Решила посвятить эту неделю просмотру хороших российских картин, и поначалу «Ещё один год» показался мне просто ещё одним фильмом — да, хорошим, но о котором… не пишется. Этот фильм лёг в меня тихо, не ворочаясь, почти — зубами к стенке, лёг в меня — доживать: медленно стираться из памяти. То есть так мне подумалось. Но не тут-то было.

Спустя неделю я поймала себя на том, что постоянно вспоминаю… не о фильме даже, а о его героях, которые оказались для меня не за какими-то горами, будь то актёрская игра, принципы сюжетосложения или просто чужое авторское сознание, а буквально — рядом. Я просто — знаю этих людей, и временами как бы внутренне вздрагиваю: «А как там Жека и Комар, что-то я давно их… не видела?»

То есть вот уже несколько дней я живу с подсаженной, чужой памятью, но ткани моей собственной памяти её — не отторгают. Словно мне вживили дополнительный орган — третью почку или, скажем, второй аппендикс, — но тело моё даже и не почувствовало, вернее, оно расчувствовалось вдруг на большее количество чувств, и, ощущая дополнительную свою тяжесть — память о тех, кого не было, — вместо того, чтобы ходить к земле теснее, вдруг — взлетело: от радости, от почти инопланетности своей (шутка ли — третья почка?).

И вот, если смотреть на этот фильм с этой, третьей точки (вдали от тех, кто ругает и хвалит), он лесным орешком раскалывается во рту, — и, выплёвывая его наружные, хорошую и плохую половинки, я оставляю внутреннюю, которая не делится ни на какие пополам. Этот неделимый остаток есть не что иное, как — настоящесть, которая не про игру актёров, поиск достойных сценариев и мечту о хорошем российском кино. Это кино естественно, как сама жизнь, и проникает в других оно так же — как жизнь: ведь укладывая собственную жизнь в память, мы совсем не думаем о том, хорошо ли написан сценарий (божественный?), убедительно ли в нём существуют актёры (наши друзья и родные) и интересно ли это будет другим (тем, кто будет просматривать наши фотографии, читать наши дневники).

Могу сказать, что это первое кино, которое произвело на меня такого рода впечатление. Разрушение четвёртой стены происходит не путём заглядывания актёра в камеру и подмигивания мне как сообщнице, а каким-то совсем новым путём. В фильме у героев далеко не всё путём, но ведь подобными историями (разлад — развод — расставание) мы накормлены (насмотрены) — до отказа. Но здесь мой отказ (от привычного мыла) вдруг превращается в полнейшую оказию. Я расстеряна, меня застали врасплох. Это просто какая-то… бычковщина. Режиссёр Оксана, молодым и норовистым бычком выскакивая на киношное поле, — расталкивая именитостей и новичков, — прямиком, не обходя, а снося все заградительные устройства, попадает в зрителя.

Бывают такие люди, которые говорят, как танцуют: стоит им просто открыть рот — и все вокруг становятся их друзьями. Я не знаю, как в жизни говорит Оксана Бычкова, но в этом фильме она умеет говорить всем: сюжетом, атмосферой, актёрами — актёры оживают в людей, сюжет разбаналивается, атмосфера сама затягивает озоновые дыры предлагаемых обстоятельств — всё, что попадает ей на язык плавится от её горячего желания высказаться. И это пламя — пламя её высказывания — становится почти вровень с ней (то есть заслоняет её от нас: о режиссёре и его «приёмах» во время просмотра думаешь меньше всего) — оно ей по грудь (то есть оттуда и растёт), даже не по колено. И потому поколение, пусть невнятно, но всё же говорящее в некоторых российских картинах, здесь — говорит не только внятно, но и горячо. Ибо оно всегда говорит через лучших.

P. S.

Я не считаю этот фильм каким-то эпохальным, поворотным событием российского кино, наоборот, это очень тихое кино. Но как раз этот оборот — словно вместо того, чтобы что-то представлять передо мной, актёр в театре просто подошёл и прошептал на ухо что-то очень важное лично для меня, — как раз этот сход с неких котурнов, на которые приходится забираться кино — и для того, чтобы открывать новые творческие пространства, и для того, чтобы завоёвывать массового зрителя, и есть — главная удача этого фильма.

Или, если хотите, — сдача этого фильма. Сдача — и в том смысле, что сунув в карман, не пересчитывая, остаток от этой картины, придя домой, мы обнаруживаем, что нас обсчитали — в нашу сторону. Сдача — и в том смысле, что это полное «руки вверх»: в тот момент, когда мы полностью перестаём сопротивляться (перестаём быть «образцовым зрителем», то есть и соучастником, и сыщиком одновременно), в тот момент, когда нас, казалось бы, берут в плен банальной истории любви, мы вдруг обнаруживаем себя на пороге не вражеской территории, а — собственного дома. В который стучаться бесполезно, если нас там — нет. Поэтому в тот день, когда вы решите посмотреть или пересмотреть фильм Оксаны Бычковой «Ещё один год», будьте, пожалуйста дома, то есть не только в своём уме, но и в своём сердце.