Привет, меня зовут Ваня Демидкин!

Вместе с Артемом Томиловым я делаю фестиваль перформативного театра «Хрупкий». Он прошел четыре раза: в феврале 2024 г., в усеченном формате из-за отмены в апреле, а после стал тайным — анонсы двух следующих «Хрупких» мы передавали лишь из рук в руки тем, кому доверяем. Так он прошел в августе 2024 и в феврале 2025.

Четвертый «Хрупкий» принес первый кризис: непубличный характер проекта привел к тому, что вокруг нас с Артемом сложился ореол кураторов, которые превозмогают трудности окружающей реальности и делают свое дело «несмотря ни на что». Нашу работу стали поддерживать сильнее, но в то же время валидация стала безусловной и начала смещать фокус с того, зачем и про что делается фестиваль, на сам факт его создания. И мы этого не заметили. Подробнее о кризисе я рассказал у себя в телеграм-канале.

Прочитав мой пост, театральная мейкерка и специалистка по социальному театру Настя Бабаева написала мне с предложением созвониться и поговорить — о сегодняшнем театре в России, распределении власти в самоорганизациях, ориентирах и референсах в работе.

Настя Бабаева: Хочу рассказать, почему меня вдруг дернуло написать тебе. Я давно хотела поговорить, но мне тяжело дается опыт эмиграции и безработность. И тут я съездила в Ереван на театральную лабораторию, где познакомилась с тремя иранцами. Потрясающими, протестными и андеграундными иранцами, которые сами откопали Ричарда Шехнера (1) и Аугусто Боаля (2), через ChatGPT переводили их на фарси и изучали. Нашли какие-то видео плейбэк-театра (3), адаптировали все это под себя и сделали театральную компанию.

И, насколько я поняла, продвигаются они по аналогии с тем, как это делает «Хрупкий» — через друзей и друзей друзей. С этими ребятами из Ирана я ужасно сдружилась, мне было крайне любопытно наблюдать их мотивацию: ты превозмогаешь политический страх и продолжаешь делать театр. Ведь у них нет никакой надежды на то, что что-то изменится в их стране. Они наши с тобой ровесники, но в течение их жизни не было никакой перспективы изменений, как и не было другого опыта жизни. И все, что они делают, они делают бескорыстно. Из желания помочь согражданам, потому что другой возможности выговориться у них нет.

Когда я вернулась, мы с Аней Шалуновой (специалистка по социальному театру, подруга и одногруппница Насти по магистратуре «Социальный театр» в ГИТИСе, зрительница фестиваля «Хрупкий», — прим. Вани) стали обсуждать этот опыт. Она спросила, чем это отличается от того, что делаете вы с Артемом. Потому что я была в восторге от иранцев, но к российскому контексту довольно пренебрежительна. И мне стало интересно понять, как появился «Хрупкий»? Вы преследовали те же цели, что иранцы?

Ваня Демидкин: Я сразу хочу сказать, что в их адрес ты употребила слова, которые я по отношению к «Хрупкому» не хотел бы использовать: подпольность, диссидентство, андеграунд. Как и любые отсылки к героизации деятельности. Потому что это последнее, что волнует меня. И более того — я думаю, что такой образ лишь обременяет работу фестиваля. Он рождает тип ответственности, который кажется мне эфемерным, за который нельзя быть в ответе. Не хочу сказать, что я против ответственности. Но против такой системы референсов и сравнений точно. Понимаешь, в российском контексте все эти слова сразу же рождают ассоциации с советским неофициальным искусством. А я думаю, что последние три с лишним года мы находимся в таком художественном контексте, который никем нормально не описан. И эти коннотации прошлого лишь отдаляют от возможности понять, как устроено сегодня искусство в России, в том числе такое, как «Хрупкий».

И второе: мне знакомо пренебрежение, которое ты упомянула, потому что я не первый раз встречаю его. Я живу не в России уже несколько лет и сталкиваюсь с людьми в эмиграции, которые с отторжением относятся к тому, что я езжу в Россию только затем, чтобы делать театральный фестиваль. И, наоборот, в России я слышал критику в свой адрес за то, что не могу понять характер сегодняшней жизни там, но позволяю себе работать.

Я могу понять природу и той, и другой критики — разрывы множатся, у всех все болит, но согласиться с этой критикой не могу. Несмотря на то, что «уехавшие» и «оставшиеся» переживают разный опыт, деление по такому критерию кажется мне непродуктивным. Оно сужает пространство для солидарности, поэтому мне и хочется быть полезным в любом контексте. И внутри России, и за ее пределами.

Настя: Я думаю, что мое пренебрежение связано с тем, что я не была на фестивале физически. Очень хорошо помню ощущения от первой афиши «Хрупкого» в феврале 2024. Я увидела там спектакль Кеши Башинского и других близких мне людей, находящихся в эмиграции в разных странах, и меня до слез это растрогало. Я тогда была в Красноярске, и эта новость дала мне какую-то надежду: «ого, я могу приехать в Москву и увидеть там что-то от своего друга, хоть его самого там и нет». Это было мне очень важно. А потом оно так закрылось (речь о переходе фестиваля к тайному формату после отмены в Петербурге — прим. Вани) и стало для меня просто чередой постов и сториз, которые я не могу понять, потому что не знаю, что происходит внутри.

Но когда я хвалила в разговоре с Аней иранцев, речь шла не только о героизме, но и о их диком любопытстве к самому театру — к разности его форм и направлений. Расскажи поэтому, как вы поняли, что «Хрупкий» надо делать именно так? И почему вы делаете его только в Москве и Петербурге?

Ваня: Это было в декабре 2023. Мы с Артемом уже полтора года как не работали вместе и практически исчезли из жизней друг друга, хотя прежде дружили и делали проекты. У Артема тогда возникла возможность сделать что-то в Театре.doc, и он позвал меня, чтобы сделать что-то вместе и тем самым восстановить связи между нами.

Мы планировали делать передвижной фестиваль, то есть Театр.doc должен был стать первой площадкой, а Москва первым городом. Поэтому мы сосредоточились на мобильных формах театра — без реквизита и декораций, без артистов и больших постановочных команд. А главный эстетический вектор — перформативный театр, завязанный лишь на личности тех, кто его делает или смотрит. Все для того, чтобы каждый следующий фестиваль можно было адаптировать к новому месту. Но после отмены «Хрупкого» в Петербурге стало ясно, что такой формат невозможен, и мы остались в столице. Так как один фестиваль успел пройти, мы обросли аудиторией, которая стала основой для продолжения работы в новом формате и в любом месте.

Если говорить о других фокусах на театр, то многие черты «Хрупкого» к тому времени уже были опробованы нами в других проектах. К примеру, удаленная работа художников с нами как медиаторами на площадке была использована еще на «Фестивале Перфотачки» в 2021. А идея приглашать в качестве авторов художников-эмигрантов, чтобы создавать символические связи между ними и зрителями в России — из спектакля Артема «их тут нет».

Настя: Правильно ли я понимаю, что вы приглашаете художников-эмигрантов, которые дистанционно вашими руками готовят перформансы на фестиваль?

Ваня: Это всегда было тем предложением, с которым мы приходили к художникам: есть мы, площадка и возможность собрать зрительный зал, а выручку с билетов поделить между всеми. Но достаточно быстро авторы сами стали приглашать перформеров со стороны, если хотели поработать с кем-то конкретно. А если нужны не мы, но неясно кто, мы иногда помогали найти исполнителей среди своих знакомых.

Настя: Я много раз видела в сториз, что у зрителей возникает ощущение детского лагеря на фестивале. Мне кажется, в этом есть какая-то важная штука: когда вокруг полный пиздец, нужен сейф-спейс. Вы рефлексировали, как вы этого добивались и добивались ли специально?

Ваня: Мы этого не закладывали. Но когда увидели, что отсылка возникла, что она откликается многим зрителям, мы стали думать о том, чтобы это ощущение сохранить. Но появилось оно само, без нашего участия. Мы просто решили сделать на нем акцент. Поэтому, кстати, были отдельно рады, что на четвертом фестивале появилась работа Вани и Пети Куркиных «Детский лагерь “Хрупкий”» (4). Такой детский лагерь внутри детского лагеря.

Что могло повлиять на эту атмосферу? Во-первых, действие всего фестиваля на одной площадке, причем достаточно несуразной — с колонной посередине зала, линолеумом под дерево, тут же дверью туалета и отсутствием гардероба. Это создало очень домашнюю атмосферу, не театральную, что в нашем случае пошло на пользу театральному процессу. Во-вторых, из-за такого устройства площадки разделение на зрительный зал и сцену было условным, что тоже сняло лишнюю дистанцию и пафос. А главное: дало буст атмосфере игры и свободного творчества — отсюда и отсылка к детскому лагерю.

Настя: А расскажи про проект «Коворкинг». Что вы в этот момент делаете?

Ваня: Ничего не делаем! Это еще одна идея, родившаяся задолго до «Хрупкого», но только на нем нам удалось ее протестировать. Мы подумали, что раз у нас есть ресурс в виде площадки, то как-то неправильно будет использовать его только в своих целях. В Москве и так мало пространств, где можно бесплатно провести мастер-класс или встречу. Поэтому решили, что классно было бы сделать такой день, где все могут прийти и делать что хотят, без какой-либо модерации с нашей стороны. Все просто кооперируются в чате. Кто-то празднует день рождения, кто-то устраивает читки пьес, а кто-то мастер-класс по клоунаде.

И таких не театральных событий на театральном фестивале у нас немало. К примеру, на третьем «Хрупком» появился проект «Решим вместе во время феста». Если большая часть программы «Хрупкого» — это наш с Артемом кураторский отбор, то «Решим вместе» — это дни прямо посреди фестиваля, когда мы ничего не планируем, но предлагаем зрителям вместе решить, чем мы все займемся в эти дни. Летом ездили в Никола-Ленивец и читали пьесы в парке, а зимой ходили на каток.

Такие штуки тоже влияют на атмосферу детского лагеря, потому что выводят нас за пределы театрального события. Это разряженные формы, где люди встречаются вместе, но занимаются чем-то не связанным с театром напрямую.

Настя: И вот теперь у меня есть вопрос про зрителей. Считаешь ли ты, что вокруг фестиваля собирается комьюнити? Почему спрашиваю: на первом наборе онлайн-курса у меня были девушки с «Хрупкого», и я в них узнала себя из прошлого, когда работала в «Разговорах» с Борисом Павловичем (5). Тогда я ощущала себя как в секте, в хорошем смысле этого слова — есть «гуру», авторитет и очень заряженные общей идеей участники. И я увидела нечто похожее в тех девушках, когда они упоминали «Хрупкий». Это отношение — не плохое и не хорошее, оно просто есть. В контексте «Разговоров» это ощущение точно не для всех участников будет справедливым, и сама я сформулировала слово «секта» перед самым концом работы там. Интересно, что ровно в тот момент я остро чувствовала кайф от этой работы. Ну и важный дисклеймер, что всё это конечно оценочно и субъективно — но для меня очень волнующе. Потому что я сама хочу создавать комьюнити-образующие проекты. И мне стало интересно, может ли театр строиться на других законах, не из позиции лидерства.

Ваня: Классно, что ты использовала это слово — секта. Но между ним и комьюнити я вижу различия, попробую объяснить. На «Хрупком» 100% есть комьюнити. Это видно даже по отличиям в зрительских подходах. Есть те, для кого мы просто театральный фестиваль, где можно посмотреть спектакли, перформансы и уйти. А есть те, кто вовлекаются и на других уровнях, кому важна тусовка, возможность тестировать границы формы, прыгать из роли зрителя в соавтора и обратно. И важно не забывать о наличии каждой из этих групп.

Но на этом фестивале я понял… Точнее сначала просто почувствовал, а потом понял из-за публичной дискуссии, которая и послужила нашему созвону, что комьюнити, теряя самокритичность, в крайности своей превращается в секту или в фан-базу. И мне кажется, что это непродуктивная история, потому что она изолирует от реальности и, как говорили зрители «Хрупкого», лишает возможности высказывания не доминирующей в среде позиции, лишает безопасности. И это в том числе наша организаторская задача — не подпитывать эту энергию.

Настя: А ты можешь вспомнить хоть один пример театральной компании или проекта без ощущения секты? Я нет. И мне любопытно, как может быть по-другому, потому что в моем опыте нет таких примеров. Помню, как на втором курсе меня поразил «Перфобуфет» (6). У меня совершенно точно было фанатское ощущение. Я считала, что никого круче Томилова не существует.

Потом Павлович, который точно сильно повлиял на меня как пример руководителя, учителя, режиссера. Я помню, мне казалось, что он вообще не бывает неправ. Как он говорит, так и должно быть. И мне всегда хотелось (и хочется до сих пор) просить совета. Только в этом году я начала делать какие-то театральные штуки мысленно не оглядываясь на: «а что бы сказал.». Елена Ковальская (7) у меня такое же ощущение вызывает. И потом из этого очень болезненно выходить, но сепарация просто необходима, иначе ты растворяешься.

И, возможно, мои трудности эмиграции связаны в том числе с тем, что рядом со мной всегда (начиная с 17 лет) была фигура мастера. И это не обязательно мастер в институте. Помнишь, я тебе говорила, что писала Мило Рау (8) по поводу работы? Мне просто хотелось, чтобы у меня появилась новая фигура мастера, потому что я не знаю, как по-другому. Потому что театр вообще не выстроен иначе. При этом любопытно, что и Павлович, и Ковальская — это люди, которые, наоборот, отрицают это. В смысле, они и делом, и открытым разговором призывают к другим видам коммуникации. Считают, что театр может работать по-другому.

Еще в разговоре с Аней я озвучила такую мысль. Российский театр, в отличие от иранцев, пытается выстроить то, что для него было привычным. Что мы знали, в чем работали и что у нас отняли. Теперь этого нет, и ты интуитивно пытаешься выстроить это вокруг себя. Мне кажется, что успех «Хрупкого» в том числе заключается в этом. Были «Территория», NET, «Точка доступа» и так далее, то есть было некое подобие нормы. А у иранцев нет и не было того, что мы до недавнего времени считали нормой. Аня со мной не согласна, а ты что думаешь?

Ваня: Я понимаю, о чем ты — на первом фестивале мы с Артемом активно получали фидбэк с формулировкой «как раньше», типа мы делаем современный театр, каким его все могли видеть в России до 2022 года, а теперь не могут. Все были безусловно счастливы, смотрели разный хороший театр из разных мест и на его основе рефлексировали о том, что происходит вокруг. И меня эта реакция сильно раздражала, потому что изнутри казалось, что все условия, из которых вырос «Хрупкий», порождены текущим контекстом, и в другом контексте в таком фестивале просто не было бы смысла.

Конечно, мы многое черпаем из предыдущего опыта, потому что нам надо на что-то опереться, но в любом случае причины для этой опоры укоренены в сегодняшнем дне, да и воспроизведение стратегий прошлого сегодня не работает. И в то же время мы берем практики из своего же прошлого опыта, который до 2022 года не был мейнстримным. Ты называешь фестиваль «Территория» и NET, а я, Артем, многие участники и зрители «Хрупкого» или годами отстраивались от этих фестивалей, или вообще не застали их.

Единственная институция прошлого, которая мне кажется близкой «Хрупкому» — это Центр им. Мейерхольда. «Точка доступа», а особенно NET и «Территория» были сосредоточены на создании театра, и уже он в свою очередь рождал какие-то ценности. Поэтому когда говорят об их потере, в первую очередь говорят о потере возможности смотреть образцовый европейский театр в России. А ЦИМ, на мой взгляд, шел от обратного: формулировал ценности и миссию, а после подтягивал театр.

Точкой отсчета для первых была художественная работа, которая формировала сообщество, а для второго создание среды было первостепенным. И уже в этой среде рождалось творчество. Стратегия ЦИМа мне ближе, поэтому и к его опыту на «Хрупком» так или иначе обращаются чаще.

Настя: Это любопытно, потому что у меня ровно наоборот. Я много лет тусила в ЦИМе, но мое комьюнити — это именно комьюнити «Точки доступа». И фестивальный вайб, по которому я тоскую, который для меня идеален — это именно «Точка доступа». А ЦИМ так и остался неидеальной структурой театра, в которой очень много пытались, очень много экспериментировали, но так и не нашли как будто верного ответа. Точнее, ЦИМ закрыли (9) до того, как он смог его найти.

Ваня: А ты считаешь, что есть правильные ответы? Мне кажется, что последние годы до 2022 все быстро менялось. И те ответы, которые ЦИМ находил в 2020, когда началась пандемия, были неактуальны в 2021 году, а найденное в 2021, перестало работать в 2022. ЦИМ никогда не был для меня идеальной площадкой, но всегда был соразмерен своему времени. И главное — свою неидеальность в ЦИМе понимали и работали с ней публично. И одного этого факта, что люди в ЦИМе не теряли чувство реальности и пытались синхронизироваться со временем, пусть и не всегда успешно, было мне ценно.

Настя: У меня еще такой вопрос к тебе. Выстраиваете ли вы на «Хрупком» какую-то систему отбора, побед и поражений? Объясню: «Точка доступа» — это фестиваль, который запустил мою карьеру. Если бы не он, у меня не было бы работы с Борисом, не было бы социального театра, ничего вообще. А все началось с победы в Спонтанной программе на «Точке доступа» в 2020 году.

Но та победа далась мне так странно… Я никогда не мыслила в парадигме победителей и проигравших, я просто очень люблю театр. И я не думала тогда ни про какие победы, ни про какие деньги, не думала ничего. А оно вдруг ко мне просто пришло, и потом меня, ну, сжало так, будто я не имею права больше ничего сделать хуже. Я не имею права больше проигрывать никогда. И ведь «Точка доступа» всегда строилась на подобном отборе, всегда были победители и проигравшие. Отчасти поэтому буквально первая история, которую я смогла сделать в эмиграции — это перформанс о том, что было бы, если бы в будущем не было побед и поражений. Не было бы таких концепций.

Ваня: Наверное, на «Хрупком» концепции побед и поражений нет, но не столько потому, что мы сознательно стараемся работать без них. Я просто не очень понимаю, какие условия мы можем предложить, чтобы система побед и поражений просто возникла.

Несмотря на демократизацию многих процессов, мы остаемся кураторским фестивалем, программу которого я и Артем собираем по своей воле. И я не вижу в этом ничего плохого. Мы любим определенные типы театра и считаем, что они в России представлены мало. Поэтому делаем что-то, чтобы сделать их чуть более видимыми.

Настя: Вот это мне импонирует. Когда выбор — это портрет организаторов.

Ваня: Но в то же время я думаю, что и нам стоит создавать четкие механизмы, чтобы этот подход не превратился в междусобойчик, раз уж постепенно мы обрастаем ресурсами (видимостью, площадкой, зрительским комьюнити), а значит и ответственностью. Отчасти поэтому у нас есть и проекты по опен-коллу без отбора; и разряженные формы, типа «Коворкинга», участниками которых могут стать все, кто захотят. Видимо, стоит думать и о других подходах!

Какие проекты были на четвертом фестивале «Хрупкий»

Привет, меня зовут Ваня Демидкин. Я родился и вырос в Петербурге, но уже три года не живу в нем и больше двух лет живу не в России. Я занимаюсь театром шесть лет, но за последние годы количество рабочих предложений мне в России свелось к абсолютному нулю.

Как-то поэт Григорий Дашевский сказал про философа Григория Померанца: «у него есть смелость иметь собственный опыт». Вдохновившись, я решил найти свою смелость и рассказать, какие личные и профессиональные вопросы стоят передо мной сегодня и как они меняются с течением времени.

Эмиграция, разочарование в искусстве как инструменте и новое вдохновение им, компромиссы, создание и потеря связей с коллегами и друзьями, пересборка ценностей и стратегий, а также мысли о прошлом, настоящем и будущем. В «Путевом очерке» соединилось все, что было прочитано, увидено, понято и прочувствовано за последние три года.

Москва полна закоулков, по которым ходят призраки прошлых возлюбленных и фантомы возможных отношений. Мы предложили зрителям взять в руки кубики и карандаши, склониться над картой Москвы и в компании других странников и странниц отправиться в мягкое путешествие по этим историям радости и печали. Может, старые места сердца наконец отпустят? А может мы обзаведемся новыми…

«Игра улиц и сердец» рассчитана на людей, у которых нет партнера или партнерки. Но если в данный момент кто-то состоит в отношениях, он или она может прийти на спектакль в одиночку. «Игра улиц и сердец» предполагает, что в ходе игры зрители расскажут минимум о двух местах в Москве, связанных с личными историями любви.

Авторка работы: художница Теона Кокорева. «Игру» провела Аксинья — перформерка, работница общественного пространства «делай культуру» и писательница. Она проводила поддерживающие занятия «подвижные игры» и «игровые лаборатории», учится нарративной практике.

Работа сделана для театра МЕСТО Д… в Бишкеке, а на «Хрупком» прошла ее адаптированная версия.

Это партитура для коллективного исполнения. Зрители одновременно оказались в ситуации первой репетиции ситуативного оркестра (выбрали инструменты, получили партитуры, обсудили их) и исполнения этой партитуры друг для друга. Но в силу характера самой партитуры репетиции ей в принципе не нужны: любое исполнение оказывается правильным, так как является уникальным — основанным на опыте тех, кто находится в зале.

Для большего контекста вот текст из анонса работы:

«Мы предлагаем вам вместе исполнить музыкальную пьесу, которая записана в виде текстовой партитуры. Вы будете посылать сигналы и расшифровывать сигналы других. Возможна ли коммуникация, если в распоряжении только одна звуковая частота?

Мы верим, что с помощью простого сигнального гудочка можно передавать сложные эмоции и что даже одинокий потерянный голос может стать общим переживанием. Для участия в перформансе музыкальная подготовка не требуется!»

Авторы работы: композиторка Элина Лебедзе и перформер, импровизатор, флейтист Игнат Хлобыстин. Они работают вместе с 2017 года как создатели перформансов и музыкальных произведений. Специализируются на академической и экспериментальной музыке. Участники трио «Печальная свадьба» и дуэта Colourful dinos.

24 года жизни за 67 минут

Мы планировали каждый раз менять программу фестиваля «Хрупкий», но спектакль-плейлист «это все сон у тебя все хорошо» Юли Арсен и Насти Николаевой ТАК захватил нас, что мы не можем не играть его снова и снова…

На этом фестивале мы обратились к нему даже дважды — в классической форме, придуманной авторками работы, и в неоклассической форме, которую мы сочинили специально для закрытия фестиваля. В карусели — фотографии с оригинальной версии Юли и Насти!

Спектакль друг для друга

Павел Сердюков:

«Будущее — это период времени, который следует за прошлым и настоящим. Будущее — это множество событий, которые ещё не произошли, но могут произойти. Будущее — это судьба. И так далее. Так что же такое будущее?

Я предлагаю вам сыграть спектакль друг для друга, следуя авторской инструкции-партитуре. Она предписывает, что и как нужно говорить и делать, но допускает переменную степень творческой свободы и не требует никаких репетиций. Почти театр или почти не театр. Надеюсь, что в этом многоголосии ваш собственный внутренний диалог с будущим зазвучит отчётливее.

Для тех, кто видел спектакль "Триумф времени и правды", поставленный пять лет назад: тогда речь шла о Времени, а теперь — о Будущем. Содержание изменилось почти полностью, но форма осталась прежней. Надеюсь, что и на этот раз вам понравится»

Показали видеозапись «Ярлика» — сайт-специфик спектакля, который был сыгран и снят на фестивале «Место — Действие» от театра МЕСТО Д… в Бишкеке осенью 2024 года. Это спектакль-променад по уйгурскому Бишкеку, о котором отлично написал искусствовед Георгий Мамедов:

«“Ярлик” Надиры Масюмовой — прогулка по уйгурскому Бишкеку, по пыльным задворкам памяти и боли молодой женщины. Все ожидания от сеттинга — монолог жертвы и репрезентация маргинальной группы — разрушаются практически с самого начала перформанса. Нет ни героев, ни жертв. Все в итоге оказываются одинаково мерзкими, тупыми и ограниченными своими фетишами. Как архаичными, кровью и почвой, так и ультрасовременными — правами человека и деколонизацией. Радикальная деконструкция идентичностей со стороны Надиры, однако, оказывается не обреченной, а наоборот — указывающей на надежду».

Также показали видеоверсию спектакля «Дядя Фантомас и другие истории Чынгыза Айдарова» с того же фестиваля сайт-специфик театра «Место — Действие» из Бишкека. 

Очерки набегов на Москву кыргызского художника, потерявшего способность говорить после инсульта, разыгрывают его коллеги и друзья в доме-мастерской, где живет и работает сам Айдаров. Трудовая миграция и жизнь в «резиновых квартирах», отмены выставок и опыт преследования ультранационалистами — в легкой, ироничной и дружелюбной манере, вселяющей надежду.

«за основу этой работы я взял свой закрытый дневник, который завел в ноябре 2023 г., чтобы пережить очень тяжелый для меня период в жизни: отсутствие документов, разрыв отношений, кризисный центр, работа в вебкам. тогда я решил, что если я продолжу записывать и делиться даже с узким кругом друзей тем, через что я прохожу на каждом этапе кризиса, то я буду чувствовать, что рядом кто-то есть и смогу лучше увидеть свое движение. я, как и многие из тех, кого я знаю, чувствуют себя очень неустойчиво; фиксация событий в дневнике увеличивает мое время на анализ быстро меняющейся реальности»

С этого началась работа эни кто, Аню Соколковой и Ильи Голицына над перформансом, который был показан на третьем «Хрупком» в августе 2024, а позже и на четвертом фестивале в феврале 2025 в новой версии. В первой был второй перформер Никита и барабанная установка, в этом — только Аню на сцене и их с эни опыт.

Привет!

Это Ваня и Петя Куркины, мы 15 лет руководим своим игровым лагерем «Нить Ариадны». И мы решили создать перформанс об этом опыте, премьера которого прошла на «Хрупком». За один день мы прожили со зрителями целую лагерную смену.

Проиграли и бытовые моменты, от заезда в лагерь до отбоя, и содержательную часть нашей обычной работы: сюжетные огоньки и игры, которые объединены единой концепцией заезда. 

В качестве сеттинга смены мы выбрали «Твин Пикс». И потому, что любим его, и потому, что любим его автора, Дэвида Линча. Хотели сказать спасибо на прощанье. Концепция отрядной работы по «Твин Пиксу» была документальной: такой, какая однажды уже проводилась для подростков в нашем лагере. Но для участия в перформансе знать «Твин Пикс» не обязательно!

Кроме того, в перформанс были включены наши свидетельства о 15 годах жизни «Нити Ариадны». О вызовах, давлении извне, самых тревожных и счастливых событиях. О том, как мы живем сегодня, закладывая во все смены миротворческие идеи, встречая ожидаемые угрозы.

Поскольку мы существовали в формате лагерной смены и в режиме игры, нас интересовала сама стихия детства: как она работает, как она может дарить чудо и как может разрушать жизни.

Артем Томилов:

«Когда я выложил в сторис инстаграма вопрос, круто ли будет сделать проект по “Событию” Эрно, мою личку завалило реплаями настолько сильно, как редко бывает.

Вскоре после этого, опять же вследствии размышлений, — на этот раз о том, как именно сделать спектакль, — внутри взорвалось еще раз: нужно сделать этот спектакль не только по книге Эрно, а написать параллельный текст о том, как я читал другую книгу Эрно “Во власти”, экземпляр моей на тот момент девушки Насти с ее подчеркиваниями.

Эти подчеркивания напоминают мне, что в уже начале отношений я имел перед глазами всю информацию о взглядах Насти на реальность, но почему-то не воспринял их на глубинном уровне, позволив всему прийти в кризис, уже не в первый раз в отношениях с женщиной; здесь меня заинтересовало переживаемое мной изживание инерции мышления.

Я хочу не дать себе возможности избежать структурных изменений, в том числе с помощью этого проекта, в котором собираюсь перечитать книгу с подчеркиваниями и открыто обо всем подумать. Я бесконечно благодарен Насте за поддержку этой идеи».

Алена Митрошина:

«“Событие” захватывает с первых строчек, так лично и так социально одновременно. В принципе, время документальности сейчас. Намного больше цепляет человеческая память и опыт, чем завуалированные образы и метафизические повествования, нисколько не умаляю их достоинств. Просто за этот год так сложилось, что автофикшн и биографии, истории Египта и темных времен, диалогов Крымова со студентами и так далее было прочитано больше, чем художественной литературы.

Итак, мы в материале. Мы написали письма агенту Энни Арно, что изъявили желание, чтобы её текст звучал здесь, в России. Я чудом год уже начала изучать французский и mon professor перевела наши русские буквы и энергию на язык Нобелевской лауреатки. Теперь мы ждём ответ, а параллельно развиваем наши отношения с текстом. Мы с Артемом можем не связываться долго, но где-то на каком-то другом уровне работа продолжается, разрастается».

Авторы работы: Артем Томилов и Алена Митрошина. Алена — актриса, перформерка, ведущая артистка театра «Ленком». Принимает участие в независимых театрально-перформативных проектах и снимается в кино. Играла в спектакле Центра им. Мейерхольда «Ракеты взлетают и разбиваются рассыпаются в воздухе», который делали Артем, Ваня, Элина Лебедзе и Денис Протопопов. С этого проекта началась дружба и сотрудничество между Аленой и кураторами фестиваля «Хрупкий».

Просто «Коля» Мити Мулькова… О таком не расскажешь!

«Турбулентности» — параллельное интервью, которое Ваня Демидкин и Артем Томилов взяли у Насти Харабиберовой и Софы Кругликовой. Их ответы стали и лекцией о театре, и свидетельством конкретных людей внутри него.

Говорили о пути Софы и Насти в профессии, наблюдении за российским театром 2010-х и их собственном в него вкладе, разочаровании в искусстве, глобальном правом повороте и о тех людях, кто сформировали вкус и взгляды Насти и Софы. А в конце пригласили к разговору зрителей, чтобы обсудить, где между нами пересечения, а где — различия!

На закрытии фестиваля «Хрупкий» каждый мог показать свой перформанс: предложить небольшое произведение (не более 5-7 минут), которое и вошло в номерную структуру вечера. Без отбора!

Для художников и художниц это была возможность попробовать свою идею на аудиторию, высказаться самим или придумать такую практику, чтобы высказаться могли другие. А для зрителей и зрительниц такой вечер — шанс услышать голоса живущих в Москве авторов и авторок и собрать свое впечатление из калейдоскопа их коротких произведений, которые связаны между собой только пространством и временем нашего вечера.