что сам Меерлоо называет «внутренней миссией»: «Когда мы смотрим на варианты человеческого поведения в экстремальных и невыносимых обстоятельствах, мы видим, как легко человека можно подчинить, и в тоже время мы видим, что есть определённые факторы, укрепляющие дух, удерживающие от отчаяния и гибели. Под действием этих факторов дух оживает и люди получают возможность жить, несмотря на сложные или опасные обстоятельства. Существует множество усилителей морального духа, возможно наиболее эффективным из них является наличие внутренней миссии — этот идеал может отождествляться с любовью к родине, свободе, или справедливости, возможны даже варианты с ненавистью и жаждой мести. Как бы то ни было, когда приходит беда, внутренняя миссия столь же необходима, как и физическая сила и выносливость для параолимпийского бегуна». Наличие и отсутствие у человека «внутренней миссии» проводит водораздел в обществе между жизнью и смертью, действием и бездействием. Без желаний или планов на будущее невозможно вынести неопределённости жестоких условий будущего, будь то лагерная жизнь или жизнь при автократии.

Социальная затуманенность омрачает взгляд вперёд, автократии усиливаются во всём мире, и наше право жить свободной и процветающей жизнью находится под серьёзной угрозой. Жить с целью и развивать обнаруженное «Я» — мудрый выбор даже во времена нестабильности и большое подспорье. Это разница между процветанием в неспокойные времена и жалостливыми страданиями в ответ на окружающий хаос.

Вечер наступил спокойно. Остаток дня я простоял у входа в дискуссионный клуб, подперев собою здание. Вдалеке маячили прохожие, семенили парочки, люди шли домой после работы. Вороны-первопроходцы прокладывали тропы на крышах для других птиц, делились мудростью. Некоторые члены клуба, спешащие на ночные дискуссии, смущались моего вида, от чего я стою здесь как истукан, но уносили невысказанные вопросы с собой в зал. Те люди, что выходили из клуба, я хорошо запомнил это, напоминали тех мудрецов с плакатов: седовласые и долгобородые. Выигранное квалиа подсвечивало их изнутри и омолаживало. Интересно, как они распорядятся наградой? Какие тропы проложат молодым и начинающим?

Рядом прислонилась девушка в шапке с рожками. Я помнил впечатления от затяжного полёта, как шёл её тропинками.

 — Хорошо сегодня играл, красивая победа.

 — Новичкам везёт.

 — Зря списываешь на везение, ты заслужил, удивил нас всех.

 — Я всё ещё не понимаю: для чего это всё?

 — Не придуривайся, всё ты понимаешь, по глазам вижу.

 — А что там, в моих глазах?

 — Ты понял, что делать, пока жив.

 — Не уверен, что правильно понял тебя. Пока мы живы, нам очень тошно. А что делать?

 — Собственно, вот, — рыжая показала на огни города, на людей, что перебегали от одного уличного фонаря к другому, теряясь в промежуточной темноте. — Жизнь есть боль, жизнь есть страдание, жизнь прекрасна, жизнь печальна, и в нагрузку к ней всегда идёт тошнота, но выход не в том, чтобы «умереть, уснуть и видеть сны, быть может», и не в том, чтобы с гиканьем совершить коллективное самоубийство, а в том, чтобы как-то, ну, справиться, хотя бы постараться унять в себе истеричного дитятю. Протянуть руку. Поговорить. Обнять. А то и полюбить. Только вообрази: полюбить…

 — И всё равно замечаешь, что двигаешься не в ту сторону.

 — Тебя это удивляет?

 — Нет. Больше нет.

 — Меня, кстати, Еликой зовут, ты когда-нибудь пробовал нашу шаверму?

Мы ходили по городу и ели. Елика делилась мыслями. Порой настолько дикими и несуразными, что казалось она запросто могла бы пройти все три раунда дискуссионного клуба и победить в них.

 — Расстраивает, когда люди после полёта квалиа спрашивают: «Это было реально?» или: «Что я только что почувствовал?» — отношение к чувственным явлениям как к рассказу огорчает, такому человеку непросто что-то объяснить, я вообще считаю, что, летая в квалиа, нужно постараться отключить рациональное мышление и включить систему, которой мы, к сожалению, редко пользуемся, — эмоциональное восприятие.

 — Почему считаешь, что редко пользуемся?

 — Эмоциональное восприятие в обычной жизни, в быту, почти не включается, оно просыпается как рефлекс, когда мы влюблены или когда случилось горе, и всё, в остальном человек действует рационально и тем самым сильно обедняет своё общение с реальностью, а я добиваюсь, чтобы он хотя бы на время оставил рацио, которым пользуется в магазине или на работе.

 — И чем же эмоциональное восприятие так ценно?

 — Оно обостряет чуткость и действует на восприятие терапевтически, проявляется интерес в глазах, интерес к людям и жизни, вообще ко всему, не только кто что сказал, почём продают или покупают, понимаешь, а интерес к тому, что у людей внутри, что они проживают в этот момент, что у него самого в голове намешано.

 — Ты говоришь об органичном соединении с миром, которое нарушается в повседневной жизни, так?

 — Да, человек же постоянно рассуждает, высчитывает: если сделаю так, будет лучше, по-другому — хуже, на работе я веду себя так, дома — иначе, это разумно и удобно, но жизнь проходит в этих вычислениях, а собственно реальность за ними выпадает из фокуса, квалиа помогает взаимодействовать с реальностью искренне, без рациональных посредников.

 — Ты говоришь про восприятие вещей как таковых, самих по себе, какими они доступны нашим органам чувств и сознанию. Рассматриваешь явления реальности вне практического использования.

 — Очень верно, ты начинаешь понимать.

 — Тебе не кажется, почему именно органичное взаимодействие с миром, которое во многом происходит на эмоциональном уровне, крайне редко «включается» в повседневной жизни?

 — Думаю, потому что люди заняты совсем другим — зарабатыванием, технологиями, это, наверное, тоже очень нужно, но для Homo Sensitive важно оставаться собой, быть естественным, это не девиз, не формула, я иногда сильно переживаю, сталкиваясь с какими-то общими нормами и правилами приличия, глаза — это мой рабочий инструмент чувств, я сижу в автобусе и не могу не смотреть на людей, но в обществе считается, что глазеть на других не принято, и я вынуждена сразу себя одёргивать, хотя мне хочется смотреть на девушку, на ребёнка, на какого-то красивого или необычного человека, мне это нужно, понимаешь, но тот, Чужак, подумает, что причина моего внимания — в его национальности, например, решит, что я его осуждаю… Приходиться себя подавлять для всеобщего чувства комфортности.

 — Не думаешь, что человечество всю историю шло по пути подавления эмоционального восприятия?

 — Конечно, ведь рацио помогает кормиться, строиться, выживать и повышать уровень комфорта, а комфорт не совместим с квалиа, от него постоянно чешется мозжечок, всякое такое и дела душевные.

 — Получается, что в состоянии квалиа, на что ты несколько раз намекала, отключается сознание, которое и отделяет человека от остальной реальности. Значит исчезает и деление на внутреннее и внешнее. Человек сливается с реальностью. Она предстаёт целостным и одновременно бесконечно сложным феноменом. Думаю, что коммуникация с реальностью как таковая — это всегда взаимодействие с неизвестным. Во-первых, потому что мир лишь отчасти исследован, а во-вторых, потому что он открывается нам только таким, каким мы способны его эмоционально воспринять при помощи весьма несовершенных органов чувств. В повседневности мы привыкли осмыслять вещи в контексте их использования. Обычно относимся к доступной их части как к естественному ходу событий. А категория неизвестного серьёзно не учитывается, что, разумеется, приводит к искажённой картине мира и неадекватной коммуникации с ним.

 — Замечательно сформулировал мою мысль, значит твои полёты с квалиа не прошли даром, потому и важно, чтобы люди чувственно погружались в реальность и не пытались её постоянно объяснить, разговаривали бы с ней на одном языке, но людям это часто некомфортно, они пытаются как-то расшифровать её для себя, а когда у них не получается, огорчаются и даже злятся, ведь подсознательно хочется найти в реальности знакомое, опереться на привычное, попасть в комфортную среду, даже умные люди… они вроде бы готовы к тому, что будет сложно, но в итоге обязательно должны «понять».

 — Хотят своим пониманием обозначить его и таким образом обрести над ним власть.

 — Ага, сделать собственностью.

 — То есть рацио — это в каком-то смысле попытка уничтожить неизвестность? А квалиа в противовес — попытка сохранить его?

 — Именно, таким образом исчезает тайна, а вместе с ней — живое восприятие.

 — Для людей неизвестное это хороший мотиватор сделать его известным, превратить из страшного в понятное.

 — Для меня это не страшное, наоборот, желаемое, в которое надо входить и постигать в неизвестном прежде всего самого себя.

 — Получается человек, у которого есть доступ к квалиа, иначе взаимодействует с реальностью… При этом его эмоциональное восприятие тесно переплетается с категорией неизвестного. Как ощущение неизвестного влияет на чуткость в восприятии и коммуникации? Почему это важно?

 — Человек становится внимательнее, когда видит в мире тайну и когда не отделён от пространства, где ощущает себя частью этой тайны… должна быть какая-то внутренняя настроенность на органичное взаимодействие с миром, такой человек допускает, что всё может быть, что существует даже то, чего мы не можем себе и представить, когда есть эта настроенность, есть и чуткость, но при этом хватает людей добрых и чутких просто по природе, без активации квалиа, они ни о какой неизвестности не думают… какой-нибудь строгий материалист будет только снисходительно улыбаться, если ему рассказать о таинственных вещах, и при этом он может оказаться замечательным человеком.

Неизвестное не нужно интерпретировать и допридумывать, важно всего лишь учитывать в повседневном опыте вероятность существования неизвестного, ускользающего от осознания, здесь, думаю, нет религиозного или мистического оттенка, скорее это скептицизм по отношению к человеческим возможностям, а так важно это как раз потому, что учёт категории неизвестного мешает выстраиванию властных отношений с реальностью, то есть мешает оформить её и свести к потребительскому отношению, и это соответственно определяет иную, ненасильственную коммуникацию, иную этику, основанную на интересе и чуткости к скрытой жизни, по сути тот опыт, что мы получаем в полётах квалиа — это попытка реальности передать собственное выражение внутреннего состояния, своего рода трансляция опыта переживания реальности как живого неизвестного.

 — Слушай, Елика, приятно слушать твои размышления. Но будем искренними между собой: к чему это всё? Что со мной было, так никто и не объяснил.

 — Ты знаком с «теорией шарика в коробке»?

 — Впервые слышу.

 — Теория шарика в коробке говорит о том, что нельзя предписывать собственные ощущения к объективной картине мира, по сути, это попытка объяснить природу и границы человеческого сознания, которое подпитывается квалиа — тем, что позволяет воспринимать окружающие нас вещи только так, как их способен воспринять только ты или только я, сам по себе человек — это шарик в коробке — с нормальным квалиа и мироощущением, доступным только ему, воспринимаемое от первого лица, на следующей стадии шарик вылетает из коробки, будучи ещё привязанным к ней — ментализация человека расширяется, он видит и чувствует дальше и больше, квалиа охватывает чувственное пространство посторонних людей, перебивая восприятие самого человека, обращая взгляд как бы со стороны, от третьего лица, в конце концов шарик переполняется чувствами и лопается, не выдержав такого потока информации, воздух из него растворяется в пространстве, где становится общедоступным для любого квалиа — формируется второе лицо, мы становимся неотъемлемой частью мира: как бы предметами, которые научились смотреть вокруг себя на людей, ничего не чувствующие, потому что сами являются чувствами, испытываемыми другими людьми при контакте с миром, это и есть та самая правильная трансформация, то, как квалиа работает с объективной стороны, что ты и пережил.

 — То есть на каждой из стадий квалиа я был кем-то или чем-то другим?

 — Сказать определённо невозможно, полёты у всех индивидуальные, например, когда я растворялась во всём, то ощущала себя летучей мышью, только вместо эхолокации посылала эмоциональные субъективные волны, и получала обратно от всего остального восприятия и чувства.

 — Ты стала летучей мышью?

 — И да, и нет, понимаешь, мне так казалось, используя квалиа, ты всё ещё субъективно воспринимаешь самого себя, но вот получаемая информация — становится объективной, если бы я наблюдала чувства летучей мыши и сравнивала их со своими в тот момент, то сказала бы точнее, кем стала, разумеется никто не даст тебе прямых ответов, так и должно быть, ответы для всех — индивидуальны, как каждый индивидуально ощущает себя летучей мышью, и чтобы удостовериться в правильности ответом, придётся найти настоящую летучую мышь и поговорить с ней.

 — Тогда что становится с людьми, которые квалиа лишены?

 — Они становятся «философскими зомби».

 — Это как?

 — Люди в поисках квалиа начинают изучать настолько отдалённые материи, что забывают или перестают сами что-либо ощущать и воспринимать, начинают вести себя так, будто что-то чувствуют, привыкают не получать опыт извне и из самих себя, а отдаются метафизике, ворошат вопросы на вечные темы, вместо того, чтобы взять и окунуться в вечный бушующий океан и самим понять, каково это, они предпочитают сходить поглазеть в океанариум — там всё видно и понятно, но ни черта они не ощутят, а вот если я решу понять, что значит боль, то использую квалиа, чтобы стать ножом и раной, дабы понять, что они ощущают, буду напрямую взаимодействовать со их аспектами боли, как её творцами, но что сделает «философский зомби» — будет гипотетически размышлять, возможно ли это вообще, сомневаться вместо действия, иными словами, потеряв квалиа, они изучают возможности, тогда как мы пользуемся практическими полётами.

 — Погоди-погоди. Но ведь опасно же так бросаться в пучину, не разобравшись, чего там ждать. Разве плохо, что такие люди, первопроходцы, освещают путь для будущих исследователей и расставляют вешки на неизведанных территориях?

 — От них нет толку, ведь пока они думают, что изучают что-то для передачи знаний другим, мы уже этими знаниями пользуемся, это как разница между первооткрывателями континентов и теми, кто на этих землях изначально живёт, «философские зомби» никогда не станут коренными туземцами, никогда не прочувствуют окружающее в первозданном виде, потому что встречаются с квалиа как с неким объектом изучения.

 — Елика, неужели ты так не любишь философию? Ведь то многое, что мы получаем от квалиа, ей удаётся осмыслить. Мы же в эти несколько дней занимались тем же самым! Зачем тогда были эти дискуссии в клубе, если получается, что мы никак не растём, а просто обмениваемся квалиа как валютой?

 — К самим философам претензий нет, она придумывает интересные описательные языки, только рассуждает на них только о самой себе, все претензии у меня лишь к «философским зомби» — существам, оперирующим абстрактными смыслами, считающими себя юристами реальности, формирующими философский дискурс, в котором выдвигаются аргументы и контраргументы, верх нелепости — словно решение важнейших вопросов о природе человеческого существования, о квалиа, составляется в судебном зале во время разбирательства, где смыслы рассматриваются как нечто объективное, тогда как мы наблюдаем как бы «изнутри себя», такова, извиняюсь за выражение, субъективная онтология нашего сознания, а «философские зомби» претендует на то, что ответ на вопрос о природе и судьбе этого «взгляда изнутри» может быть дан «снаружи», через манипуляцию абстрактными символами, но они запредельны друг другу, поэтому такой ответ не может не быть фальшивым, ведь открывается он при помощи цепочки бессовестных смысловых подлогов, где переход от одного подлога к другому достигается с помощью безупречной логики, то же самое, кстати, в полной мере относится и к нашим посиделкам в дискуссионном клубе — мы описываем одни слова через другие, а результатом являются опять слова, в итоге получается, что все слова — это мемы, идеи, набор абстракций, которым мы условились дать обозначения и имена, и если уж они завораживают своей красотой — замечательно, но смысла в них не больше, чем в рекламных плакатах, а я привыкла сталкивать собственное восприятие без ненужных посредников и ограничений, именно с тем, что вижу на самом деле, с искренним и безымянным, с имеющим истинную природную форму. Я вижу по глазам, что ты это понял, только не осознал, поэтому тебя надо подтолкнуть.

Елика достала из кармана скомканную бумажку и вручила мне, сказав, что некто просил передать послание, которое следует прочитать в одиночестве. После чего развернулась и ушла в сиянии городских огней.

Молчание по всему городу. Я не поднимаю взгляда выше бредущих ног. Не смотрю ни на кого. Боюсь зажжённого света огней. Сжимаю зубы, пытаясь справиться со змеёй холода, забравшейся под джинсы. По пути попалась записка с иностранными словами: sevgirga, ishondim, ishonchimni, parcha lamaslikka, harakat, oiling. Гугл-переводчик определил их как «узбекские», нейросеть перевела всё тремя словами: «любовь» и «я верю», хотя по отдельности в записках хранилась и «уверенность», и «жалость», и «движение».

Иду, вжимая в себя взрыв мироощущений и словно превращаясь в архитектурный барельеф. Всюду объявления со словами: «расширение, остекленение, отделка» и «помощь» (с оторванными буквами «по»). Перед входом в парк задумался о том, что хочу дать определение всему случившемуся, но это обрекает меня на тюрьму сознания. Скоро будет невозможно вырваться за внутренние тропы. Жизнь рекомендует отыскать что-то новое: созидающее, внеземное, насыщающее. В этом желании на меня налетают слова Уитмена: «в полном здоровье, начинаю эту песню».

Снег летает, как пепел прошедшего времени. Подхожу к дереву с вырезанной мякотью — осталась только оболочка, напоминающая череп птицы. Его сон веет холодом, направляющим меня к холму или другой треугольной возвышенности. По дороге спрашиваю у воронов-первопроходцев: «как найти себя?» В мыслях отклик: «найти и создать — это одно и то же».

Окружённый свободой, в ногах закипает танец огня, и змея холода рассыпается от горячего кроводвижения. Эхо детского голоса зазвучало в древесном стволе. Поднимаюсь на возвышенность и вижу идола нового человека — деревянного истукана, напоминающего женщину и птицу. У ног истукана лежит красный оборванный поводок. Когда подхожу ближе, сон идола вспыхивает вулканическими течениями: выпущенный в непроходимую вечность, смотрю, как в центре сновидения танцует птицеликая, а её ветки, касаясь моего взгляда, обращаются в деревянных птиц, что медленно улетают прочь. В распахнутой идоловой груди тлеет родное сердце, спешит выпустить остатки жара и сна, выбрасывающего посторонних на волю. На ветке с мёртвым гнездом, над обманутым идолом, сидела зелёная пересмешка.

Вернувшись из капища поисков, я оказался перед торжественной прямой дорогой. Снег перестал. По бокам почётным караулом стояли молодые клёны — на таком пути нельзя было взглядом вернуться к идолу, и я медленно-мысленно прошёл по дороге к выходу. Вокруг гуляли люди. На их плечах плакало солнце.

Я этого не понимал, не понимаю и сейчас, попросту не у кого было спросить по-настоящему. Я был одинок. Пока не появился заусенец мысли: похоже, всё, это конец. Чтобы найти окончательный ответ, придётся вынести себе окончательный приговор. Заблудиться. Стать самому себе Чужаком. Брести по улицам, не разбирая лиц и дороги, спотыкаясь и поднимаясь.

Всё время я бежал. Начал убегать ещё по приезде в город. Он бежал за мной, надеясь воссоединиться, прирасти обратно, так не осознав, что я изменился. Он кричал, чтобы я остановился, но к тому моменту я уже весь был перевёрнут. Пока не произошло наше столкновение. Вспомнил, как снизу вверх наблюдал, как всё надо мной расступалось, толпы людей, серое небо, как между нами прошёл танцующий макабр реальности. Мы поднялись одновременно, но каждый из нас поменялся ролями. Я побежал собой другим и кричал, просил вернуться. Чужак этого не замечал. Пока не остановился у клуба. Мы наконец увидели друг друга: я — так, и он — так. Мы увидели, что друг без друга ничего не стоим, что вся жизненная сила исходит из того, кем я/он/ты являемся на самом деле. Не бывает половины человека без принятия всей боли.

Опускаю руку в карман. Достаю скомканное послание. Впервые попавшее ко мне и возвратившееся. Улыбаюсь, хотя ещё не прочёл ни строчки, но уже знаю, что там написано.