Слово «постмодернизм» давно уже стало почти что неприличным, если и вовсе не ругательным в круге отечественной интеллектуальной культуры. Часто под этот титул подпадает все необъясненное и необъяснимое, в принципе не понятное, но обладающее чертами несомненной современности. Современности кричащей, наглой, безосновной. С постмодернизмом ассоциируется какая-то несерьезная свистопляска кульутрных маргиналов, если совсем не отщепенцев, которые только и знают, что хихикать над всем великим, но, которые в силу каких-то фатальных обстоятельств почему-то оказались на самом верху медийной пирамиды.

В этом плане и лексически, и семантически и даже фонетически выигрышно от него отличается слово «постмодерн». В нем слышится уже что-то основательное, достойное, благородное, связанное с чарующим «модерном», но уводящее куда-то в безграничную высь таким популярным «пост». Но «пост» более всего сочетается именно с «модерном», образуя что-то настоящее, не подвластное игровому самооскоплению культуры.

Понятие это вошло в широкий культурный обиход после выхода в свет в 1979 году книги яркого французского философа Жана-Франсуа Лиотара «Состояние постмодерна». Хотя были и другие работы на эту тему, но именно ей суждено было стать своего рода «библией постмодерна». Сам автор под этим термином понимает состояние знания, характерное для современных развитых сообществ. Оно характеризуется, прежде всего, как он сам говорит, «недоверием в отношении мета рассказов». Вот здесь и кроется самая суть этого явления.

Что это значит? Это значит, что пришло время действительной переоценки ценностей, в свете чего привычные формы легитимизации потеряли всяческий смысл. Иначе, соль потеряла свою силу. Больше не на что опереться, некому доверять, не во что верить. Социальные связи распались, как некогда распадалась «связь времен». Широкой волной разлилась метафизическая усталость, сопровождаемая фейерверком бесконечных текстов перезревшей культуры. Есть во всем этом ощущение «пира во время чумы». Как бы все доступно как никогда, в изобилии любая информация. Но ощущается при этом нехватка чего-то самого главного. И убийственная скука вокруг. Лермонтов и Шопенгауэр… сейчас чуть ли не их время настало.

Ближайший предтеча, предсказавший подобное положение дел, был конечно Ницше с его идеей переоценки ценностей. Это он задал самый коварный вопрос — «Что делает ценность ценностью?» И в поисках ответа на этот вопрос культура, прежняя культура, основанная на традиции и иерархии, разлетелась в прах как трухлявый гриб, сохранявший лишь видимость своего бытия. Сегодня уже никто не верит в святость рационального абсолюта, который создает Систему, в основании которой сама Истина. Истин, сегодня, увы, много, и ни у кого нет никакой монополии на право обладать ею, включая и почтенные «мировые» религии. Как будто вступил в силу древний постулат Протагора о том, что человек мера всех вещей. Причем в его буквально-поверхностном смысле, в котором слышатся расхожие фразочки: «о вкусах не спорят» или «не учите меня жить».

Сегодня действительно всяк существует на свой страх и риск, задавая собственную меру и веру. А чаще без страха и риска, ибо такова гедонистическая сердцевина потребительского бытия. Но все это относится в основном к тому поверхностному уровню, который фиксирует слово «постмодернизм». Если же посмотреть несколько иначе на все эти процессы, то фундаментальный сдвиг, в результате которого произошла потеря традиционных ориентиров, случился не сегодня. Он был всегда. И всегда был связан с философским поиском истины.

Здесь вступает в силу понятие «глубинный постмодерн» как характеристика того бытийного слоя, в котором всегда живет никем не улавливаемая и не приручаемая истина. Истина есть, как говорил Гессе, наследуя духовный посыл Ницше, но учения, ведущего к истине нет. И философия оказывается здесь в самой первичной завязке, ибо и по своему значению, она лишь любовь к мудрости, но не сама всеведущая мудрость. Что предполагает скромную, если не смиренную задачу поиска истины.

Глубинный посмотдерн в этом смысле есть истинный релятивизм, который предполагает не всякую всячь, но особое видение мира, в котором истина не отрицается и не исчезает, но ускользает от всегда докучливых взглядов разных «исследователей», стремящихся захватить истину в свое обладание. Истины как бы и нет, при том, что она есть, есть на том самом уровне, который незримой властью легитимирует дело философии. Все в этом мире потеряло смысл, потеряв легитимацию, кроме философии. И философия продолжает свою работу поиска «неведомого Бога». Не невидимого, ибо это дело религии — «уверенность в невидимом», но именно неведомого, как самого невозможного, непостижимого, немыслимого, но от этого становящегося еще более реальным, чем самая очевидная реальность видимого. Философия по ту сторону видимого и невидимого, ибо ее искомое — сама истина.

Но зачем искать то, что заведомо вненаходимо? Не пустая ли это трата времени? Не пустопорожнее ли дело, в чем всегда философию и упрекают, противопоставляя ей здоровый практицизм науки и духовный прагматизм религии.

Действительно, нужды никакой нет, никто никого ни к чему не принуждает, и никогда не принуждал в плане философии. Здесь абсолютная свобода, невероятный парадокс которой в том, что это и обреченность человека на этот поиск. Глубинный постмодерн, возбуждая в человеке неуемную жажду истины, в то же время предохраняет его от ниспадения в любую конкретику, то есть от всяческих учений, оставляя человека, возможно даже и несчастным, и одиноким, но сущностно независимым.

Как это ни парадоксально, но глубинный постмодерн противостоит поверхностному постмодернизму. И, пожалуй, их схватка и определяет дух и стиль современной эпохи. Глубинный постмодерн хранит истину в тайне ничейного обладания. Это чистая тайна бытия, которая одновременно и смысл, и интрига нашего существования, его оправдание и надежда. Постмодернизм же разбазаривает все метафизические дары, не понимая их истинной ценности, считая, что все «абсурд», что «все разрешено», что и так «ничего нет», ни Бога, ни Тайны, ни Истины. Более глупого мировоззрения никогда не было, и, пожалуй, это и есть характерная черта именно современной эпохи.

Глубинный постмодерн исповедовали все «великие философы» (в терминологии Карла Ясперса). Особенно Сократ и его антипод Ницше. Да все, кому не чужда самостоятельная мысль и интеллектуальная честность. Истина есть, но учения, ведущего к ней нет. Вот это и есть выражение глубинного постмодерна, продуцирующего не пустую многоголосицу частных и ничтожных мнений, но истинный релятивизм, сумма которого (метафизический интеграл) и есть Философия как таковая.