Посмотрел фильм «Фанни и Александр», чуть не последний у Бергмана, что я не видел, и все откладывал «на потом». И правильно, что откладывал, фильм-то кризисный, «барочный», утомленный (и по-хорошему утомляющий). Но, вместе с тем, достойный самой высшей оценки. Он — из тех произведений искусства, что вопреки всему становятся любимыми, как альбом Genesis ABACAB, вышедший в ту же пору. Или как «Красная пустыня» Антониони. Вовсе нет желания пересказывать «Фанни и Александра». Это, в общем-то, и невозможное занятие, и бессмысленное. Вроде есть «сюжет», но не в нем суть, и объяснять его тоже не нужно. Есть и нешуточные драматургические находки. Трое братьев, как три состояния души, трагическая фигура Епископа, красная комната раввина Иакова, место меж двух миров (Линч, кажется, был благодарный зритель). Творец Бергман мастерски препарирует душу зрителя, водит его за нос пять с половиной часов, чтоб привести к началу, поставить — буквально — перед зеркалом. И это мощно. Это почти как Чехов. Но важно другое: избитое и избытое почти ныне ощущение невыносимости бытия в мире, испускающем дух. Я писал уже в эссе про семидесятые, что все великие на их излете замолчали или ушли. Но почти каждый из «великих» постарался зафиксировать момент ухода. Убегает куда-то от нас в последнем кадре последнего фильма Висконти красавица-графиня, улетает что-то крайне важное и непонятое сгорать на Солнце в финале «Идентификации женщины», тонет корабль в «И корабль плывет». Я, надо сказать, люблю и ценю выше всего именно такого рода искусство. То, что на пике, как правило, довольно скучно. «Otto e mezzo» интереснее «Дольче виты». Наверное, этим меня в свое время навечно зацепил, в целом, Висконти, у которого, так или иначе, все фильмы об этом, в попытке ухватить тот волшебный, магический, пронзительный, невероятный и жгущий душу момент, когда «что-то идет не так», вернее, только начинает идти, как в романсе, когда «милой улыбки не стало, и нахмурилась тонкая бровь». Вся наша человеческая культура, в общем, про это. Ходил человек, смеялся, верил во что-то, в «Гамлете», может, играл, соблазнял женщин, надеялся, а потом — бац — и лежит недвижим. Это — страшно. А Бергман, конечно, в пределе, всегда про Смерть. Про Смерть, но и про Любовь. Может ли любовь остановить эту первую заевшую шестеренку, прокрутить время вспять? Может ли любящий отец возвращаться в роли «тени отца Гамлета» сыну? Как вообще ухватить излетающий Дух за хвост? Бога — за бороду? Все это очень сложно, и ответов на эти вопросы у человечества нет. Но кто сказал, что художник должен давать ответы? «Фанни и Александр» вышел на экраны в 1982 году, в то время как действие фильма начинается в 1907, и это совсем не случайно. Время сделало круг. Внешне уютный, но полный внутреннего напряжения, мир героев фильма рассыпался в прах в 1914-1945 годах, вместе с мирами «Волшебной горы» и «В поисках утраченного времени». Бергман, вслед за Висконти, запрыгивает на подножку уходящего поезда, в вагон к Чехову, Прусту, Набокову, Томасу Манну. А нам остаются всё те же вигвамы и ходячие мертвецы. Или, может быть, попытаться найти место излома, поправить всё, склеить, остановить, вернуть? Герои «Фанни и Александра» то с ужасом, то с надеждой смотрят прямо на зрителя: мы не успели, не сумели, не смогли, а вы?
