Эпоха Выро (д)ждения

В целом современную эпоху можно назвать эпохой Выро (д)ждения. Существо, каким яв-лялся человек, открываемая человеку как родовому существу, взаимодействующему с други-ми родовыми взаимодействияи, родовыми, половыми, семейными, национальными, и пле-менными, терябт свои возможности по поставлению человечности для человека, интеграции его в со-общности и обеспечения места под солнцем,при всей их отчужденной искаженности не преобразуются в их глубинной алтЕрустичности, но разрушаются, часто вместе с тем, что сделало животное сообщество перичным социумом — включением общения в социальную структуру, что и дало толчок к развитию надбиологическому, хотя и подвергалось отчужде-нию и угннетению, распадается под действием социальной функциональности в значительной мере — и это вопринимается как рок, фатум, фортупа; это превращенные, отчужденные, искаженные и извращенные формы активнсти и врастающейиз нее сломанной судьбы. Одновременно для человека этой эпохи исчезает тот, кто воспринимает его творчество и поощряет его к творчеству — совокупный человек как человечество, ради которого стоит заниматься творчеством, и современное творчество можно назвать тварчеством, действием, не возвышающим человека до бога, но, наоборот, продолжающим и углубляющим его падение. Для современности важно только одно — верит ли еще Бог в человека, тот самый Бог, которому поклонялись предки. После смерти Бога человек должен взять на себя ответственность за всё, то есть превратить это в этап освобождения своего деятельного бытия но, по-видимому, он еще не готов к этому и продолжает грехопадение уже на свой страх и риск, находя в этом черты собственной природы (иссякающей вместе со совим носителем и создателем — со-обественностью), своей природы в отчуждении понятой как твари, а по такому пониманию природы все и есть несамостоятельная тварь, в то время как он призван спастись самому и спасти всю тварь, раскрыть вой образ\идею через подобие\бесподобие миру природы, в котором больще эросного, творческого, чем таннатосного, твАрческого, (тем более — тОвАрческого) в восхождении к Самому Само (Мир умир! М.,2009), что здесь мы рассматриваем как восхожддение и возведение, пре-ображение в поступающем оборачивающемся деятельном — что и есть бытие. Оно присуще латентно и другим уровням существования и из них развилось, и доолжно быть раскрыто. Это касается и со-общественного. Цель всего человеческого существования и означает его собственное восхождение к собственному Самому и Само,— иначе он погрязнет в частностях и бесполезной погоне за собственными благами, и эпоха Выро (д)ождения, когда теряется соотношене челловека с другим человеком, ддля которого, соотношения, и нужно это благо, перерастающее в добро, сменится уже откровенным периодом распада, когда помогут уже только заботы о материальных благах подвигать человека на работу в пользу другого (а не развиттием представлений и действий как с иным), так же как сейчас аргументы духовного плана еще могут подвигнуть немногих на творчество в свободе и для свободы. Духовное всё более становится сокровенным, а сокровенное — духовным, однако традиционные духовные практики лишь в малой мере могут играть эту роль для современного человека как предвари-тельные во многом несут черты отчуждения: они относятся как внешнее; а не его собственный дух. Обращенность красоте, добру, истине и своему месту в более совершенном миропорядке, в котором свершается не только существование, но и бытие есть сокровенное существования; она ныне как никогда насущна и остро необходима. Но первой стадией раскрытия бытия есть раскрытие своего существа и себя как сущщетва в со-общественном. Именно это обеспечивает осуществлление деятельности (в предварительном плане) как совокупного субъекта, что дает возможность блага и добра. Хотя здесь же возникают и рецидивы, восстановление и отчуждение социумного в социальное, этосное. Связанность существованием, угрозой ему и навязываемой борьбой за него, при этом становится особенно мучительной, но именно так существование существенно связывает человека собой. Даже страх смерти не выводит за пределы существования и обращает лишь к ничто, обычно понимаемому как бытие (Хайдеггер, Сартр), а не к бытию, которое затрачивается ради существования, но не творчески, а по ранее заданным маршрутам, по-жиотному, хищнически. В реалии же именно ничто должно быть исторически преодолено, стать свободным этосом дл поэтоса бытия. Поэтому все антрополлогиические, социальные, гуманитарные науки и философии в принципе можно считать этологий челоека как животого вида в его человекосуществовательном, индивидуальном и индивидном существовании, предварительном и авансированном к личности, носителя и свершателя деятельного бытия В отчужденной, перевернутой форме — подчинения послледнего первому, в конечном счете, обще гоминидному интеллекту (интеллигенция в Российском обществе, что характеррно именно для него,в обществе совершает совершенно обратную задачу, по сравнениию с европейским «интеллектуалом») и свободы как детерминизма бытия всё более низким уров-нем существования — происходит не только утрата не только фило-софских, эстетически., и религиозных достижений, что открыто, но скрытно — не раскрытие, ВырАжение бытийных потенций этиих стадиий, а распад, выро (д)ждение, что есть угрооза со стороны обособляюще-гося, отчуждающегося индивидуального и индивидного, угроза уже не только виду, но и роду. Это и есть теперь уже Выродждение, последний предел разития вида,всё более теряющего свой вид, и лишь очнь большая надежда — ради лика, а не облика, что есть служение только себе ради своег существования вне Осознания, (и именно оно порождает и преодолевает, преобразует интециональность, в истории, без чего сознание — только форма), именно оно что существование дано лишь для того, чтобы служить Иному, как имнимм — себе в ином со-стоянии. Если ранее деятельность, бытие бли сокровенным, стороной труда и творчества, проявлялось как проблески беспредельного, певоначально-стихийного, то теперь они всё более хищнически эксплуатирются, растрачиваются незобновимые ресурсы торчества и культур ради циилизации,способов деятельного бытия, что и есть жизнь е вообще, а как житие, (что для культур Шпенглер назвал «стилем»), ради форм ради благополучия, ради всё большего потребления, ничто ради. В противномслучае существоваие становится простой затратой времени и ресурсов, ничего не оставляющих не только бытию, но и последующим поколениям. Именно недоверие Иному и Иным характеризует Выро (д)ждение,как Другому и Другим, что оборотной стороной служит безусловное, отчужденное служение Своему, своим, собственным, собсвенности, за которыми не видно Себя иМяния и об-ладания, этому нерефлектированному, достойному не де-струкции и не де-конструкции, а деятельной де-флексии взаиимо-связям, а они стихиийно выделяются не как Я, а своё, связи становятсу не отношениями, а распадаются, становятся сугубо утилитарными и возможность творческих отношений, отношений сотворения Нового мира представляются либо смешными, либо невозможными. Человечество и человек перестают быть субъектом (в объективном, и желаемом для деятельного бытия смысле слова),— в реалистском смысле слова,— ответственными за всё бытие, за сущее, но пекущимися только о себе и о себе подобном, что только умножает подобное до беспредельности и приводит к вырождению творческого многообразия до вырождающегося массового единообразия.Однообразия самого себя.

Вырождение основано на излишнем доверии внешнему, своему, суггестивноому. И резком недоверии Другому, в ущерб сокровенному,гестивному. А не Иному как собственному инобытию и себе Самому как бытию иного. Только постижение открывает Иное в его непредсказуемости и непонятности; задача заключается в осознании пределов сознания как реакции на страдание от мира, танатос и принятии того, что само это страдание есть путь, эрос, который надо пройти до конца и ступить в его исток — Иное, как основу радости постижения, основанной на их оборачивающей любви и претворении реалности. Эпох Вырождения вообще бедна радостью,− ее место занимает удовольствие. Оно более этосно, социумно в изначальной животности, чем вторичная этосность социиального, поглоотвшего, покорившего и отчуждающего алтеруизм (как истинный вид альтруизма, в отличие от алиенации, часто из ервой возникающей и ее скрывающей), даже, чем наслаждение. Особенность удовольствия — упорная повторяемость в условиях незначительных, косметических по существу, монотонных вариацях. Тем самым человек замыкается в существовании, основа которого − количественные градации и пространство, топические перемещения, оорванные от цельного хронотопа (Бахтин). а не качественное осуществление во времени,хроносе,порождающем и подчиняющегося бытию. Первично онираскррываются в со-циальности, в разных видах её раз развития, который чаще всего отчуждаются в господстуюие фомы. Его заменяет любимая метафора — путь-дорога, свобящая бтие к повторимости и геогричности. Выродждение вообще заключается в пренебрежении качественными переходами, осуществлением Иного,− количественное распространение есть репродукция существующего, когда никакое возвышение до самопревосхождения не является существенным, насущным,привычным. Оно в существе есть «самопрозводство», но лишь отчасти и не в главном являющимся ответом на производство себя в соответствии с потребностями внешнего. Самопотребление для ответного потребления внешнего — характрнейшая черта Выродждения, когда для самопроизводства вне и поверх непосредствен-ной потребности не уделяется внимания; а тем самым предается основная задача современно-сти − Возрождение исходного состояния человечества для его Обращения из обреченности вещам в духовной свободе и душевном совершенстве, новое рождние (в ряду других творче-ских рождений), одряхлевшего человечества. Иными словами, существо Вырождения — по существу хищническоая затрата ресурсов времени, природы и человечества ради уже беспоез-ного служения нормам ветхого миропорядка, когда деятельность, в превращенности и иска-женности, выступает как как подчиненная сторна труда, служит соцалности, а то и социуму, а труд — подчиняется работе, как последняя действию, потреблению., а не человек — деятель-ности как его творению, по существу своему направленной на служение Иному, более совер-шенному состоянию универсума, его Инобытию.

В целом можноо сказать, что со-циальность, со-общественность, родовое начало, в котром человек выступает не столько как человекосущество природы, а существо не существвования только, но и осуществления, оголяется до первичных институтов, сделавших социальностью, исказившейся при обратном воздействии и искажающимся отуждением и раздроблением — платное воспитание, платное попечение о немощных (включая медицину), платное разреше-ние насильственных конфликтов, платный контроль за сексуальностью. То, что в развиваю-щемся и превосходящем себя со-обществе, как в России, сохраняющщей преемство, осу-ществляется на уровне особи (особности) и рода, но не довлеющегго над ним, но и принима-ющегоот него рождающиеся у нее уоввершенствования; что на Востоке стало неизменным и лишь соседствует с современными достижениями, то на Западе разрушается, отрывается, как проклятое прошлое и оголяется регулированием формы — денег и формы — знака, то есть оставляется на выбор самогонеподготовленного индивида, способного поддержать види-момть, форму раскрывающщейся в иное со-циальности, при сохранении жесткой соци-алььной структуры и функциональности, что распространяется и нна политику, котораяв сущности (и как сущность — присвоенных и усвоенных отрношений, отчужденных социаль-ным интересом, -политики, которая в сущности должна быть политейей, но не «зоон», а лю-дей), остается полем а–гонии, а-гона, уже того, превращается в поле боорьбы за ожжидаемую гонию, борьбу за нее, то есть за возникновение потребного. Поэтому зддесь видится природ-ная необходимость, а не необходимость свободы, аУтономии. ИН-ди-вид остается на стороне «эйдоса», видиимого, наружного, формы, принимая (гипостазируя) их за вечные и всеобщие сущности (что политично), развивающийся особъю-личностью род проникает, чем дальше, тем больше, к усии, скрытой сути существующего и сущего, не идет на поводу у сущего И. переворачивая его, не подчиняет его свободу себе; Восток жже остаётся в целом на стороне авторитарной доксы. И в ервом, и в ретьем случае род, скрытно поддерживающий индивида или индивидуальость, исчерпывает ресурсы, содержание и окаменевает поддавлением формы, происходит Выродждение. Выражаясь фигурально, на языке енетики, в первом сучае онтогенез становится слишком формальным, в третьем филогенез застывает, а то значит _ тормозиться эволюция (история), а для челлоека история — ообенно предтоящая, после предыстории,история быттия, есть способ ешго существования,— и происходит вырождение. Для личности, ликностти фенотип становится источником развития геноттипа и онтотипа, генома. Эттим происходит отрыв общества от социальности и социумности, их использзования как средства, что еще предстоит, и есть переворот генетической парадигмы (если хотите, Лысенковщина, но не проецированная на природу). При ээтом нет ни вырождении рода индивидом, ни врождения индивида родо-видом. Собственно, отношением особъ (личность)-геном-онтомен (рода не только своего, но и других родов) и описывается цельный человек, при условии доминировани фенома.Она довольно типичнаа для России, поэтому её можно назвать не только Ро-Уссия, но и Ро (до)ссия. Хотя и зддесь заметна (и это сотсавляет трагическую двойственность начала века) размывание социального, при незавершенном становлении собственности — бесконечнойй незавершенной (в существе и сознании) приватизации, не смавшего своим, или хотя бы собственным. Это сливается в том, что эту эпоху здесь можно назвать эпохой Монетизации.Её влияние выражается в России часто в формах, близких пассимизму.

Для человека значение Всего как Единенного (в том числе и с ним, как плоть). должно совпадать с его собственным смыслом, последний даже должен превышать это значение, по-скольку выступает в Иное (что абсолютизировали неокантианцы и продолжают подменять формальные логики, не различая содержание, словесное выражение, в их интенции общее всем, и смысл как способ ре-флексии и флексии личности, в том числе совместной); Самость как своё иное Само, определяется местом каждого во Всём и его самого в себе самом. Однако современный человек видит ситуацию еще в необёрнутом, не преображенном, перевернутом, предысторическом состоянии: всё должно служить ему самому, а сам он представлен себе ещё только условиями своего существования, а не бытия перед лицом Бытия не только и не столько в пространстве, сколько во времени. И еще больше — ппричинности. Пространственное господство, установление и использование мира (Кторый, по существу, и есть пространство) по существу для человека есть затрата сил ради самого себя и неизменно вызывает новые затраты сил. Достигнутое господство приводит к тому, что его собственные силы, не только фзические, но и интеллектуальные всё менее важны для него как существа выживающего,− они становятся свободной игрой их самих. Возврат назад, стагнация перед этим порогом неизбежно оборачиваются тенденциями выродждения. Не только исчерпаниия рода и его сил существа, но и возвращения существа в род, что безусловно ведет к деградансу.Так появляется возможность обращения их на служение Самости, но существующие социальные регуляторы и нормы всё еще ориентированы на использование их в целях господства, а не служения. Поэтому возникает тенденция «экономии энергии»(Мах) и, соответственно, деградации сил вместе с ростом технического могущества, что является одним из признаков Вырождения. Мессимист предпочитает под-длинники, длинные пути. Таким образом, техническое господсто, расширение человеческого мира на все существующее враждебно оборачивается против самого человека, делая его всё менее универсальным, реаллией, а значит, и реалььнным, ведет назад, к рес-алльности, соразмерным универсуму; частичность только усиливает вопрос о сокровенности универсаьного как реалии, которой является личность по ппреимуществу (В отлиичие от раздробленности и отчужденности рееальностей) и потребности в Ином как бытии в оличие от существующего как существующего, раскрывающщегося в ре-флексии существу как существо, следовательно, как род. Существование всё менее удовлетворяет человека, но он принимает за неудовлетворительность существования и всё более погружается в усовершенствование универсума в соответствии со своими, почёрпнутыми всё еще из предыстории, ориентирами,− тем самым неудовлетворенность всё усиливается, что характеризует человека Вырождения. Неудовлетворенность ведет к апатии и агрессивности, крайностям этологиче-ского его истока. Челове иных по окраске времен более неудовлетворен собой: человек Вы-рождения — существованием и существующим. Подобный путь бесперспективен именно по-тому, что именно соверщенствование самого себя позволяет не ставить перед иными реально-стями неразрешимых задач и совершенствовать их в сответствии с их собственными возмож-ностями как необходимость реализации собственного совершенствования.Всё большее удо-влетворение собственных потребностей, а не ценностного роста и самоактуаллизации (Мас-лоу), что, впрочем, невозожно без актуализации и не едничной бытия, приводит к тому, что всё менее остаётся желать для себя и всё более — для уменьшения желаемого от него самого, что неизбежно приводит к демотивации человека и ослаюлению его жизненного тонуса. Па-дение чувства жизни достаточно очевидны, что и есть выродждение не только отдельных лю-дей, но и самого человечества. Оно подменяется жаждой успеха, разожженными потребностя-ми, алчносью до денег. См человек становится формоой, формаллизуется, существует как форма челловека, вид, ставшая привычкойтрадиция.

Для вырожденчества характерна подмена потребностей удовольствиями; сами потребности представляются как удовольствия.Поэтому половые отношения, отношения родства и свойства,(социальное в традиционном, узком смысле слова, в отличие от политического, которого вырождение также касаетс весьма сильно, хотя и рождается «политическое» в сыысле сообществ, в чем конфликтноссть политики сниается (Подорога), представляется и яляется для многих стран «исчезающим» (напрюБ для Франции — Бадью), что выражается в депопуляции и заметном расчеловечении, сведении любви к сексу, что и стало в извращенной форме предметом изучения рейда, как всеобщности «сексуальной энерги謻, сводятся даже к желанию как ситмулу незавершенного удовлетворения (особенно Деднз,Гваттари, Кристева) всё Тем самым затмевается настоятельная необходимость одухотворения потребностей и превращения духовности, а не опредмеченного только духа, отчужденного, в потребность в необходимое средство и цель деятельного бытия. В духовном, и его собственном ином, его оживотворяющем, духовности, и осуществляется «род людской». К нему непросто возвыситься от оотдеьного индивида; оон окаменевает в родовой (преемсвенной просто) традиции. Нация _ замкнувшийся в себе дух, есть типпичный прзнак перелома к врождению. Живая плоть родового как духовного, как рож (д)ающего, есть на-род, это есть его духо вность как творческой плоти деятельного человеческого быттия.Одухотворенность становится потребностью. Удовольствие по самому своему смыслу всегда ограничена только само собой, своими пределами, чаще всего не собственными, а социально обусловленными — размерами дохода и т.п. Ужовольствия подменяют потребности, когда социальная составляющая становится господствующей; так престижность потребления оказывается важнее необходимости в данном предмете. Количество вариантов удовлетворения потребности в удовольствии оказывается безграничным, и значительная часть производства ориентирована именно на удовлетворение престиэности потребления; социальность человека во многом оказывается связанной именно престижностью потребления, а не его смыслом или социальными последстиями такого потребления. Касается это не только материального потребления, но и эстетического и политического; таков во многом смысл существующих элит. Сама элитарность современного общества, во многом ориентированная на обладании, распоряжении и использовании ресурсов, в целом есть не только фактор, но и движущая сила вырождения, поскольку место в них достаётся по большей мере случайно, вне зависимости от мировоззрения участника и помимо этого мировоззрения заставляет больше заботиться о выживаемости элит и в элитах, чем об их значимости для общества Они слишком замкнуты, чтобы деятельствовать, и этим оторваны от всей целостности человеческой деятельности, то есть бытия. Что не порождает\ся бытие — неизбежно деградирует и выродждается.Действительность становится ему заменой жизни. Он действителен, только как пассиммист, проходящий мимо, или дикий кочевник Он не готов даже к осознанной гонии. У него нет осознанного про-этоса, ведущего к пойэсису его самого. Он просто есть «есть», и этим детерминал к лишенной смысла, чумной активности. Активиз — чума человечества, как чума Х1У века, породившая редкость населения и позволившая стать основой ннаем рабочей силы, легализация капитализма. Он не может без чумы войн и вооружений, ибо в его основе, в основе даже его труда, лежит преоблладание танатоса над эросом, энергетика и машина как умирание в сорбном труде ради всё того же существования. Но Империализм — доминирование производства капитала, менее связанное роизводством товаров, а часто, им и не связанная, спекуляция, переводит магнитьюд жизни в ее мадтитьюд, длителььность, что, бесспорно, делает основным не радость и страдания рождения, а страх и страдания смерти. А направленность смерти выводит к прямому вы-миранию, как естественному результату выродждения.Пассимизм есть предтеча и следствие выродждения Оба они ставя на грань преднамеренного или непреднамеренного вы-мир-а-нЕ-я, либо пассивностью в мире, требующем деятельности, либо деградацией его как существа этого мира, что также есть существо деятельное. Человек и без того был вымирающим видом, но стал активным вымирателем видов; видимо, он добирается до самого себя.Как вид, он всё более становится формой, не осуществляющей своего движения — деятельности в требуемом масштабе, тем самым разрушаетсся и он сам как существо, рожденное, род, родящее, ибо именно это есть неотъемлемое врезултат половой любви как прафеномена всякой творческой деятельности, а она творческая всега в какой-то форме и хоть в минимуме — всё более растворяется в существов (не)-ании. Еак просая анима, персть земная в лучшем случае, чему способствуют позитивистские его исследования, разррушающие, как уже гговорилось, его существенно-бытийную мета-физику, его преодоление низших форм не только существования, но и движения, деятельным сотворениием совего существа и сущности (сути) и движения — деятельности как осуществления усии. Физикалистский проект самоубийственен для естествознаниия. В равной мере нейрофилософский — для человекознания. Зннание его всегда изменяется, подчинено деятельности, ревращающего это знпние в простой «фюсис».

Бесспорно, многое и многие тормозят вырождение, однако оно за последние два столетия всё больше проникает не только в отношения, но и в сами ценности людей. Их существование и распространение всё более становятя зависимыми от успеха и успешности, что неизбежно ведет к определяемости их творца удовльствием или неудовльствием потребителя,»успевшего», от их потребления. В ценностях всё менее обнаруживается элемент служения, но полезности джля повседневной жизни; служение воспринимается как праздничное действо или мучительное подчинение. Наибольшему служении подвергаются деньги _ превращенная форма социальной связи, ставшенй отвлеченной формой, даже видом, видимостью человечности. Но нет ничего ненадежнее денег, поэтому обмен на ни х каких бы то ни было ресурсов оказывается релятивным, неустойчивым, эфемерным. Служение им требует жертв больших, чем человек может создать, приводящее к истощению служение только умножает вырождение и порождает не только превращенные, но и прямо извращенные формы служения. Искственно сконструиированное «прирожденное», «При-рода», около чего, но не в чем и не с чем, подвергаются в своём роде акже истощщению, а у человка факт его смерти становится важнее его и им ррожденного, в утрате собственного начала и его преобразования особенно и проявляется вродждение. Пассимизм подгоняется страхом, отчаянием, ужасом деформированнной души социальной или собственной смерти. Вообще ресурсная ориентация сознания, его связанность предметом и попечение «о»(предмете есть извращение извечного поиска начала, исходного агностицизма сциентиста, в забвении взаимодействия стохейона и архэ в деятельности, в деятельном становлении и осутьществлении человека и его внутреннего аутономического пойэсиса. Это и есть его родовое. Более важно производное, сотворенное, сознанием «для» чего он является; необходима ориентация и не на производство,более или менее усовершенствованнго элементарного, а превращщения его в средство «для» исторического перехода в истоорию— свершения, служение Само, Бытию, сути всего существующего. Тем самым и человек призван служить своей сути как творения природы не ради её использования, но ради совершенствования всего сущего. Он призан продолжить эолюцию всего к окочательному цветению конца врмен, когда не бдет другого ремени, кКв ремени трчества. Это переход от ограничченного хроноопа к эоническому времени, как Хронос пожирал собственх детей, за что и был оскоплен Зевсом, так и социальоность, всё блее обнажающаяся до социумности, пожирет собственноое порождение. Именно на этом пути сам человек может жостигать своего совершенства, что сделает его существование не только беспредельным, нро и радостным в своём существе. То есть Родостным. Предел этой необходимости достигнут именно потому, что капитализм достиг предела технического совершенсмтвования человечества (он весь — на использовании физической эннергии) и всё более втягивается в развращающее растление потребления и спекуляцию социальными регуляторами, что и есть вырождение не только человека, общества, но и всего человечества. И влиние его на окружающий мир оказывается развращающим, превращающим его в публичную девку, его содержанк, что особенно выражено в подходе «потребного» и, далее, «комфорте», высшей степени конформизма. Это — возвращение к этосности челловека.

Нетрудно видеть — деградации и вырождению подвержены именно исторически частные, человечески побочные принципы существования. Сквозь них всё более проглядывают обще-исторические начала человеческого деятельного бытия и они обнаруживают себя во всё более чистом и явном виде, чем даже ав прошлые периоды надения в человеческой предыстории; тем более опасны все явления вырождения и тем больше они несут ущерба накопленным за истекшие тысячелетия началам, «элементам», человеческого бытия и даже миллионнолетним ресурсам живой природы и миллиарднолетним результатам развития природы неживой, не говоря уже о природе самого человека, развитие которого осуществлялось как бы в дол — в не-явном обещании по достижении определенного уровня развития служитьмиру не только за счет установления его на собственных условиях, но и на условиях других сторон, что, несо-мненно, представляется современному человеку как угроза его миру и неизбежность «ката-строфы» − включения разнородного и борющегося в его восходящую на новый уровень дея-тельность. Поэтому явления вырождения не только увеличивают долги человека и человече-ства перед универсумом и всем прошлым и будущим человечеством, но есть ослабление его самого и его решимости не только быть, но и только существовать самому, рисковать своим благополучием перед необходимостью не только расплачиваться по долгам, но и служить бы-тию, одалживать его.И освобождать его в радости твочества Иного.

.

Деградант

Человек эпохи Вырождения — деградант. Он упрямо продолжает первичный посыл чело-века, его грехопадение — трудиться ради собственного довольства, безразлично физиологического или ментального. Его душевное является психикой, производной от животного состояния и ориентированной на внешнее и добивающейся лишь довольства в узких рамках первичных и производных из них ориентиров. Его дух — видовой генофонд, и не более того. Социальность проявляется продолжением не разрешения, а запрета промискутета; другие стороны его социальности, в которых залложены семена человеческоого обществв, а не только его семейных уз, возникших как раз из–за того, из–за чего первочеловек был извергнут из рая. Обращение к душевному и духовному по существу рассматриваются деградантом как нечто болезненное, подходящее — и оставленное как профессия — духовной элите, которая, в свою очередь, больше склонна обслуживать население, а не прокладывать ему новые пути. Для этого человек должен покинуть привычное и обыденное и найти путь к Бытию и самому стать Самим, — что выводит из узких рамок собственной природы и, одновременно спасает ее как существо природы и и снимает противоречия, искажения и превращения с сущности человека. Пока что все исследования сущности человека приводили к тому, что не было самого Существа для сущности; обнаружение самого Само каждого человеческого Существа делает каждого Особой рода, уяснившей себе Своё Призвание и ступившей на стезю мессима, призванного вести человека не толчком сзади, как обычно, а осмысленной целью, телосом (необходимой для человекознания «энтелехией» Аристотеля, которую грубо выбросили из науки), который ныне означает Призвание к Бытию. Человек — существо не столько местническое, мисс-ическое или мистическое, сколько мессическое, идущее свой путь с миссией, посланием, де-Якларацией, Это требует пересмотра его видоовой определенности, естественнонаучно возе-денной к раз-умности, умности раз и у всех, хотя собственный его ум должен руководствовать разумом. Именно такое переворачивание и сфокусировалло человека на видовом; новый, деаленирующий, перворот призван возродить его родовые определения и ослабить тысячелетиямми укрощаемый им природный, натуральный» детерминизм. И это есть творчество человеком своей личности и судьбы и судьбы всех прочих реальностей, среди которых он — избранная, что естественно (здесь слышится аутономия) вытекает и втекает в его творческую поступающую деятельрость, то есть бытие, то есть призванная его к мессиму.Пассимист — существо де—терминированное, имеющее либерти в узких границах иключительно как политического действия, а не терминированное, пере—ступающее орграниченности, фриберальное, как мессимист. В эоономическом плане он всё более массово скатывается в прекариат (Стэрлинг) или лохов (Анонсенс, Авангарх), что вляетс его естественным состоянием. Как де—терминированное, он оказывается, что есть изнанка этоого, функцией социальной структуры в её по-видимости случайном или желательном виде. Его пассивноть определяется связями как выполнением функции.Но только крайне ограниченной.Он уже выпадает, де-терминируется, из природных связей (обычно опосредованных цельной деятельностью, что есть условие свободы), и вё более подпадает под статистические закономерности, в которых империализм теряет свои последдние основания ждля существования, поскольку он есть всё же капитализм, осовоой котторого является ереработка «природного субстрата до товарной формы. Статисттические закономерности — это денежные игры, зона статистических азартных игр почти без правил. На первый план всё более выходит дар и непосредственная (в которой социальная предметность подчинена общественноому отношению, личностному) услуга. Становясь де-терминированным, пассимист получает шанс перейи окончательно грань дтерминированности непосредственной, особенно социальными связями, негативной, и стать терминалом, создаю-щим, как деятельность, отношения свободные, то есть личностные и общественные. То есть на новом уровне стать родовым, не производящим или реализующим своюпри-роду, а порождающим существом, архетип которого, как мы видели, заложен в половой любви и её плоде, без которых теряется цельное содержание деятельности; человек становится самопрождающим-ся существом, что пребразует всё сущее. В ом числе и сам секс, сведенность к которому очень выразительна в психоанализе, первично построенном на том, что ребенок — лишний в браке человек. Таким лишнм человеком социальной системы и выступает пассимист. Надо сказать, что пассимизм имеет еще одну сторону — им становятся нассивно, это — прежде всего неггативные (как и большинство социальных) о-пределения, относящие его к малтитьюду, количеству, и его натуральное состояниие — безработица, на что ннамекал еще Маркс в «Капитале», это снижает цену труда. Обратить состояние «есть» в «Исть», в деятельность, раскрыть себя как магнитьюд,— первый шаг к мессима. И он ксается и «работающих», то есть «занятых», «деловых», которые в соврменной социальной системе чаще всего представлляются если не бездельниками (Обратная сторона разорванного активизма), то бездеятельностниками, небыальщиной. Наиболее отчетливо, но зеркально, он выражается в исламскоом террорристическом акте, поскольку террор есть некий акт, но акт отказа. Скрытая в пассимисте дюнамейя здесь раскрывается в динамиите и эннергии взрыва и информационной детонации. И имнно поэтому империализм все чаще нкоропоррирует информатику и информацию, поскольку уже и в ней превращается в фантом. Паассимист реальнее тих фантомов, часто разрастающих свои системы для инкорпорирования в коропорацию, поскольку пассимист может интегриироваться в новый, подчиняющий форму, уже связывающий магнитьюдом малтитьюд, общественную систему и преобразоанных родовых уз, и преобразованнных политейных отношений, сбросить отчужденные формы и стать свободной лличностью. Пока что он — атомизированный «дивид», взорвавшаяся «индивидуальность или голодное человекосущество. В разных обличьях, в разных личных и социальных комбинациях, они представлены и в России. Пссимист, как общее их обозначение, конечно,может иметь соответствующую идеологи., подчиняться такой идее, и её, как извращенную форму социальной власти, надо деотчуждать. Он есть крайность отчуждения, и в большинстве своем есть просто де-терминированный «пассимид.» Он «лич-ин-ка» в смысле «ин», и часто не просто «выражается» в «раже», что и есть типичная черта «выражающегося» в информационных потоках вырощдждающегося общества, он чсто вы-сказывается, сказывается как на-личный, что позволяет противостоять «логичной» (фор-мально, что есть отчуждение от него, как от содержания) форме и «казать себя», но и начинает инициативный диалог, «вы-рождает». Это уже активность, но не функциоональная, а само-стоятельнная функция (одна из! То есть не разрушающая, а созидающая цельность) активно-сти, как стороны деятельности, как признака деятельности, что нередко слабо в других регио-нах мира. Да и сам самоприписываемый активизм оксидентала — в сущности, лишь делови-тость, делячество, навроде тогго, что в России называют «деляга», и этимологически связана с тем же — «занятость», что можно понять как «за-не-я-то-сть». Здесь коннотативно расккры-вается отношение, выявляющее отчуждение –«не-я…», Другой, Чужой. Чему нередко противо-поставляяется другая империя как «Коза нотстра» — «наше дело», спаянное преступлением и насилием, естественное продолжение непрекращающегося «Фронтира», «пограничья».

Или человечество Обернется (а не отчужденно «перевернется», хотя и в ээтом, как восста-новлении порядка отношений, инкорпорированных в социум первобытов, уже потенциальных «бытников», по существу пациальных, антиагрессивных и неутилитарных, но подавленных социальностью, маргинализированных и отчужденных ими как терминальнны, но от них черпающие силы для себя, перевернувших себя в центр), Обратится и станет Собой,Как движение самого и собственного бытия, то есть деятельным человеческиим обществом свободно деятельствующих, то есть личных, лучш-дей, или оно пойдет по миру, действуя разрушительно, в поисках все новых грехопадений, нужных, чтобы окончательно не впасть в прострацию достигнутого довольства и вседозволенности, от которых один шаг до новой нищеты и нужды, что уже выражается в недовольстве и запретах. Это — агрессия и деструкция извращенных и отчужденных социалов, всё еще не вернувших изначальную интенцию принципиирования общественного, отношенческого, пациального, что в России изначально было развито и никогда не прекращалось, миросознание, о котором мы говорили выше. Но пацессия часто оказывалась пассивной, не способной обуздать агрессию и деструктивность, котторой в России противостоит традиция деятельности, начиная с теллургического общества, Миросознание должно стать более активным, раскрыть своё сщество как цельной личностной деятельности, и этип противостоять агрессивности, экстенсиональности, пространственности, малтитьююда в существе, пациальностью, что есть центр изначальный, но расчлененный и отчужденный в социальрость, как историчность, магнитьюд, деятельность, личность,— вот основы мессима России и исть-тинной истории. Рыночность и потрребительство — количественно умножившееся, и есть та нищета и нужда, обойти которые пытается либерализированный (в тенденции к последнему краю — либертаризированном) пассимист. Если реальный социализм не справился с организацией всеобщего товарного всеизобиилия, за что его обоозвали ложью, то империализм не справляется с всеообщим денежным всеизобилем, низкими рыночными ценами на народные товары (неолиберализм), что тоже окажется ложью. Но они оказываются всё на тех же путях, «бич необходимости»(Гераклит) гонит их по этим разным путям, не давая обнаружить свой бытийный мессим.

Надо обратиться к Миру номер Ноль, Евразии, ее явленному образу, в тенденции _ облику, России, как Средиемлия, а в сути Средимирия и пересмотреть Телос (урезано понятую Эн—телехию), Первичный посыл человека, когда он дал преимущество внешнему перед внутрен-ним — и в отношении природы, и общественного от-распределения и собственного Духа и Души и Тела, мира вообще в отличие от постоянно производящей деятельности и её действи-тельности; предпочел смертное бессмертному, Самому и Себе в своих делах, и теперь история готова повториться.

Удеграданта смертное приобретает особую роль, особую силу; существование и смерть, из него вытекающая, достигает апогея своего господства. Он управляем и управляет в целом лишь страхом смерти и страданий, и в их про-из-вольной иррациональности, отпоре ей, тоже иррациональном, но не антирациональьном, а Ином ему, что подавляется насильственным рационализмом, черпает истоки своего вездесущего рационализма, не смотря на всё множащиеся попытки преодолеть её как произвол, а осуществить как волю, основа и обличье которой — лбовь. К Другому любви быть не может. Только к Иному.Не было человеческого существа столь управляемого стихиями и архэичного, не смотря на свою всё умножающуюся и умножаемую поэтому технологическую защищенность и преодолевающее ум его орудием раз-умом. Мессимист управляет стихиями, хаосом, можетрешиться н них как на исток, «время и место Оно» (Эллиади), до разделения и рационализации его формальностью, оскольку низшее стало не содержанием, а формальностью. Он сам еть стихия и архэ. Но именно техника становится, в свою очередь, той стихией, которая всё более угрожает человеку и управляет им, не давая обернуться в архэ нового человеческого отношения. Именно вписываясь в обстоятельства современности, забывая или расточительно используя наследие прошлого и начала будущего, человек становится не только паассимистом, но и деградантом. Он стремится всё дальше старнится, от тихий, от исти и постоянно говорит о конце.Им, еего активностью, менее всего руководит стихия эроса, эросически-энергийное начало, но начало динамически-танатическое. Он не наслаждается своим могуществом и способностью к жизни и давания жизни иному; он стремится как можно более осуществить и принести смерть другому, используя его именно как действительность, фактор и раличность, расколотость (ныне уже умершего в основном и в массе) своего «жизненногомира»(Гуссерль,Хайдеггер). Поздний Гуссерль лишь отчасти прав, связывая кризис наук с лишком больши отвллечением (отчуждением, неибежном в логике, рассматриивающей лишь термины, но не раз\соединяющие их термы) понятий от жизненного мира. Сам жизненный мир оказался (в отличие от России) слишком широкой абстракцией. Он внутренне расколот на других и другое, агрессивное взаимно и взаимно деструктивное так, чтто даже Небо как мир (Хайдеггер уже избегает говорить о жизненном мире, о по-рождении, только про-из-ведении) не может связать четверицу — она распадается, и в особенности, как нам кажется, что нет объединяющей цельной деятельности личности и разноречивого общества, его недеятельное, пассивное –просто существующее, постоянно забывается и распадается. Та же трудность стояла еще перед Къеркегором:»Или-или», антагонизирует он, не тавя вопрос «либо-либо», что различает, не разрывая. Наконец, Делез и Гваттари оказались слишком большими оптимистами, что бессознательное в желлании моожет соединить дизъюнкцию, на чем держится весь шизоанализ. Дизъюнкция оказалась строгой, исключающей, и воссоединяемое оказалось невоссоединимым.Это возвращает к проблеме экзистенциального выбора Сартра, который, однако, отрицая сущность заданную, не предположил сущность человека созданную, по-оскольку пренебрегал творческой человеческой деятельностью. Она творит сущнность данного человека з выбооров и объединений, она не столько общщественна в отношениях (что Маркс молодой ззакинул далеко вперед и скорее как желлаемое, торжество общестенного, что сам же он отметил, что пока торжествует гражданскоое общество, обество ормальное, и посешно перевел без оговорок _ с оговорками доопутимо — на всю иистори.), но их особом проявлении кк масс (гражданских в политическом смысле) и, соответственно, омасовленного индивида как просто «бытия», что посппешно. Но такая сущность оказалась в негативностти некоорым другим, особенно связанным с капиталом, Мир не имеет жизни, помимо вовлекающей и одухотворяющщей его деятельности. Помимо него, он в смертьи сам есть смерть, чего не заметили спекулятивные реалисты. Жизнь же технократ, технолог и т.п., понимает однобоко, как существование во что бы то ни стало и не способен в массе своей посвятить её чему бы то ни было, не укрепляющему его в существовании. Он уже нее только созерцает существование другого, что может раскрыть в нем иного, но всё превращает в своё (а не собственное) существование, неся, тем самым, смерть вему, до чего могут дотянуться его манипуляторы. За страхом смерти проглядывает стремление к ней как человека, то есть существование в образе животного. После тысячелетий истории такая позиция ыражается как явная деградация, а эо эпоха, эпоха частичности и утраты судьбы — как деграданс. Для человека и человечества деятельность и есть и основа, и бытийная задача и призвание, можно сказать, назначение и способ бытия, а не средство существования — осуществлять бытие свое и всего иного до его вершин; период развития технологий следует рассматривать и постигать как время обретения технологических средств для этого. Но он представляет это как цель. Подмена целей средствами явно свидетельствуют о деградации труда, если это не его разделение. Но здесь этого нет. Человек есть жизнь и должен осуществлять её в наибольших, преодолевающих ограниченность ее понимания и происхождения и в себе, и в ином. Поэтому эросическое начало деятельности, вырастающее из возможности, динамейи,как её реальость, не обязательно затрачивает, энергизирует, превращет в средство и процесс, их немедленно и напрямую, как это склонен делать деградант в их своекорыстных и ближайших возможностях, истощая тем самым реальность, а сохраняет динамейю, эрос и использует ее, ак мессимист, в целях наибольших реалий, особенно ценностей красоты, добра, истины, мудрости, не отвлекаясь от них, а восходя к нним. Деградант не мудр, в лучшем случае и в случаях очень немногих — умен;в массе — интеллектуален. Ум его — бытие чувств как проявления просветленной души — затемняется афффектами, а не эффетивностью,и как проявления все еще предысторического состояния как тела, так и души и духа, проявление их в отчуждении и остранении ак неистинного не раскрывающего родоую природу, общества, детерминируемых «снизу», от первого к последнему, в проблесках которого проявляется «фило-софия», мудрость, всё ещё развивающаяся в несобственных формах и которой еще предстоит стать обличьем цен-ности мудрости. Аффекты (с ниими, как с неистинным, боролись сначала Декаррт, потом Спиноза) имеют по большей мере социальный характер, всё еще определяются социальной психологией как отчужденным существованием свободного в качестве социальноости, всё еще подменяемого «социумом», чаще всего — маргинализированной и извращенной семьей, доми-нированием Иного как «своего мира». Но и последняя проникнута танасическим холодом от-чужденно-деляческой, а не деятельно построяемой, социальности; последнее накладывает на эмоции деграданта особый характер извращенности. Но в качестве ре-зистентности деформа-ции они имеют творческую эрергию костяка, вокруг которого может соорганизоваться сущщее, хотя тенденция противоречий и а-гона ще слишком сильны.

Искуксство деграданта, то есть нисходящего от маггнитьюда к малтитюду без определенной меры; для личности — это весь универсум, поскольку он есть самоостоятельное качество как собственнбое содержание, поэтому, служит не бытию преде всего, простейший вид которого — жизнь (ж-из-нь, что уже гговорит о необходдимости деятельностти), а не простое существование, а заклинанию смерти и ее фетишистскому вы-ражению, а не рождению эроса, связности, что неизбежно усиливает её присутствие во всё более извращенных формах. Наука утверждает всё более ничтожество человека перед законами природы, общества и его самого, хотя бытийное назначение её — создавать основы для совершенства и идеального проявления всего как сущего, в ее превращенной формы телесности (объекта), а не процесса, как бытия, до уровня совершенства тела человека и его ума, процессуальое бытие недоступно современной науке, а может бть, науке, искусству, религии, фил-о-софии вообще, в ее превращеннх формах человека, природы и пр.; политика утверждает косное торжество большинства, торжество количеств, а не качеств, когда истинное назначение демократии — утверждать права меньшинств, вплоть до личности, крайнему меьшинству, которая поэтому не станет стремится в лидеры, превращенную форму качества личности, а личности ак одноременно, качественного большинства и не вне мира, а в самом его ентре, как критика и нарушителя его. Становится всё более ясным, что действительность во всех его значениях, значимостях и смыслах состоит из меньшинств. Имен-но это создает особое значение большинству, целому, как еще одному из меньшинств, поддаю-щемуся творческому вмешательству в соответствии с его имманентными потенциями инобы-тия. Но деградант всегда считает себя большинством в мире; мир зависящим от него; другое ему подобным, в (н)ещью среди вещей.

Деградант по своему поведению вполне воплощает в себе бразец Варавванского человека — он склонен к удоольствиям (одним из которых является популярность) и к насилию при усло-вии, что они окажутся в существе безнаказанными. Он вы-делывает, вделывается и вы- деляет-ся. Именно так характеризуются крайности его проявления, между которыми и находятся про-межуточные, «легальные» варианты. Их можно определить в терминологии самого деграданта как «ништяк» и «нишкни»; оба они относятся к «однозначным логикам»: первое — «всё истин-но» (крайний оптимист), второе — «всё ложно» (крайний пессимист. Уманастроения, подобные им, легко заметить в таких особо опасных, но распространенных явлениях как наркомания и терроризм. Для первого главное — достичь состояния полного наслаждения, для щегося непре-рывно и не прерываемого никакими внешними воздействиями («ништяк», оптимист), для вто-рого — внешние помехи необоримы и могут быть только уничтожены, часто вместе с самим со-бой, так что всё жолжно быть ликвидировано ради некоторой мечты (аналогичного «ништяку»), и всё жолжно быть приведено в состояние максимальной покорности насилием («нишкни»). Второе также имеет аналогии с первым в мечте привести всй в тождественно-истинное состояние, тогда как остальное считает тождественно-ложным; наркоман же считает мир тождественно-ложным, и лишь мечтания — истинным.Оба они направлены в существе на ложное пеодоление средоточия эпохи Вырождения — сознания, вырванного из контекста цельной деятельности и потому обреченного предметностти и «коституированию» предметта, что часто станоовится объектом манипулляции, которое исходит обычно из поверхностного, чувственно данного и на приндительности (оттуда? Какой? Доколе?) данности строит неопровержимость своих норм, регуляторов и целей. Преодоление поверхностного часто ведет к погружению в бессознательное наркотическое или смертное, но так осуществляется выход лишь в большую ложь — простое отрицание наличного. Деградант вообще стремится к однозначности и полагает многозначность ценностей для различных реальностей несовершенством последних, отрицая ин внутреннюю красоту, добро и истину, зачастую тщательно скрывает их за поверхностью существования, именно его считая миром, а не многосложное противоречивое взаимодействие всего, и ищет преодоление поверхностности сознания в избавлении от него, тогда как задача современности заключается как раз в преодолении не сознания, а его поверхностности, унаследованного отпервичного посыла, телоса человечества «обреченности вещам», то есть прежде всего данному органам чувств и необходимости существовать. Назревший переворот, оборот и обращение в новый телос человечества (и пересмотр наследия старого, под поверхностью которого новый вызревал как необходимость) — «обреченность себе» не только всего существующего как сущего, но и самого человека. Но здесь «обреченность» означает именно «обращенность», а не европеизированный «рок». Такова и без этого изначальная судьба человечества, которой деградант стремится избеать, сохранить безответственную (хотя и неявную зачастую) надежду на рок, фатум или фортуну.

Деградант под видом свободы подразумевает равенство и не только перед законом, а бук-вальное равенство всех людей. Он потому и деградат, что деградирует, хотя в карьере можеет и поцветать за счет утраты собственного человеческого содержания, начинает наслаждаться сво-ей деформацией, теряет свой общественный статус и ситус, своенеизбжное место в иерархии судеб, призваний, ролей по принципу шара — где каждй есть вершиа сех вершин и опора всех опор, опора всех верщшин и вершина сех опор. Деградант создает явные неявные ложне или изращенные иерархии не ради личностого бытия, а ради расширения своего мира кА сред-ствасвоего аиболее обеспеченноготсуществования и господства. Социальные и иные различия понимаются им прежде всего как факт случайности и он полагает ответственность каждоо рав-ногой ответственности любого другого. Хотя подобные взгляды скрыты под поверхностью своей исключительности, последняя подспудно понимается как случайная в своей необходимости и неизбежности и не возлагающая особой ответственности за собственную социальную активность, обычно за счет общественной роли. Она полагается собственно случайной и не обязывающей по отношению к нему. Собственно говоря, личностные, то есть общественные, отношения, значимость и значение, а следовательно, и смысл которых нарастают в современную эпоху, пассимизируются деградантом, полагаются им слишком тяжелыми, − себя он понимает скорее как индивида, лишь случайно попавшего в человеческое тело и вынужденного ему потакать и соответствовать его потребностям и только вытекающим из них интересам, а не интересам и потребностям человека, интегрированного в общество и ценностям универсума. Деградант выпадает поэтому из человеческого миропорядка как таковой и, по большей мере, следует ему вследствие императивов своего несчастного сознания,− а сознание есть всегда сознание несчастья быть «здесь-теперь-поскольку». Под душой он понимает единичность индиид перед лицом сего остального. Поэтому и философия, основанная на сознании и «здесь-теперь», сколь бы она ни представлялась метафизикой, то есть философией, преодолевающей принудительную «физичность»,»Природность» сознания, есть философия скорби, а не радости, достичь которую можно только по другую сторону созанния. Но Это не значит выпадение из порядков человеческих, социальных, природных, как это делает деградант, а осознание ограниченности сознания, сциентичности, фидеистичности, эстетичности нашего понимания, их конечности и сущнственной внесознательности мира, основанного не на сознательной конвенции и потому всегда частичного, подавляющего незрелую личность, а на признании автономии всего сущестующего, его самовитсоти, лишь частично схваченного созаннием и то в аспекте целенаправленной (и ограниченной, исходящей из опыта или знаня) активности, вне постижения её цельного контекста, по объему далеко много большего, чем созанание. Поэтому деградант — тот кто существует только так, как сознает, не признавая Иного, обратной стороны сознания, его сокровенного корня— быть средством преображения. Деградант склонен к довольству, удовлетворению и его ищет ак границы. Мессимист не недоволен, он волен и терпеть не может границ.

Подобное сознание живо в России и должно, выйдя с окраины, стать основой созанания нового. Живаговского человека, доверяющего сокровенной Любви, Красоте, Добру и Истине мира, их проявления в прикровенном − животворящей Вере, Надежде и Любви души и их во-площению в Плоти Мощи, Воле, существо-ании в Мре, Воле, правде. Тка должен произойти оборот и обращение от генезиса (от тела к духу) к Кенозису человеческого, от духа, понимая под ним сокровенное всего сущего и каждого сущего — к обновляемому телу и вещи, твори-мому миру. И его полноенный Стасис — главным образом не истерический, произволььный экс-тасис экзистнциалистов, но раззворачиивается (осуществляя и экстатическое по свободе, как проявление того «мистического» начала в духовном, — и это есть цельная поступающая оборачиивающаяся деятелльность человека кк динамическое начало бытия. Поэому экстати-ческие приступы деграданта неизменнно ведут к разрушшению сущего, проявляются как его одиночество и деструктивнось ко всему существующему, чаще всего не имея софоса своего осуществления, поскольку сторонится деятельности как целлого и в целом, предпочиитает ча-стичные и отчужденные формы деятельности именно потому, что его сознание нечасто проявляет твворческое своё предназначенние, а обречено предмету, не замечая, что предметностть предметного, как общего свойства общественного отношения, деградирует в формальность и формалииззует его самого, хотя, как свойственное человеческой деятельности, есть лишь опосредование её самой. Это выражаетс чаще всего в том, что выражения предметногоо как способа отношений, душЕвное и Душевноое, чувства и эмоции, либо переносятся на объект, абсолютизированную форму предмета, либо превращаются в аффекты, а не общественныу эффекты, что выявляет в ддеграданте последн. из возможных (истторически и огически) форм дефоормации души. Появление равно-дущного, пориматно-интеллектуального и соматичного деграданта есть последнее предупреждение о необходимости перейти к новой эпохе человеческой жизни — посвящения её бытию, а не использованию его как заурядного ресурса для уже излишнего укрепления существования. От укрепления корней надо перейти к росту, а затем — и цветению кроны человеческого рода как попечителя всего сущего. Так должен осуществиться переход от господства Возможного (Древнее время) Настоящего (Новаое время) к осуществлению Должного (Время как таковое). Обращенность деграданта — негативная, принмаемая, а позитивную— к смерти и небытию порождает общую настроенность вины перед существующим и сущим, что пониимжает общий тонус жизни в существование; необходим поворот этой вины, а она действительна как виновность перед собой за неполнотту бытия, — к рождению и по-рождению, к ра (о)дости самого процесса, а не у-доль-с-творения из-готовлением. Оно пороожддает не универсум, не является деятельностью, но лишь изготовлением довольства.И по смыслу только приводит к воле, а её не оосуществляет. Поэтому в массе своей деградат ищет и осуществляет не волю, и ее мать —любовь, а до-вольства., тем самым не только снижая элементы своей духовнотти, но и подтачивая уё самму. Россия же традиционно славиласьь своей духовностью, будь то даже и богоносность. Что часто, в фоорме извращения отчуждения, поворачивалось помазанниколатрией.Деградант в пределе — не общщественное, а социализиррованное существо, не мооральное, но лояльное, не образовавшийся, но получивший образование, не деятельсттвующий, а обученный приемам и технологиям. Таковы результаты культивирования интеллекта вместо души (сводиой к «психике») И разума в ущерб творящему, а не только понимающщему, уму, способу бытия духовного. И со-знания «о» над сознаниием «для».Деградант разрушает любые определенности, как де-терминированное существо, и он ест обитатель не столько структурры, сколько инфраструк-туры, в тоом числе и в смысле пространства, есть выразитель и жертва глобализма, построен-нного, главным образом, на движущихся (пока что) массах, в ом числе и человекческих, а не толькоо товарных. Он, по существу, есть «чекловек» и «паспртоперсона».

Деграданс

Декаданс и, в частности, Серебряный век в России был последней творческой эпохой. Весь ХХ век прошел либо под знаком дальнейшего использования того, что дали прошлые творческие эпохи и одновременной попытки создания нового (модерн), либо комбинирования того и этого (постмодерн) — Деграданса. И все потому, что Серебряный Век пытался добыть серебро в чистом виде и отбрасывал лигатуры, из которых формировались новые течения. Главный Раскол был между подвижниками, не смирявшимися с миром и пытавшимися усовершенствоваться , и героями, разрушавшими мир вместе с самовитыми реальностями ради создания принципиально нового. А надо было объединиться и создать единое и новое целое, основанное на свободном сообществе самовитыми реальностями и опредмеченных в реалии, как способ проявления цельной человеческой деятелььности. Поскольку к началу ХХI Века все, что было накоплено — растрачено,− и остались лишь окаменелые форы без нутра, без Само, не Самоосновные — мир умир и надо осознать, что мы живем в самом начале новой эпохи Архаики, что она уже началась с падения Второй классики (Х!Х век) что единственный выход — протянуть непрерывные связи к Серебряному веку, но и использовать элементы его распада, преодолеть их ошибку — групповщину,кастовость, восстановить целостность и непрерывность культуры, прервавшейся Мировой войной дважды, (что сравнимо с Троянской войной), но по затухающей дававшей плоды до сих пор и обратиться к реальностям в их Самовитости, обнаженной в том числе и культурным кризисом, — и начать творческое Воз-рожде-ние в ми-ре Выродждения и неможества, — не боящийся, а ищущий их богатств Мельхиоровый век. И это — судьба. Она заложена в раскрытии проявлений содержания —качеств, что делает нечто хотя бы в потенции личным, и стоит наперекор культу колиичеств, на чем, с необходиимо-стью, стоит капитализм, а империализм доводит его до абсурда. Качество, зауженно, антропо-центрическиЭ понимаемое в постструктурализме, как дар (особенно Деррида и Лакан), и под-черкнуто связанный с взаимностью, не смотря нна свою общественну. Интенцию, остается частностью, элитарностью, хотя он и есть существо зарождаюющейся подспудно (и не только сейчас) общественностии как деятлельного цельного, «неразменного» бытия-личности. В этом — трудность приложения понятия «Множество», даже в его логическом варианте, к магнитьюду (Гоббса оно устрашает, Спиноза видит в нем положительное), как промежуточного между «массой» и «магнитьюдом», качеством. Представляется, что можно ввести и некоторые оценчные представлления, связанные с деятельностью — «можества» и «Неможества», что различает образование малтитьюда в определенные ситуации, и выражает их свойства, отсылающие к качествам, как в России, не смотря нар риторику большевиков о «массах», это всегда ббыло и остаётся качественным веществом, проникнутым традициями цельной деятельности как осуществления любви и других цценностей (блага и т.д.). При чем массовизация угрожает качеству только в случае социального с структурного диктаа, и является его опорой и этосом в превалировании свободны общественныхх отношениий. Это означает, что существует некий аттитьюд, позиция, которая и определяет по существу общественное состояние. Но Деграданс арактерн не столько распадом социальных структур, сколько их усилением, переводом различныхх связей в связи организационные (в отличие от организованных), что создает отчужденнго человека, связанного только своиими функциями. И чем альше, тем больше. Это и позволяет говорить об общей де-гадации, посколька градация основана не столькоо на качествах, сколько на осуществлении функции. Работа и труд ппревращаются в службу, чему соответствует извращения власти как отчуждения, где осуществляется не человеческое, а «брендовое» (бредовое и бедовое, и едовое).Четыре последних явления по существу и определяют черты Деграданса.

* * *

Однако Декаданс века прошлого и позапрошлого основывался на той символичской (анти-символической!) идее, что мир лежит в грехе. Зло стало тогда более очевидным и наглядным и уждалось в своем осмыслении; однако не было предпринято решающих мер по преодолению зла; мир по-прежнему понимался в своей падшести, как обиталище греха и снованныи на грехе и зле. Декадент не отличает его от добра, и ищет в нем притягателььность прекрасного, что есть первый ход к Деградансу, сползание от высших форм духовного к элементаррным, исходным. Выразилось это в борьбе со злом в тоталитарных формах — всегда стремящегося к универсальности модерна и «мелочной лавке» постмодерна. Мир лежит в смерти. Таково заключение Авагарха.Он с трудом соединяет разнородные вещи и людей. Он мало порождает жизненных смыслов, теряет своии черты «жизненного», он всё болшье подчиняется вещам и разнообразному «дизайну»(Бодрияр), и даже — «даз-айну», недалеко от него ушедшему «дазайну». Человек всё более становится «не от мира сего», его всё более выталкивают из существования (нпр., спекулятивные реалисты). Мир обнажается до исходного — пространства и врменеи, часто внутри себя и межжду собой не связанных. Его ээтос все более проявлется как «среда». Всё это проявляет склонность человечества доводить разноречия до противоречий и глубоких кризисов, ттогда как такое положение затребует с особой необходимостьью целостной поступающей челловеческой деятельности, проявления его качеств в новых свойствах, уже общественных, а не стяжания количеств; это есть назреваниие персоналлистического «переворота» — Оборота и Оборачивания к истокам существующего социального этоса, часто проявляющегося даже как социумный, и раскрытия в нем подавляемых, отчуждаемых и расчленяемых истоков общественного как системы целостности, чему «социальность», как структура, становится лишь подсистемой, подчиненной в своем естестве. А это означает восстановление целостности субъектной (а не просто субъективной, про-из-вольной) деятельности на разных уровнях человеческой (и прииродной) общности, проявления пойэтоса, преодолевающего и обееченности «нраву» (неззаметно тянущейся подоплеке от Аристотеля), и личноостнсти как «характера», что восходит к нему же, и было высмеяно уже романтиками, как «скорлупа души». Тем самым психологизм в понимании человека должен бытьокончательно подчиннен его личностным, и, далее, общественным и деятельностным началам, его бытию; началом, не как простоой особенностью, а именно как способности деятельствовать не только во»всеобщем», но и в Ином, то есть цельно. Но всеобщее не должно гипостазироваться и рес-фициироваться. Не случайно соврмененые политики в значительной части борются со всякой общностью, понимая под ними, а не в формально-логическом их осмыслениии и идео-логизациии, истчник тоталитаризм, и порождая новые империи и тотальности. На основе де-нег. «Апостолы свободы»(Хайек) — это еще не сама свобода, да и слова спасения от них не услышишь, не апостолы.

Современность характериуется уже не только декадансом, но и деградансом, распадом и понижением самого понимания добра, массовым, почти райским, незнанием различий добра и зла, подменой их удовольствиями в противоречие страданию, вызываемому противобоорству стихиям, но не отношшениям с ними и к ним, стихиями, в том числе и прежде всего — стихией сокровенного и их преодоления — ра (о)дости. Но в деградансе неразличение добра и зла перешло на следующую стадию, по сравнению с декадансом — неразличения самой жизни и смерти, существа добра и зла. Так порождается специфически современноый культ удовольствия, в котором нет качественных, как в античном наслаждении, а одни только количетвенные (больше-меньше) переходы. Деграданс не порождает новое чувство жизни, основанное на массовом принятии смерти как торжество рес-алиизма (начавшегося с Декартова «рес когитас» и всё более побеждаемого «рес ехтенсиа» постмодерна) и сокровенноостью радости преодоления смерти в творческой деятельности, но на распространении довольства, комфорта, коонформизма и кон-фирмизма) в окружающую его сферу. Само довольство не выражает человеческого сколько-нибудь целостно; происходит деградация к первичным формам самопроявления человека лишь в значительно более могущественной форме,− не более того. Проект прогресса оказался ущербным с точки зрения духовной и нравственно-душевной. Дух по-прежнему понимается в отчужденной форме, как нечто существующее наряду с вещами, тогда как в действительности дух− обнаруживаемое, создаваемое и свершаемое самим человеком состояние мира не на основе миродовольства, а борьбы с падшестью, позволяющей господствовать существованию над бытием. Дух вы-Рожд-ается в ценностях, на чем осообенно настаивали неокантиианцы и чем был жив доктор Живаго. Живагоский человек рассматривает свои качества в восххождении к ценностям (а не исхождении из ни, что часто получалось у неокантианцев, особенно — Вебера). Дух не существует, он бытийствует; душа не существует,− она пере-живает; тело не удовольствуется, оно действует, у-дейсвОвляется этим. Но это и ззначит — существовать, свершать едиинство реалий, в которых вопллощаются все они в своих результатах. У-довольствие (у—Дьявольство) превращает всё в мире в приложимое к довольству и от него зависящее и по существу основано на «довольно» вследствие пресыщения, и всё прочее — религия, наука, искусство, философия исходят из довольства, ему служат как его «у»довольствия. Лозунгом будущего должно стать:»Довольно удовольстви!» И это особеннно важно именно потому, что от потребления всё более требуют удовльствия, и сами потребблляются другими с удовльствием. Это — реифицированная и отчужденная, перевернутая форма на-с-ла (д)-жде-ния, как момента деятельности, не о только потребления, ни самого её процесса. .Естественной мерой роста и осуществления удовольствия является только пре-сы (т)щенность, что и распределяется между людьми.И аыражается, регулируеттся не качесвтом, а количествоом,не иимеющим меры, деньгами.

Деграданс обнаруживает себя как обратная сторона прогресса и в качестве социальной е деградации: всестернизированный человек не создал социальной системы, от которой распре-деление благ не зависит, а зависит распределение деятельности- это свергло бы деспотизм структуры, Обернуло бы её.; она служит удовольствиям. Распространение довольства, как это ни трагично, приводит к социальной деградации. Здесь, как и в других сферах жизни — мате-риальной, политической, духвной,− господствуют превращенные (Маркс), извращенные, ис-каженные и отчужденные формы сознания. Само сознание ещё не вышло из предыстории — его существование основано на страдании, ныне сведенном во многом к нужде, − нуждается в страдании для своего существования и ведет к страданию Распределение страдания, как пути (или самой) смерти становится основной задачей социальной структуры, которая ии сама есть отчужденное, омертвевшее. Сама деятельность, единственный вечный спутник и творец человека и его надежда, переживается как страдание,трежде всего как труд (её, деятельности, элемент), как «труд скорби»(Деррида).

Сокровенный смысл деграданса — а ничто не существует без некоторого смысла,− возврат к истокам для оборота исходного телоса человечества из «обреченности вещам»(Гуссерль) в «творение духа» (что скрытно присутствует в слишком далеко зашедшей и не имеющей об-ратного хода редукции, ка прирпщение и возведение интесиональности в цель, и раскрытие духовных ценностей как целей есть существо перосналистического переворота); однако идет он в извращенной и отчужденной форме распада самой духовности, что противорчечит самой задаче современности, смысла наследования прошлой пред-ыстории. Творение духа следует рассматривать скозь призм раскртия Смо и себя. Поэтому деграданс следует рассматривать как негативное явление, способное множество усилий всего человечества на всем протяжении его предыстории привести к ничтожеству. Ничтожество, даже ни-что, — вот имя деграданта, а не человека Ничто как первой интуиции Иного, то есть бытия.

Замыслом Декданса было обнарудение целостности человеческого сущестования и конеч-ная победа уже человеческого добра над злом за счет изъятия из зла, а им представляллся прежде всего вещизм и мещанство, его эстстической привлекательности. Такова была его прикровенная задача. Модерн попытался синтезировать эти начала на основе необходимостей новых — социальных или расовых; но обнаружил необходимость свободы человека (и только человека) для синтеза этих начал. Признание свободы только за человеком, его исключитель-ной субъективности (а не субъктности), лежит в основе героических попыток Постмодерна синтезировать различные, часто безобразные начала в целостность человека, но свелось к дальнейшему распаду, что выражается само по себе как общий Деграданс человечества за счет использования его ресурсов, не только телесных, но и душевных и духовных в перекомбина-ции уже существующего. Деградант обольщен наличным и известным, переводом неизвес-стного в тривиально наличное известное, в «наличность». И в этом он «поличен» и может быть даже «обличен». В этом сказывается инерция к «горизонту», часто проникающая и в Россию; но здесь всё еще сильно понимание «края», и подспуно это понимание нарастает. Так Россия, чуждая всё еще и отрывам от истоков Запада, и равнодущному соседству с ними Во-стока способна сыграть роль сокровенного для человечества и синтезировать сокровенную сторону Деграданса как Архаики. ОН заключается в поышении личностной, пока еще негаив-ной, незаисимости прекария (он прямо детерминирован голодом и десоциализацией, что рас-крывает тайну империализма) и всё большего проявления опасности не только смерти, но ак необходимости не избегать — чем и опасность, не тонуть труде и удоолсьтиях, а перехоить к торжесву над ними деятельноти как бытия, бтия как процесса, оржества процесса, истории, над омертляющим сктианиями миром. Дгрдант, пассимист, по своей прирде очевник или оби-татель насильственно строенных «городов» из могоэтажных иерархий, ведущего почти расти-тельныобраз жизни. Мессимист — оседлый, он ступает только на дорогу призания и судьбы к постряемого, создаваемого, бытийного. Однако это означает и свершение давно уже идущего переосмысления духовного, душевного и телесного из их отчужденнх, налично-нешни и при-нудительных, превращенных форм, в которх они оазываются изращенными…

Сам Деграданс есть абсолютизация, часто даже гипостазирование, периода конца предысто-рии человечества, его отчужденнная, а потому стремящаяся к самоподдержанию, жертвующая для этого всем, форма. Преодоление его лежит на пути обращения самого первичного телоса человечества — «обреченности вещам» (а в России-«людям») более, чем внутреннему и вещах, и людях, и природе, что станет переходом от ориентации существенного этосно, по признакам витальным, к сути, бытию (еще без человека не реализованному), к признанию духовного в вего собственных, а не отчужденных (чаще всего извращенных) формах, ведущиим, осуществления нового шага в развитии, Такой телос восстанавливает энтелехию, утрата которой в Новое врремя породила больщщие трудностти — она необходима для человекознанияа и в нем должна господствоовать (и, кстати, этто связано с Единенным и егь ешго становящееся выражение). Что ксается явленной формы Деграданса — Постмодерна –признание всего предметом, «теоретический антигуманизм» (Альтюссер) и превращение челловека в предмет — противостоят как последняя «фоорма форм» их содержанию — «одаренности целесообразной творческой деятельностью», восходящей к бытийнму осуществлении, реализации человеческой свободы, субъектности (абсолютизированной до полной субъективностии), деятельности, признание её существования (но не бытия) не только за человеком, но и за всем сущим и существующим. Историческая Предысторическая практика тотальна (Сартр) именно вследствие ресифицированного, отчужденного и расчленного характера человеческой деятельности здесь. И особенно — вследствие вычленения практики из цельного цикла бытия челоеческой деятельности; в этом случае частные средства оказывают серьезное искажающее и превращающее, отчуждающее влияние на ход теории (дис-курса, в этом случае), и пра-(а)ктик (в отличие от «актики», если так можн выразиться,всё более развивающегося в искусстве, например); входящих в цельную челоеческую деятельность как системный элемент или системы как элемента бытия, что множественностью чаще всего выявляется расчлененность человека и даже самой социальности, а не их разноречия в отношениях. Отношения в Деградансе чаще всего имеют психоогиический характер, как "«отношение “к”», господствуют связи и даже (в социальности)—узы. Деграданс только по видимости и в его абсолютизированных, уже давно зашедших за край, формах есть деградация, Сокровенно и прикровенно происходит,− трудно определеить, в какой мере, − накопление сокровенного для нового этапа развития человека и человечества, уже обращенных к судьбе и основанной на свободно творимой судьбе, личности. Существо (но не сущность) Деграданса — не сама по себе деградация, насколько и поскольку она развивается и достигла опасных пределов, − а исчерппание истоков в привычной манере не редкого поэйсиса, а прагмемы, по-требления, из этого дейсттвия вырасла деятелльность, но в привычных этосных, социалььных, иногда –социумных, видах. К материальному присвоению,как потреблению по пре-имуществу (имуществу, присвооенноу прежде), как основе социального (первобытность), затем политического (Античность) и духовного (Средневековье) развития, ради осуществления необходимостей (полит)экономии, что не совпадает с промышленностью, полагая место для новых основ. И основы эти уже не будут экономическими в существе, но в них ввыражающимися до иззвестной мееры. Здесь — преддел развития всего капитализма, с самого начала пользовавшегося не собственными условиями существования, но духовным, политическим, социальным и природным наследием прошлого или других стран.

Сам по себе капитализм мог породить только прдставление свободы «от», но еще не «для». В этом смысле вся капиталистическая эпоха представляется Деградансом, «Как деградирует весна// На тихом переломе к лету» (Вознесенский). В отчужденныых, «фетишизирован-ных»(Маркс) это выражается в телесности товаров, в извращенной не душевности, а аними-зироованости социальных страт, классов; тотемизм, часто переходящий в вождизм, в полити-ке, часто и по преимуществу агрессивной, в пределе − военной; в духовности в извращенных формах текстопоклонства, формах уже не столько культурной, сколько эстетической или сци-ентистской, религиозной и фл (не)софской поотдельностти. Трагедия — и комедия! — заключа-ются в возобладавшем и негласно господствующем линейном представлении о развитии человечества так, что капитализм кажется наиболее естественным и завершающим шагом развития его, − тогда как по существу он — этап возврата к истокам, за которым должны последовать новаые уже история деятельная, личностнная, общественная, политически-душевная и куультурно — духовная, уже не разобщенные на эстетическую и сциентистскую и т п. По существу, капитализм, общество экономического мракобесия — лишь извращенная стадия мифологической пред-предыстории, когда в новой форме возобладал первобытный фетишизм, но уже фетишизм товара в извращенной форме, как античное общество было обществом анимизма в превращенной форме, а средневековье − тотемизма (божественного) в форме отчужденной.

Мифологемы эстетические и, по существу, этические,− сциентистские с императивом «жить по природе»− исходят от человека и опираются на его созерцания, понимания и объяснения, доводя до предела господство его опыта в существовании, подменяя, часто словесно, им «бытие», всё еще сокровенное в своём существе. Им приписывается постижение как таковым, а не наоборот постижения являются их бытийной судьбой, их принижаемой оснвой, ведущей сторонй и судьбой человечества Просто высшим божеством в них стал человек, (а не его бытие)великие личности: правители, учёные, художники.Но и они творили наперекор, а не бблагодаря госпдствовавшим фформам отчуждения. Особенно это аметно, а в палеонтропоологии. Исследуюттся различные стороны труда и этосной оциальной оорганиизации как «природднные» и «естественные», и их развертывание как таковых, без качественного перехода к человеческому и его соамоого в стадиальном росте и кризисах рразвоорачивают так, что всё делло своддится к формам и количестам. Этот подод пыытались преодолеть советские палеоанттропологи, некоторые (Поршнев, Алексеев,Бадер), ставя вопрос об антропосоциогенезе, некритично сводя общество к одной лишь форме — социальности. Можно утверждать с достаточным основанием, что агрессия как этологическому действю (Лоренц) протвопоставлялась «пагрессия» (от слова мир), и что именно она, хотя и в искаженных фрмах, стала основой развития человека. Впрочем, и такая (гипотетическая) деятельность подвергалась отчуждению. Но на такой основе толькоо мыслимо развитие со-обществаа, хотя и подчинненное социальностью, и сама социальност (а не только приматная социумность), преображениек которой станвится необходимостью. И миросознанием (а не просто «мировоззрением», изобреетенным романтииками) особенно отличались русские и россияне, как развертывания их теллургического начала. Подобное положение весьма характерно для Деграданса: выделяется крайнее и всё последующее рассматривается с точки зрения новых достижений в направлении того же самого. Особо это заметно в специфическом явлении данного духовного склада — в культе денег не только как таковых, а как присущих особо богатым людям. Из небесполезного средства, меры затарат рабочего времени, они становятся всё более целью «в себе»,− так что их затрата сама по себе приобретает черты жертвоприношения, в том числе ради эстетических и «этических» целей. Жертвоприношения денег таким образом приобретают извращенный характер, что характерно для постеку-ляризированной, идущей дальше отчуждения, религиозности поклонения внешнему, в пределе — вещам,− характер. Именно извращенность форм жизни, обреченного существованию, а не по-священного бытию, придает деградансу особо извращенные формы. Высокий «градус» матери-альной, социальной, политико-душевной и религиозно-духовной жизни прошлого заметно по-низился; градации в совершенстве человека, общества и понимания природы стерлись или поддерживаются искусственно, цифрами в банковских счетах, затратами на фундаментальные исследования, ценой продаваемых полотен, финансированиями в деградирующее образование. Препарации подвергается уже не только «социальный организм» (Франкенштейнианское чудо-више Спенсера) и тело (тлень-ло), как в Декадансе, но и индивид (крайний случай –«дивид» Кристевой). Более того, вивисектируется сама плоть универсума и даже отдельного лица, со-ставляющая нераздельное и неслиянное единство тела, одушевляющей его души и одухотворя-ющего духа, например, при «деконструкции»(Деррида) текста того или иного автора без огляд-ки на то, что это — личностное произведение и направлено личности (о чем ниже).Господствует анализ, разделение до противоречия, и некоторые философские течения (вряд ли оннии филсофские, да и сами считают себя логическими) гордо именуют себя «аналитической философией. Синтезирующая, творческая роль неявно передаетсяпоребителю, что якобы оправдывает Дееграданс перед лицом истории как среды для человека, однако этот последний остаётся без ориентира и метода собственного синтеза и в массе своей, а нередко и целиком, оказывается в условиях деградации, на него начинают действовать не этические (чаще всего искаженные), часто даже не вытекающие из них упрощенно –моральные (ориентиры сущего, часто подменяемые регуляторами), и даже не нравственные (всегда основанные на распадении на социальные образования), а непосредственно-этологические закономерности, которые часто еще и искажаются. Вебер исследовал трудовую этику, но в условиях, когда действие всегда социально направлено, поэтому поставилл социиологию перед трудной задачей определения более глубокого (и широкого) — деятельностии, чем и оправдал отчуждение в оторванном от основ труде. В деградансе и он распадается до «службы», не только государственной, в забвении иного — призвания, уже не только своего, но и человеческого. Так выражается пассимизм в своём существе в условиях Деграданса. Особо циничными представляются заявления, что «философы еще напишут» (Делез). В России, с ее неотрывности\необреченности трдиции, с ее личностным началом явлния Выродждения и Деграданса проявляются слабее,поверхностнее, сбрасывают чаще всего временное и наносное, приводят к интериоризации лучшего, переходу из опредмеченного в предметное и непредметное, а непредменое есть бытие, в формах неиностранных и не временнх идт на польз Мессиму России, е призванию пред историе и человечством. Но всё еще сильна идеократическая, отвлеченное начало во власти. Она чаще всего «проводит политику», но идеализированным и чужеродным образцам так, что неомонетаризм оборачивается Эпоой Монетизации даже того, что для общества бесценно — здоровье, образование, культура и без-опасность от насилия.

В сциентистских кругах продолжает особую роль играть критика «национальных языков»; особо прискорбно роль, отводимая при этом всё еще несамостоятельной философии — как лакея критики. Или, что противоречит, о не отрывается, критики сциентизированногго раззума. Но и вне этих пределов философия остаётся критикой образа жизни человека и человечества, его неизбежно мета-физических институций. Однако даже экзистенциализм, особо заботящийся об отдельном индивиде, направляя человека к поиску собственной, создаваемой им самим (чаще всего) сущности, в решающий момент, при избрании собственной судьбы оставляет его без всякого попечения, лишний раз свидетельствуя, что Варавванское человечество еще не пости-гает таинства Гефсиманской чаши, судьбы, оставляя решение под руководством Рока, Фатума или Фортуны.Это — отсталое христианство второго тысячелетия, где больше религии, чем веры в узком смысле слова — в отлличе от веры\неверы, для человека всегда диалектичной, данным оорганов чувств, их в направлении раскрытия сути данного как задданного. Лишенный руко-водства человек неизбежно деградирует, неспособный опереться о понимание свободной пмрироды судьбы, теряет ранее обретенные опоры в индивидуальных, социальных и при родных качествах.Качества организованы, в чем цель свободногго общества, Деграданс как раз и означает пренеебрежениеорганичности качеств, (дл него оони «организменны», ср. со Спенсером), расотчуждене и распад, деградацию качеств, особенно человеческих, их переход в количество и торжество количества, что естественно вытекает и оформляется как форма (ср. Негри, Харенд, «Империя»). Поэтому Вы-родждение связано с вы-миранием многиих народов, задержкой размноженниия и базовых для общества процессов половой лююбви как пра-феноменна тврческой деятельности, выражается в нем и ведет с ним ко всё большей занятости не духоовным или сущим, а существованием. Победив во межвидовой борьбе за сущетвование,при чем его видовая специфика стала весьма своеобразна по сравнению с другими виидами, и проддолжая победы, человек деграданса проолжет внтривидоую борьбу, с запрета которой он и начал своё восхожденние, как сосбственную этологию, а к ней в большистве своем относятся формальные И, далее, отччужденные форрмы социальная структура, цивилизации, нация, госудство. Задача Месима — перейти от биологической и редукионистской, регрессиной борьбы к этосу деятельности по преимуществу, от агонии к гонии, от торжества смерти, очарованности ею и отчуждения в нее и скорбь к торжеству рождения., на единственно неотчужденное и неотчуждающее (что есть абсолютизация буржуазного, в отличие от мега-полисного, мегабуржуазного) существование, осуществление и осстановление свободы кокретно, а не как рока — в деятельноти, котрая всегда есть свободая деятельность и включает её как свою реалию, средство и цель одноременно. Преимущество русского народа, народа российского — что он во многом научился управлятть своей судьбой, хотя, как негативную реакцию, это вызвало сильное напряжение фоормализзаци со сторонны государства. Он способен активно обращаться к своейсудьбе, лишь надо выйти из склонности оббращаться к ээтому в кризисные времена.И еще только в оосновноом на уровне личности и группы. Деградант начинает отождествлять себя только с выбором, мало обращая внимания на невыбираемое, на мотивы выбора и мотивы пришествия к ситуации выбора, на причины свободы, ее предназначение, последствия выбора и ответственность. Свобода оказывается равенством вибрать ничто, никто, нигде и никогда — то есть стать не реалией, а нереалией, не выбирает Иное, а идентичность, что оборачивается произволом, а про-из-вол, без ядра воли — любви — выпущенный на свободу — Пятый всадник Апокалипсиса, всадника Деграданса. Имя ему — Равнодушие, что тождественно отсутствию, смерти дущи, и новый квиетизм иди, лучше сказать, сатисфизм, довольство как идеал современной жизни, поиска удовольствий в равнодушии к судьбе, к тому, что ранее называлось духом. Не случайно основным мерилом места государства в мировой системе становится практически единственное — валовой продукт, а не права личности в ней и не оно само как совокупная личность.

Сатисфизм, как умонастроение Деграданса, особо опасен тем, что подрывает не только общ-ностные (как исторически зародышевая форма и праобраз общесттвенных), но и сами социаль-нные регулятори и стимулы, делая их развивающимися количественно, по нарастающей в дур-ной прогрессии, без качественной трансресии, восхождению к духовным мотивам, дабы чело-век не впал в самозамкнутость минимальной или, на его взгляд, оптимальной, удовлетворенно-сти. Когда на него начинает действовать в качестве стимула раздражимоость, а не человеческая возбудимость в направлении не свободы, а ре-акции Поэтому всё еще не решены вполне решаемые современным производством задачи обеспечения хлебом насущным и иными минимальными потребностями; именно поэтому общество всё более строится уже не только на «роли в отношении способк связи-В.Д.)к средствам производства»(Ленин), а и на возможностях престижного потребления. Главным социообразующим признаком становится отношение к средствам (даже не предметам!) потребления (Даже не сущесттования в современнном облике!). Деградант не существует, экзистенцильные вопросы его не волнует. Он по-требитель и участник или возглавитель социальных треб. Соответсвенно,он включает потребление и интресв, и ценностей (у-потребление которых как раз и заключается в иих «производстве) — нового “умного мира» европео метафизики. Именно последнее, понятое однобоко и исходя из идеалов прошлого, становится ведущей силой развития, но не производство как таковое. В этом заключена идея «экономики» в отличие от «политической экономии» прошлого. Деньги, а не человек и техника оказываются извращенным стимулом существования и само существование оценивается не трудом, а получаемыми деньгами («цена труда»— совершенно преращщенная форма, применимая толькоо к товару, но не к способности трудиться, к человеку, и никак поэтому не связанная с «предельной полезностьюю» ни в потреблении, ни в труде), независимо от собственной значимости человека и затрат рабочего времени общества, тем блее от значения человека и его смыслов. Особенно очевидно это тановится в политической экономии прекария, когда его рбота измеряется временем, стомостью, а не занятостью (именно временной) и откровенно неэквивалента в смысле обмена, особенно ителлектуальном труде, связанном с предари-тельным обучением и талантом (фрилансерство) и трудом поденщиа в сельском хозяйстве, свя-занном не с денежнми рсчетами, а с «физиократией”, подородием земли для правильного сбора плодов или обработки, чем и определяется временная работа, стоимость её. Таково наиболее фундаментальное проявление деграданса, выражение его душевн-духовной настьроенности в их отчужденных (в очень значительной мере — в мере его «самооотчужденя» (Маркс) формах, а именно они подвергались справедливой (отчасти) критике в ходе снятия отчуждения у Гегеля, на комбинации и перекомбинации, по существу — спекуляции.

Российское общество традиционно ориентировано не только на экономику; господство по-следней — преходящее явление. И даже на связанном с ним производстве. Оно зиждится на промышленности как способе труда и получения соотвтетствующих благ. Деньги обычно иг-рают в нем подчиненную, служебную роль, что сказывается даже в её ориентации на ресурсо-добычу. Достигнув уровня полной загруженности промышленности, Россия неизбежно обер-нется к неэкономическому обществу, четырехосновному (и политейному, и со-общественному), на этот раз с доминироанием духовного с его обращенности к Единенному —что, как уже гговорилось, есть призвание челловека деятельно участвовать в его целостности,— и теперь как Само, каким она традиционно была до, и во время, и после наступления вестернизированно-коммунистического влияния; его последствия сказываются до сих пор в том числе и негативной форме влияния системы победившей, но устроенной только для борьбы, агонии, на буржазных ценах (выставляемых ценностями) и неолиберально математической (типично фаустовской) утопии чистой цивилизации, как рафинированного социума-цивилизации, пережившего свои культурные формы…

Парадоксальность Деграданса заключается в упорной ориентации не жалеть ничего для со-хранения хоть себя, даже себя самого; однако приоритеты не выявлены, и в результате проис-ходит общее падение жизненного чувства и совершенства культуры, материальнрой в том чис-ле. Подмена промышленности экономикой бъет прежде всего по промышленному росту, так и означающее, отделенное от означаемого (Деррида) не столь невинное предприятие и ведет к девальвации всех накопленных ценностей, не говоря уже о непрерывном размене «валют»и неразъединенности мелочного обращения и обращения крупного, исчезновения различия массовой и элитарной культур, которые традиционно поддерживали друг друга в творчестве,− по крайней мере в эпоху расцвета этой бинарности, в период Модерна. Деграданс вообще означает исчезновение дистанций, отказ от различий,− а традиционной страной различий, в отличие от господства вторичного хаоса и противоречий,− остается Россия. Деграданс отказывает истории во временном развитии и осознает ее как цикл рассказов, которым уже нельзя доверять («Метарассказы» Лиотар). География также превращается лишь в рассказы о путешествиях — и Европа оказывается бессильной перед натиском реальных персонажей этих рассказов — иммигрантами. Превращение всего в текст (Деррида) означает, по-видимости, окончательное освобождение человека от всего, ему предлагаеется извне, апофеоз корня европейской ивилизации — свободы, но это свобода, еще не доросшая до «сОбоЙды» и не отвечающая за пооследствия, особенно всеразрушающий постмодерн, отчужденного от всего, и от вида, и отчуждающего сё идивида, «обреченного вещам». Однако она не сводится к одной только свободе, которая абсолютна только как средство. Бывшие колониальные окраины, освобожденные от угнетения, как ранее, во времена Римской империи, стремятся к центру всех благ; закат Запада неминуем не только из–за натиска периферии и конца предыстории, в которой свобода «от» ценилас выше всего, но и вследствие исчерпания собственных цивилизационных ресурсов порождения адеатных, человечных, личностнх смыслов для человека ее населяющего и своим трудом, а активизм Запада — это активизм труда как самоценности, а не гармоничной деятельности Живаговского человека и не взрывчатая пассивность Востока,− оживотворяющим. Деграданс не может до конца охватить Россию, как он охватывает Восток, либо фактически, либо своимитоварами мигрирующего по миру, поскольку здесь глубоко в традиции заложено доминирование свободы «для» даже в самых несвободных условиях. Кроме того, в России, особенно с зарождением пмредпосылок Жи-ваговского человека, порождение смыслов стало прерогативой не жестко устроенного безлич-ного социального целого — именно оно характризует социальность Запада и Востока,− а самого человека, никогда не исчезающего здесь общества (мiра) всё более делающего её самостоятель-ной личностью. Поэтому особое значение и движущая сила Деграданса — не только распад ме-таструктур, столь приветствуемого постструктуралистами, но и деятельное участив этом, под-рубание сука, на котором зиждится весь вестернальный активизм. Акт (преращенная форма, единичная, изолированная форма энергейи, деятельности) исчерпывает собственные потенции (динамейи) даже в собственном пршлом, что и характризует эту цивилизацию, ради повышения эроса (всё более подменяемого актом) перед лицом наступающего танатоса в попытке удержаться в свободе «от» в неявной надежде на надмировой, надличностный рок, уже потреявший исторические, географические и почти − причинностные силы. Последние подменяются потребительским или немотииованнм произолом. Такова формула Деграданса.

В развитии Деграданса осуществляется — хотя катастрофически и запоздало − историческая задача освобождения человека от отчужденного, надличностного, но при этом превращенным, надчеловеческим оказывается вновь его собственная природа, душа, дух, личность. От оконча-тельной культурной катастрофы вестерниальца и вестернизированного человека отделяет лишь время и обнажающиеся со всё большей силой первичные инстинкты как животного. В целове-ческой природе они существуют в снятом виде, но силы снятия полагаются чаще всего как «Психическая защита», относятся к разряду психологии, в целом общей человеку с животным и отторгамыми душевнм и духовным. Вместо того, чтобы обернуть ситуацию и обратить силы культуры на преображение инстинктов в новый природный, общеприродный и общесоциаль-ный (а не животный и социумный) исток обновленной, уже собственно исторической, личной деятельности, вестерниалец деградирует к исходной точке, не расцветая, а замедляя свою ги-бель в социальном и географическом разделении труда.Даже сведенной к репрессии бессозна-тельного реальности не удвётся, сглаживая свою остроту, оотрегулировать де-структивность самой социльной сттруктууры Вместо того, чтобы из индивида стать личностью, он деградиру-ет вновь до индивида вида, цинично определенного как «животное, делающее ору-дия»(Франклин). Именно сила надындивидуального делала вестерниальца индивидом; вместо того, чтобы стать свободным «для» него, стать личностью, он упорно стремится стать свобод-ным и «от» него, разрушая и подтачивая собственные условия. Не случайно убщеупотреби-тельным стало в американской социологии понимание личности как «набора социальных ро-лей», а не особенного драматурга своей судьбы — а значит, судбюы всего универсума. Иными словами, социальные структуры не выдерживаюют давления своего соддерржаания, деятельно-ости, и раскрыывают своё существование как в принципе чин-овного построения,сиерархией, существом которой являюются по сути этологические механиизмыы доминирования и подчи-нениия. Свободу качествам и малтитьюду, ослицетворению ликности может дать только обще-ственная система (здесь же можно проследить и сис-тему, общую в разнречии тему гестии), в которой реализуетсяя разночинность как «чин» деятельности в её разнообразии и ко-опреации.

* * *

Задача новой России, как и во времена падения господства Рима и Византии, спасти лучшие черты угасающей цивилизации, ее итрансисторическое наследие и инкорпорировать егоь в своё обновление. Она осложняется тем, что наиболее чистом виде наследие Древнего мира (за исключением Ирана,Индии и Китая) унаследовала именно Русь, не смотря на усвоение и многого исторически частного, что утяжелило её историю в период Игорева человека. Запад унаследовал Античность в её облегченном, юридизированном варианте, что облегчило развитие, но оно оказалось более «филологично», чем «догматичное» развитие Руси. Этим и определяется глубочайший кризис Запада, исходом которого и является Деграданс. Поэтому задачей России, − а решить её может прежде всего именно она, последняя в древности присоединившаяся к всемирной истории даже позже ислама и активиза ция ислама должна быть только прелюдией рождению новой России,− не только унаследовать обшеисторическиое содержание Европы (то есть, и самой России и славянства, особенно восточого, россов, себя в тм исле в обновлении ак подчиненного существования обновляемом народе, ноителе живаоского челоека, чнловека деятельных ценностей, что заметнноь как след школьничества Пастыр-на-ка у неокантианцев, и живаговской культр, в европеизированном аспекте), но и воздержаться от воспинимания трупных ядов разложения. Одним из них является Деграданс. Однако для России он может сыграть и положительную роль, выедая из ее европеизированной ипостаси всё гнилоеиз того, что занесено Западом и обходя стороной, сохраняя для России, росс-ии, еще как Рас-сение, посеев семян, то, что от Запада полезно унаследовать. Здееь надо различать предмет и метод деградации. Деграданс страшен не столько своим действием, сколько приемом действия. Разрушая отжившее, он, в традиции безудержного западного активизма, не щадит ничего, не только текстов, но и живых людей и живые общественные образ-ования ,характерные для в сохранении исамосохранении России; запад ориентирован на механизм, механику, «машины»−Делез, Гваттари), ни саму природу. Деградация того тлетворного, что тпривнес Запад и вообще, вестернизированная культура означает только накопление сокровенного для дальнейшего творческого развития России, но ей нельзя относиться к Игоревому человеку, человеку господствующей свободы «для» как к совокупности «исторических текстов» и бытия в превращенных формах в других восточнославянских народах. Живаговский человек должен «искупить» «Ветхого русского» и оживотворить новым пониманием всю русскую историю. Именно так оформляется разноречи-вая русско-сибирская душа:она берет на себя, как Гефсиманское человечество, неь только гре-хи, проблемы, судьбы ориентальа и оксидентальца, которые их либо выкупают и забывают, ли-бо оставляют другим, но и грехи и ошибки, не говоря уже о стижениях, собственного прошло-го, Игорева человека., во многом сходные грехи себялюбия человечества, и в этом — начать оосуществлть свое подллинное предназначение, раскрыть свой пойэтос цельной деятельно-стии. Так новая Россия должна исполнить свою исконную роль сокровенного всего человече-ства, его золотого запаса, сберегаемого для конца предыстории и перехода к подлинной исто-рии. Так, гордым призванием Живаговский человек должен дать пример всем подобно ему мыслящим людям о Кенозисе, нисхождении к основам,к вещам, к людям, к фетишам, уже как свободной лиичности, сннятии отчуждения и т.п., а не их покидании или подрывании как под-линной истории всего обновляющегося с помощью и по примеру России так или иначе в Деградансе человечества. В отличие от пассима и пассимизма (да минует чаша сия), это мессим, призвание приять чашу обще-человеческой судьбы и предназначения… Однако обновление это должно быть — не обновлением смерти, но воскресения и новой жизни, жития и деяния. И суть заключается в том, что побеждает именно русское понимание мира, и оно просетляется везде, где есть мир (Неереводимо) как подвижно основанного не и расрушающих ткань, плоть универсума протиивореииях, а на гестивно разрешаемыхх разноречиях, готовности жертвовать общебиологическим этосом борьбы ради мира и его развития им ради него же самого и ради человечности, непреходщего. В отличие от вестернального поддержания»своего» мира (Pe (a)ce) во что бы то ни стало или исламистского установления собственногомира, не говоря уже о восточном:»где мир, там хорощо».

Для России не превыкать брать тяготы и грехи других народов на свою душу, «собирать» их и «переступать», то есть искупать. Русские традиционно несли успокоение и мир всем со-причастным её судьбе народам. Но он достигался глубокими разладами в его собственной душе и расколами в обществе; ныне входящие в нее народы, проежде всего «сибирские», должны разделить эти тяготы с великороссами и объединиться в новую русско-сибирскую душу ради новой России, новой, народной (а не национальной цивилизации «Прав», а не свобод и прерогатив), российской культуры так, что границы станут не разделением, а способом соединения их разнородности, в отличи от ниелирующих, смешивающих и разрушающих «встреч» Европы и цивилизаторства Америки. Каждый народ, каждый человек должен занять подобающее ему место в новой России, но это — не пирамидальная структура иерархизированного социума, не безъязыкая (а потому − псевдокультурная) иерархия рабов по свободе, рабов свободы, равненнх равенством самаяа просветленная ноообретаемой в революции ХХ-ХХ! Веков свободой «от», которой так не хватало, и разертывание исконняя свобода «для» со-словного взаимообогащения (подлинная культура, а не эксплуатации, перетягивания одного и того же) шарообразная структура, где каждый — одновременно и точка опоры и вершина (и сторона-страна). Здесь каждый должен знать не свой внешне определенный предел, а внутренне задаваемый «край», и в этом проявляется новая ипостась «бескрайности»(Бердяев) русской души, ее терминальности (которая созвучна и «горячности»). Не обиженный россиянин, не отчаявшийся, не ужаснувшийся — не россиянин: всем доволен, не думал о народе, о человеке, о человечестве, не уязвлен несовершенством мира, лежащем не только в грехе , но и во зле, безобразии, страхе, отчаянии, ужасе, смерти, которую, больше, чем жизнь, несет империаллизм — во всех его смыслах. Именно их борющееся преодоление должно стать основой культуры Живаговского человека, культуры российской — не оберегание себя от этого, а постоянное противостояние, напряженное и гордое, несущее и рождающее Ра (Ж)дость. Именно гордостью за дела человеческие можно преодолеть равнодушие и сатисфизм, гордыню Деграданса. Радость — сокровенное русско-сибирской души. Это — не только и не столько радость «за»; она выковывается из страданий не в смерть (Историческое христиансво) и в гордость, преодолевающую гордыню нее, как мать грехов и пороков, впадает И еще:этим она отличается от осуждения «изгордяшеся», как определяется вторгающийся враг у Игорева человека.

Страх, отчаяние, ужас — вот что несет Деграданс, пытаясь ими ограничить современного че-ловека. Эир связано с тем, что Европа еще не пережила их, не переступила через эти реалии че-ловеческой жизни и не умеет в них творить жизнь, а не существо-С-частие, как на это способен Живаговский человек, мир оторого печален без деятельности. Возврат страха, отчаяния и ужа-са, их безысходность, для человечества западного становится чаще всего «поосмодернистским уделом»(Лиотар), сущществованием у-дел и Деграданс, стремясь их дистантировать, а не пре-одолеть, обогаттитьься опытом трансдуктивного, что есть деятельность и без чего цельная дея-тельностьь невозможна, удалится от стихий, от стихийного себе — ядра бытия, его стохейоона и архэ, от негаивного самопониманиия, полагая в этом позитив, которй еще надо создать, дистантирование только уменьшает ранее авработанные средства для этого.Именно дистантирование было движущим мотивом не только социальной иерархизации, но и географически, научных и эстетических открытий, экономического роста. Такое ддистантирование, хотя негативно и полагает первые плоды деятельности, но слишком связано негативизмом. Распространяя эту идеологию, Запад распространяет и страх страха, отчаяние отчаяния, ужас ужаса безысходность безысходности (которую Гейдеггер, смягчая остроту вопроса, называет «отрешенностью»: действительно от-решения, а не к) ; их эксплуатирует и усиливает негативноДеграданс как последнее достижение вестернальца.Деграданс негативность ммножества от своего качества и разрушение содержания ради формы.Но вместе с формой расплывается даже облик, который может быть обернут в об-Лик. Они продикают даже туда, где ранее были либо неизвестны, либо малозначимы — на Восток. И здесь защитой от них становятся минимально разрешаемое − довольство. Сатисфизм неизменно сопутствует Деградансу и ему предшествует; они − неизменные спутники друг друга. Даже военные потенции строяятся тсратегически не столько на победе, сколько на том, что Х!Х веке дворяне называли «сатисфакцией». И не только в милитаристской сфере — так строятся и отношения с Другим, в котором нарастают потенции, проявляется его качественное существо — Иного. Но Деграданс не знает Иного, толкает человека к другому — смерти, войне, преступлению, наркомании. Прямой мессим из-Инение— подменяются пассимистскими акциями и ре-акциями: изменой себе, изменой идентичностти, изменой жене, изменением моды, извращением мены в из-мену, включая и террористические акты; подспудно накапливаются неявные, прикрытые и сокрытые из-инения, предпосылки для них, которые должны осуществться деятельностью и для цельной свободной деятельности.Даже там, где они, чувства настигают деграданта, они пере-живаются как внешне определенные эмоции — страшное, отчаянное, ужасное, вопринимаются пассивно не становятся реалиями его жизни, чувствами, а потому и не претворяются в и не претворяемы верой, надежной, люовью.Они скорее разршаются в прескрибированных, а не эффектированных, аффектах. Они тоже переживаются не сами по себе, в их реалистической безграничности, а тоже до «довольно»,(а не до-статочно, чем в существе и должен определяться статус), до извращенного удвлетворения.Оборот и Обращение, неизбежные в развитии и его осуществляющие, отчуждаются в из-вращение, и часто удовлетворение наступает с доведением его до извращения. Именно в Деградансе человечество достигает крайней формы первоначального отчуждения — извращения как господствующего.

Деграданс — «саморазрушаюшаяся машина»(Делез,Гваттари) последнего аргумента вестер-нальца, да и ориентальца перед лицом общей деградации не только человека, но и его самого: эти неприрученные эмоции становтся последней точкой «отпора», а не источником столь не-привычных им реалий Живаговского человека в его традиционной свободе «для» веры, надежды, любви. Именно подобное положение дел, эмоциональное неприятие страха, отчая-ния, ужаса как чувств человеческих определяют пассимизм их и его сам как движущую силу и результат Деграданса. Страх, отчаяние, ужас, движущие мотивы веры, надежды, любви,− всё это — сокровенное для Деграданса и его самого и для деграданта, глухого к сокровенному, в лучшем случае, открывающему сокрытое и прикрытое. Сокровенное — впервые — зона суще-ствования Живаговского человека, поэтому существование для него тсовпадает (не механиче-ски) с бытием.

Деграданс — разрушение, а не превращение в общественные ин-ститу-ции иерархий обра-зоания, здравоохранения, воспитания и старения в сиюминутности монетизации,В которую извратился монетаризм, разрушения их отошеий к бытию совокупного со-общества, а они яв-ляются, как общественное, необходимым компонентом существования самой социальности. В конце, видимо, останется несколько людей на земле со стодолларовыми бумажками («ин-струменты» рынка) в руках. Сохранения, укрепления и создания иерархи частных, частичных, всегда ременных (час-ть), построенных на извращенных браком семейных отношениях пассивного прринятия наследства, не становящегося своим торжествует. Это есть выражение отчужденнх, превращеннх, искаженных форм сознания, оторванного от цельноц человеческой творескоой поступающей деятельноси, бытия как «бы» в «ин» Человек становится другим себе, даже не сверхчелоеком или богочеловеком — две формы, в которых фил (о)софия искала оснований бытия личности на рубеже ХХ века. А оона возможна только в деятельности.Покоряющей и о-сваи-вающей и жизнедеятельность. В такие эпохи необходима определенная деятльная аскеза, позция Инака в миру, чтобы прояснитть свой мессим.Путь пассимиста и пассимистических структур, ведет даже не к ничто, под котоорым можно оббнаружить живой хаос становления нового быттия (к чему подходили Гейдеггер и Сартр, но встали в пассивную, недеятельностную позицию), а уже к самому Небытию, которое, впрочем, существует как деградация к простейшим формам существования (преувеличенно, гилозоистски включающем «существо», в арххаистической социализации всей природы), если человек — т (р)уп.

,

* * *

Когда мы говорили о постиндустраиальной, мегаполисной природе некоторых городов России, следовало бы упомянуть их чисто российскую особенность, − они были таковыми за-долго до того, как подобные явления не только были осмыслены, но даже появились во мно-гих странах остального мире. Как русские, это были города мира, уже тогда — города всего мира. Это были города прежде всего межнационального, межэтнического, межнародного и межнародностногоь общения (не подчиняющего стрруктурированиия) в пределах старой России с одной стороны и города культурного творчества с другой. А также — торговыми центрами и мегатехническими, создающими технику для техники, конгломератами. Однако в рамках России дотрадиционные, традиционные, индустриальные и постиндустриальные, не просто мегаполисные зоны, а именно мега—полисные, мировые емли, города; народы и куль-туры не уравнивались, не теряли своего географического и исторического своеобразия, а ста-новились элементами сложно организованного организованного целого страны и стран, народов, в отличие от механизированного, антагоничноого и иерархизированного агломерата вестернизированных наций, в которых элементы эти приводились к общему знаменателю и уравнивались в своём значении как функции. Поэтому мегегорода не теряли собственной ис-тории и географического, а также экологического своеобразия,− хотя характерная для поздне-го Игоревого общества политическая составляющая весьма довлела над ними,− но могла су-ществовать только в условиях их сопротивления как ресурсной базы и цели единства. Именно на политическую составляющую, − а нигде в мире политика не имела такой автономии над обществом и общества от политики,− надеялись большевики в своей программе увековечить закатывающееся Игорево общество. Автономия политики, правда, еще зачинающейся в коконе государства, остаётся важным фактором новой России в направлении ее со-словизации, но нуждается в чрезвычайном, как отмечалось, контроле со стороны людей. Именно политическиая близорукость,» петербургская» ориентация на Запад и весь мир в подражание им вместо осуществления судьбы России как сокровенного человечества и особого явления всемирной истории может привести к тому, что явления Деграданса перейдут черту, полезную для новой России и одного из источников Мельхиорового века, хотя и побочного. Власть в современной России часто имеет формы псевдо со-словия, часто еще не включенного в разночинную систему, и ограниченное постижение, более напоминающее со-знание; она скорее приобретает черты превращенной формы «именованного» сообщества в отличие отвсё еще довлеющего «безымянного сообщества» и «безымянных сообществ»(Петровская), не со-словизированны внутри себя ии вне, и потому — отчужденную форму элиты, во многом напоминающую коммунистическую систему времен упадка её в условиях европейско-машинной демократии «простого большинства» без традиционного там права меньшинств, впрочем, опирающегося на закатываюшийся индивидуализм. Всё это не только продолжает инерцию старой России, но и при западнической ориентации — намеренной или фактической — угродает Деградансом в большей мере, чем это допустимо, даже если это и допустимо.Мы проиграли »холодную» войну — именно потому, что не начали её и не хотели её выиграть, − мы должны выиграть великую культуру Новой России, а не «суверенную» имитацию западной цивилизации и «культурности», выражения тамошнего далеко зашедшего Деграданса. Москва должна стать из Третьего Рима Вторым Иерусалимом, центром новой Реформации мира, а не только Реформ — явных или скрытых.

В России внешние влияния достигают наибольшей чистоты, каких не имели даже на своей родине. Так и империализм достиг своей»последней, наивысшей стадии» (Ленин) именно в России и завершился логически социализмом, оказавшимся крайней социальностью, в поло-жителььном и отрицателльном смыслле. Советский Союз был бы последней модернистской державой (за исключением США), если бы не идеология «догоняюшей модернизации», захва-тившая многие страны третьего мира. Однако России не следует наследовать Постмодерниза-цию, в большинстве случаев и во многом приводящей к Деградансу, а направить свои усилия к простроению Новой России, используя силу инерции не для разрушения, а для толчка. Та-ким толчком было бы самоограничение власти ради более гибкой и многообразной политики разночинного общества и со-словности, то есть ее ооборачиванию от извращенноойвласти-оотчуждения, идеократии, тогда каак идеи должны быть инструментом авторитета, но не его исключительным авторством, а не авториитаризма. На этом пути и ранее Россией делалось очень многое, и делалось в направлении, противоположном Деградансу и даже самой модер-низации. Это прежде всего — органический рост, рост, который характерен для человека, что представляет — и должно представить − Россию не как конгломерат индивидов, не толпу чел-ловеков, не сбборрище ииндивидуальностей, но как самостоятельную историческую личность, впервые достижимые в истории. Между тем догоняющая модернизация неизменно подчиняет личность целому, отчужденной формы Единенного, всегда состоящего и составляющегго части как своеобразной социальной машине или, в другой крайности, разлагает даже сами зародыши личности,− например,ориентация постструктуралиизма на ддемонстррацию марггинальности центральногоо вместто сотворения ииного, анализ наследие исторических личностей, чем особо прославился постмодерн как характернейшее явление Деграданса. Отметим, кстати, что неотчужденное целое, понятое не как тотальность, а полифонию целей, составляет важнуюстторону Единенного.

Деграданс сам пассимизм, пассим превращает в удовольствие, точнее довольством ограни-чивает саму жизнь, как она привычна за последнее тысячелетие Фауствому человеку. Такое положение дел ограничивает влияние Деграданса на россиянина: для последнего естетственне самоограничение, внешне часто представляемое как ограниченность или ограничение со стороны. Ограничение не значит отказ от всего иного, но осознание конечности насущного перед лицоми этого иного; и недостаток, часто отчужденное, регрессивноое понимание терминальности; неизбежно Иное становится насущностью, тогда как довольство и означает главный пассим Деграданса — равнодушие к Иному, погоня за другим, что только разрушает любую цельность, в лучшем случае его представление как угрожающего Ничто, не говоря ужже о Нигде, Никогда и Никто, что подрывает всё реалии, всё реальное, и может быть как лозунг обращено тольько кэксплуатации, отчуждению, расЧастьлению и угрозе коллективной смерти, выражением их псевдореальности, нереалии их они и есть, и — в пику экзистенциализму превратившегося ничто в нечто более пугающее, чем индивидуальная сметрь. Мессим (и пасивность к деградансному как таковому, отказ от насиияя как антидеятельности, над ним)к Иному и Сокровенному, не данному наглядно и ощутимо, что и есть исток и обратная сторона довольства — главное разруающее орудие Деграданса. Вообще склонность к наблюдаемому и ощутимому — наихарактернейшая черта оссиентальца и попавшего к нему под влияние ориентальца, тогда как россиянин больше доверяет неощутимому, незримому, неведомому, и не только и не столько Богу, сколько находящемуся за «краем». Самоограничение края и есть главная сила, которая должна охранить Живаговского человека от наступления Деграданса. Более того, ощущение края, а не недостижимого горизонта может превратить его в человека, способного обратить сокровенное вв результатах Деграданса в средство для создания Мельхиорового века, в мельхиоровца, стать его мессимом. Именно склонность к мессиму, мессианские традиции могут стать противоядием против Деграданса, но ими обладают лишь три народа:еврейский, заканчивающий свой религиозный мессианизм уже давно; амери каннский, всё еще держащийся за мессианизм свободы «от», вытекающий в извращенную форму денежного накопительства, ставшего «от»-чуждением в чистом, мало рес-альном виде, его период закончился к 1989 году, концом «холодной вофйны»; российский, наследующий традиционное богоносное мессианство русского народа в обновленной форме персоналистической революции, которую предвидели деятели Классической русской философии и во многом надеялись деятели большевизма, в отличие от коммунизма, надеящегося на практически автоматическое изменение человека вместе с измененеием потребления. Такова типично пассимистическая, деградантная позиция материализации, овеществления («понимать социальные явления как вещи», Дюркгейм), обществкеннных отношений (как высшей фоормы отношений вообще, в отличие от «связей», даже законов как «свзей явлений»(Конт) и даже социальных, названных так в двояком отчаянии их нечеловечности и чееловекоприродности, уз, обычных в мифологии), в ущерб их душевной и духовной составляющих, окончательное обмирщение так, что даже самиосновы мира, лишь в предыстории «заключаемого» между противоборствующими сторонами (в истине — многоголосье, разноречие есть мир), становятся столь жесткими, «сознательными», самоочевидными, что нуждаются во взломе, чем и занят Постмодерн. Он пытается «оказать гостеприимство», «дать место» «невообразимому»(Деррида), (что есть сладая форма и подход к Иному) проникнуть в будущее путем взлома, а не нахождением правильных ключей. Так он характеризует себя как явление Выродждения:, которое всё более охватывает всю сферу сущего, и социальну., но и политическое, проникнуть в Царство будущего не Царскими вратами, как древле, Не вратами, открытими служению, как в будущем, а через ризницу, меняя, похищая, перекраивая, покупая, модничая одежду, оставаясь под ними по-прежнему − голыми. Иными словами, Деграданс упорно восстанавливает первичную кеному (пустоту), воспринимаемую как страх (а не возможность творчества) и приносит ей в жертву плерому (полноту) достижений, особенно культуры и институтов, не превращая их в ин-ституты как опору общества. Не случайно много споров идет именно о со-обществах (от Батая до Агамбена), что есть подход с другой стороны к гестической функции языка и формы вообще, преждее всего для содержания, (Гестия — богиня гостеприимства). Сдержать распад со-зданного в Предыстории ликно, транс-временно,ттранс-пространственно и т.п., то есть дея-тельно, трансдуктивно и терминально, может только освобождаемая от социальных оков ци-вилизация, как форма (упорно толкаемая в фирму) сущего, преображение её в циви-Лик-зацию, — приобщение этих человеческих достижений или природе (наука), или природе чело-века (искусство) или природе этоса человека как живого (на что ии опирается общественная сторона, в социальности выступающая как запрет, как социальное достижение, но еще огра-ниченно) (право), в том числе исходное каноническое. Но цивилизация лишь раздробляет це-лостность бытия по клеточкам, «парцеллам» индивидуального (для России, это чаще всего особЬное), и не способна к творчеству как таковая в боязни неживаговского человека перед границами и склонности к горизонту, что еще раз выявляет Деграданс как выражение и сти-мул Вырождения, Ра©существления человечества, что грозит утратой его творческого О-сущ (е)ествления, обращения в Человечесть. Единственное, на что он способен еще более укрепить исторически исходное отчуждение человека от бытия в существование и обречь его нарастающим вещам — могильному кургану предыстории.

* * *

Постмодерн, особенно постструктураллизм, наивно полагает, что именно он и есть свобода. Действительно, им многое сделано для раскрытия механиизмов социальной структуры. Можно упомянуть Барта, сделавшего много длля семиотики коннотаций, но не заметивщий, что они используются в значИмости знака в его взаимодействии с другими знаками, что важно (но не было сделано) в понимании структуры знака в триединстве предмета (не только денотата), зна-чения (не только концепта) и слова (в пределе имени и сиимвола),(Все в месте ооони могут траковаться как предметность, или слово), что ими пользовалось для отрыва отношений от предмета в отчуждении. Но следдовало бы проанализировать возможности коннотаций для не только со-обществ (что относится к социальному в узком смысле), но и «гориззонтальных обществ. Вместе с субъектом выббросили субъектность и субъекьивность, без чего невозможна никакая деятельность. Как и без аУтора, реодолевающего разобщеннсть сууществующего для его, как правило, собственнного, а не чьего-то, существования. Деррида напрасно не признал деконструкцию деятельностью, поскольку деятельность повтооряется. Это относится к активности, цельная своббодная деятельность неповтоорима и может включать в себя деконструкцию. Фуко неявно подменил бытие властью, хотя в известных формах отчуждения пероснификация во власти может иллюзорно представиться самим бытием, поэттому он динамейи бытия в существующем описывает как вездесущнсть власти, хотя имнно бытие власти, переходящей свои границы, сопротивляется. Об этом уже была речь: не стоит слишком полагаться на анархию, тем более что современные «анархисты»-«либертаристы» превратились в крайнее крыло либералов так, что Мизес подменяет термином «деятельность» то, что по существу является трудом и сводит всю ее к экономическим формам, соовершенно расчленяющим и отчуждающим челловеческую деятельность. Это слово в его трудах функционирует отчужденным образом, именно как слово и лозунг, несобственный. Либертаристы стоят на защите прав частной собственности. Но, с точкии зрения истЬтинной, и собственное, и своё, и и-мущество проверяется их участием в деятельности (неотчужденной) как средства (а не цели илли вещи, вНещи), остальное оказывается результатом отчуждения. В результате постструктуурализм оказался орудием либералов, ориентированных практтически только на либер-свободу вольноотпущенника, а не гражданина, человека и т.п. Они остановились на Сартровой свободе выбора, не сделав необходимых шагов— свободе творчества (хГейдеггер) и естественного завершения — свободы деятельности как лиичностной и обественной, снимающей жесткость и отчуждение структуры. Здесь уже мало прав человека — необходимы права лиичности (а человек можжет ии не сттать личностью, хотя его человеческие права не должны стррадать). Но политические своббоды — в известной мере прошлое либерализма, хотя оно и породилло курьезы, вполне, впрочем, оправданные, как установление личности обезъяны и прав кувшина. Но экономическая программа либералов слишком отрывает хозяйство, промышленность, индустриию, производство — от финансов и фиска, что породило самое серьезное из отчуждений современного человечества — кредитные (а не банковвские или казначейские) деньги. По существу осуществляется в политике и экономике троцкистский проект, который неизбежно пприведет к потрясениям как гиипертрофия формы надд средством и содержанием. И это — именно политика, вторгающаяся в зону экоономики хотя бы негативно, преддоставляя ее себе самой. Поэтому либеральный проект перешел свои границы, и дожен пониматься именно как политический. Такой проект всё-таки не дает возможность каждому принять поноценное участие в «конституировании социальной реальности»(Шюц, Горфункель, феноменологическая социология») именно как социальноой, отчуждающей и отчужденной,очаствляющей; именно потому, что даже либерал стремится сохранить социальную (выморочную до империалистически-денежной), а не пре-одолеть ее обществом, поставить под контроль К ожалению, по ривычному руслу акторства и «связничества» сетью пошел Латур…Как уже говорилось, единственно правильный оодход — архия, признавать свою собственнувласть, прежде всего над собой, в различных множествах, нов свободном качестве, равной и сУиверенной не менее, чем власть государства, с различиями во множестве. Поэтому требование свободы личности (а не усеченного «граждданина» или неопределенного «человека» необходимо назвать фридорализмом, идущим дальше либерализма по пути деятельного бытия во всех регионах свободы как зон бытия.

Но постмодерн и постструктурализм важен главным образом тем, что прокладывает дорогу свободе цельной творческой человеческой деятельности, его бытиию и будущему уже не доми-нированию (что обычно означает этологгические, социальные, отношения), а к принципииро-ванию, полаганию его как первопринцип. Постмодерн лишь следует за теми, кто некогда про-кладывали дороги свободы и утверждали человеческое, общественное и личное. Он слаб в по-зитивной программе, не замечая, что структура — лишь «вешалка» для системы, общественной, личносной, деятельностной, и она обесечивает свободу отношениями, а не связяями, узами или силами. Разрушать установленные статуи даже восхищением и поклонением, а не творческим преодолением — занятие глупцов, бдездельников и рабов. Воплощать надуманные, абстрагированные схемы (что осадок структуры, вроде «сети») в силу их «рациоональности и на этой основе — бесспорно, занятие для идЕеятотов. Человек свободный всегда готов преодолеть созданное и воплотить в эту падшую плоть мира над-мирское (иномирское), неслыханное и невиданное, доказать тем смамым, что мир немного умир и только от его свободного духа зависит возродит мир в поэйсисте как вершине деятельности, в его самого, мира, бытии. Усовершенствование мира — его смерть, пребывание вопрахе, воскрешение, преодЕЯТление и преображение,- только так осуществляется свобода. И она раскрывается в совместнности и современности со-бытии, которое может быть и дисперсным, не только в диа-логе, но и дИаательности. По Это касается нетолько произведения творца — человека не только свободного, но действительно свободного, готового к схватке с миром и победе в ней — и есть надежда, что посмодернист-раб»филолог» в римском понимании этогго слова, остающийся, хоть и в маргинальности, но структуре, разбирающий лишь тексты, но не сюжеты, находится на путях тех, кто в рабстве своём переживает смерть, без которого нет воскрешения и преображения.В связи с этим необходимо упомянутть школу, которую напрасно считают структуралистской, она системная — Московско-Тартусскую школу вторричных моделирующих систем. Здесь важно и вторичность языка, и модельность, а не образцовость, и системность, и из сист-темности (значительно более отчетливо, чем из надуманной синергетики) видим ход к полифонии разноречья (как цели преодолевать, а не сглаживать аната-гонизмы и противо-речия в высшем виде гомилетики, вступлением к которрой можно считать некоорые положения герменевтики. Но об этом — ниже.

Но не слишком ли затянулась смерть, сладкая немота и зевота, истома и созерцание? Не ста-ли ли они образом жизни, предшествующим Великой тишине и не ведет ли эта тропа прямо к Дереву Жизни, вкусив от плодов которого человек упокоится, подобно скоту?

Нужно Быть свободным, чтобы Быть в мире, быть окруженным детерминизмами, необходимо-стями и причинностями, и преодлевать их — но только восстание против мира делает мир миром человеческим, условием творческой свободы. И это — деятельность. Не слишком ли постмодернист в миру, не смирился ли с бесчисленными истинами и безграничными пространствами?

-Стой! это — вопрос свободного человека,и свобода то, чего добивалось человечество всю длтн-ную череду веков. Но свобода должна накапливаться, а не пожирать, подобно Хроносу, соб-ственных детей, собственные порождения, а затем — и плоды собственного вырождения.

Древо жизни надо взрастить и только как завершение райского сада,мечты экологистов и айронменталистоов, место которому не позади в этосном жизнедействии человека, а впереди, в преображенном бытием-деятельностью универсуме. Это — главный путь Иного, в том числе и преображения человека до Иного до божества, путь, намеченнный идеей Богочеловечества на излете Русской Классики, завершающей период Игорева человека. Идея народа-Богоносца осуществилась в прошлом, Живаговский человек опирается на сохраненные русскими людьми лучшие традиции борьбы с первоначальным человеческим отчуждением, особенно — извращением (которое только и видят русофобы и постторонне наблюдатели, не вникая в многосторннюю, прежде всего культуурное и общественное, личностное сопротивлене ему) и обращается к его творческому преодолению не в пользу вещей, не в пользу индивида (вида) как представителя даже не индивидуальности (Характерно для Востока), а не ссоциальноости, что характеризует Деграданс, а ради человека, становящегося личностью, особью рода-народа как вершины предбытия всего сущего и его предназначения служить существующему и сущему как способу его, сущего, бытия — и быть принцепсом, как свершитель деятельного бытия. Как уже говорилось, так начинается Нисхождение, Кенозис человека в доминировании не генической, производящей и гонической потребляющей, а ургической, созидающей личность как оплот деятельности цельнй и поступающей и й стороны его деятельности. Активистский Деграданс не может помтпаить вопрос «быть иль не быть?» правильно, он совпадает для него с вопросом о существовании, по меньшей мере в рассудке. Он означает выход за пределы рассудка (путь Гамлета) и проверяется нарастающим тоталитаризмом психиатрии и полицейского государства, последних прибежишь цивилизованности Запада. Это границы Деграданса, девиантность и деликвентность, поскольку и насколько иные границы и регуляторы всё менее действуют и действенны.