Русско-сибирская душа

Из всех народов Авраамитского круга русский представляет собой, сохраняет в себе наиболее чистое и «изачальное» явление. Нет и не было такой жертвы, какую бы русский человек, шире — человек Игорев,− не был бы готов принести за своего ближнего не толко как ближнего человека, но и в его явленности в народе или государстве (особенно это проявилось в «собирании»), и не только в предании, как Авраам, а день ото дня, год от года; в этом его призвание как «обреченного людям». Проявилось это и в судьбах, истории, Игорева человека. Русская душа, соединившая в себе не только восточнославянские души, но и многие души исламские и западнославянские, всегда отличалась жертвенностью, и эта глубоко исходящая не только из Евангелия, но из характера самого народа черта находит в душах евразийского склада, шире, в человечести, глубокий отклик. Можно скзать, что именно здесь сохраниласось наиболее древнее строение души — ее жертвенность ради мiр’а. В этом душа есть преодоление и просветление тела в плоть; преображение изначально эгоистичного тела. В целом, именно здесь еще сохранена душа как исконное начало человека. В иновериях душа всё более становится придатком индивидуального или индивидуалистического существования и обречена вещам, богам или успеху, всё более отодвигается к язычеству в его не самом лучшем проявлении — представлению о душе как только формы материального начала, а не преображающего начала, достигающего своего завершения в духе.Настало время преодоления\просветления языческого начала не только со стороны сути, человеческого (Иисус), но и личностного. Игорев человек ставит прежде всего задачу спасения души, вплоть до погубления ее ради ближнего своего, хотя эта крайность всегда ограничивалась правильно понятыми языческими чертами невозможности без души самой жизни. В последние годы Игорева тысячелетия всё более проявляется диалектический процесс всё большей опоры различных ответвлений евразийского человечества на местные особенности, но они даже в возможности своей оказались возможными только после существования в общем лоне и этого лона так никогда, по-видимому и не покинут; другая сторона — обогащение русской души её исконными чертами и особенностями в преображенном виде — в отличие о хайдеггеровского «вот» бытия «здесь», — уже глубоко укорененного в нездешнем, в собственном инобытии и инобытии всего иного, первоначально иноплеменного и иприродного. Так проявляется сокровенность России — как всё более актуализирующегося инобытия всего человеческого, земного и божестенного, как инобытия истончающейся души человечества. Их собственное Само.

Душа вегда спасает; спасается — ее обратное бытие, инаковость души. Как тело − служение миру, так и душа — служение и спасение другой душе; дух — сокровенное, спасене душе, индивидуальному духу «Иное» − тайна и сокровенное бытию, человеческому иному бытию прежде всего. Но в нем оно и насущно Через раскрытие «иного» и его «само самого»сокровенное современного и современность сокровенного (в том числе и самой России), оказывается наличным и насущным всему, чему ранее оно было «иным», то есть насущным и сокровенным.

«Инобытие» для человечества становится всё более важным ресурсом, как гарантия его дальнейшего неэкстенсионального развития, но оно может быть не только укоренено в глубинах традиции, но не исключает и новаций,− именно поэтому именно в России сохраняются черты душевности и духовности не только в традиционных формах и часто не только в них, но и в секуляризированных и постсекуляризированных формах, не говоря уже о наследии языческого отношения к миру. И отношение это — не только современное, но воспроизводящее лучшие черты исконного телоса — веры как любви и доверия, до − верия в смысле опосредованного опытом, в глубине своем целостно-постигающем, а не объясняющем или понимающем, воспринимающем, отношении к реальности, их воссоединяющем и превосходящем в деятельном поступающем человеческом бытии. Нераздельность и неслиянность с истоками и будущим отличают Живаговского человека и позволяют в отношении его говорить о и духовном, что либо подчинено душе у ориентальца, либо подчинено душевному у человека Запада. В обоих случаях происходит раздробление целого, многие черты чего уже были пережиты и стали собственной предпосылкой русского человека, но имеют особенность «личности как группы, группы как личности» (В.Цапкин), крайностей чего удалось избежать Игореву человеку и составляющую драгоценное наследие его человеку Живаговскому. Личность здесь, хотя и сокровенно, имеет преимущества над групповым интересом. Именно к ней обращена зародившаяся русско-сибирская, духовная, мудрая душа. Как уже отмечалось, душевное и духовное всё более становится прикровенным и даже сокровенным для большинства человечества; они откровенны для Живаговского человека; так укрепляется исконняя сокровенность России для другихь народов.

Авраам »сказал: вот я» (Быт. 22:1). На готовности к жертве Авраама Авраамитское человечество строит свою духовную жизнь. Но русский человек в глубине души основан на более глубокой идее — «аз вот есмь», не только «вот я», но и «есьм»; так можно передать исконно русское «аз во (т) (е)с (м)ь» − «авось». Здесь я — аз — стит на первом месте по отношению к вот и есмь. Здесь он не только присутствуеткак «вот», что подчиненно в «авось»,− более того, он постоянно и неуклонно, всем своим существованием и существом присутствует в этом акте; он жив этим актом не только жизнью своею — своим деятельным бытием. Он «есьмь» своим бытием. Бытие оказывается подчиняющим и индивидуальный дух, и душу, и тело («вот»). Последнем в обращенной форме присутствует то, что отмечалось нами как исконно мифологичное, но в ее глубинном смысле, освобожденном от налета покорности.«Авось» основано на «крепости задним умом», то есть укорененности в опыте и смекалке, подкрепленном раз-умом». Именно ум для русского человека, Игорева человека, представлял наличное проявление единства тела, души и дуа в их проявлении в существовании и гарантировал от растворения этих начал в существовании, что всегда составляет опасность для пространственной мудрости ориентальца и причинностном разуме оксидентальца. Само выражение раз-ум говорит о единичности проявления ума и его ра (з)творении в существании, далеком от самого акта творения, всегда предшествующем в своём существе и как основа решимости в «авось».

Русское «авось» глубоко укоренено в самой структуре деятельности, в ее оппозиции «энегейя» и «динамейя», возможности как основе действительности и действительности возможности. Постоянная смена этих ритмов в «собирании» и «переступании» обеспечивают непрерывность русской истории не смотря на ее «пульсирующий» характер и неотрывность от существа истока, что оеспечивает ее специфически исторический характер, а именно — историчность не в смысле смены «событий», а «накопление» и «преодоление», характерные, как мы увидим, для сибирской души, глубоко укорененные по самой своей возможности в русской душе и оказывающие на неё обратное влияние в своей другой оппозиции деятельности — «эроса» и «танатоса» Налет бесшабашности происходит из общей рискованного характера не только различной производной, но и основной, теллургической деятельглсти в зоне рискованного земледелия евразийского климата; да и вообщн, деятельность во всей её целостности, неотделима от риска, от «авось»… Имнно исконное сочетнаие этих начал, поступания и собирания, начатки которых — в «поступке» сева и сборе урожая, придает деятельности россиянина целостный характер, столь отличающий её как от акт-тивизма (даже не ативности) западника и от рутинности ориентальца.

«Авось» характеризует браз жизни на Восточноевропейской равнине, искони связанной со значительной непредсказуемостью результатов как со стороны Дикого поля и торговоых предприятий, основанных главным образом, в отличие от западноевропейских, ремесленных, на отхожих промыслах и лесных предприятиях, а также с разнообразной, непредсказуемой природной стихией. Аналогом ей может быть только парусное мореплавание времен Великих географических открытий, этос которого (который пытаются возродить поборники «атлантизма»), впрочем, был утрачен при переходе к параходному сообщению, да и дисциплина на палубе во все времена была достаточно жесткой. «Авось» также характеризует постоянно-новаторский, «прибавляющий» характер деятельности русского человека, что, между прочим, выразилось в искаженной форме планирования «от достигнутого». Игорев человек «на авось» идет на половцев и также избегает плена, но это — осознанный риск, в отличие от риска, основанного на роке, европейца.

Авось строит судьбу как делаемое дело, а не фатум, рок и фортуну. Шекспир в эволюции своего творчества отразил все три эти начала, но в форме хроник, трагедий и комедий. Хроники его полны еще влияния первоначального христианства, во многом сходного с фатумом ислама, комедии в основном связаны со сценой возрожденческого человека Италии, где возможность обернуться к судьбе была утрачена в ходе Реформации и Контрреформации. Европа в те времена избрала рок как принцип, и утратила в возможности Гамлетова человека важнейшую возможность для своего развития. Русское Возрождение использовало эту возможность в творчестве Пастернака (стихотворение «Гамлет» Юрия Живаго), что повлияло на его судьбу, влилось в нее, судьба бытиствующего не смысле to be, а в смысле «to beeing»; он поэтому обреченную року. Как одно из начал русско-сибирской души, его человеческом поступающем бытии, он подчинен Року сомнения, чуждому русско-сибирской душе в воссоединении всего челоечества — и его Воз-рождении, так сказать, в новом тысячелетии нового культурного творчества,− а культурное творчество, в отличие от цивилизационного, по существу, не имеет границ, хотя и имеет языки. Крушение Союза только ознаменовало переход России к новой, живаговской, эпохи и свободило её от отживших и ненужнх функций. Новая Россия призвана не к гегемонии,а «гемонии», быть «царством не для мира сего», а для мiра, мvра, и мыра, укореняться во времени и культуре, в отличие от циилизационных интенций англосаксов. Англосаксы предпочли «to have» гамлетову «to be», чем породили особое значение собственности и безграничный активизм, к сожалению, обращающийся вокруг собственности. Для русского человека собственность особого значения не имела («ты, собственно, кто»); он сам мог быть даже чьей-то собственностью, что нисколько не освобождало его от той особой степени свободы, которое таится в его «авось»и личности, придает ей особенную силу. Собственность, в опоре на идею Локка,»так как он {человек –авт.} выводит этот предмет из такого состояния собственного владения, в которое его поместила природа, то благодаря своему труду он присоединяет к нему что-то такое, что исключает общее право других людей.» (Два трактата о правлении. Кн.2. Гл.V.). Рсский человек сохраняет преемственность «собственного владения» природы и опирается на не своей деятельности, в труде, но озводит к нему и представление о собстенности. Но земля — своя, собственная, принадлежащая самой себе. Но мало того, что дано негативное, исключающее определение, не дающее позитивного понимания права собственности и порождающее все трудности трудовой теории стоимости, оно затрудняет переход собственности из рук в руки, что породило в особенности всю вакханалию денежных спекуляций в постзолотом обращении и обмене, несуразицу с натуральной и природной фрмами товара, особенно в экологический стезе, создает абсолютизацию для труда вообще, абстрактного, частности в ущерб труду конретному, за господством которого будущее, в России понимаемого лишь как сторону, аспект деятельности как существа жизни и человечности человеческого поступающего бытия. Труд отрывается от деятельности; средство начинает господствовать над целью. Даже к душе и духу европеец относится со стороны обладания и уподобления более успешному и богатому, юридическому взгляду на веру например, в сфере религии это выражается как немыслимое в традиционном православии «подражание Христу» со стороны его внешней жизни, а не самой его природы и личности.

Деятельность целостна (разноречиво соединят тело, душу и дух) и ориентирована на результат, который в целостности не всегда и не очень предсказуем сознательно, в решающей части сокровенен для сознания, и это есть ядро русского «авось». Что касается собственности, то искони его основой является деятельное прикосновение, усилие,− обеспечение бытия как сердцевины существования наличного, что проявляется в трудовой терии стоимости и в последующих искаженных и выхолощенных теориях политэкономии.Трудовая теория стоимости составила бы «средний» уровень макро и микроэкономики — что дается не всегда и не сразу. Однако, чаще всего, представление о природе как общем владении является наносным и есть неизбежная рационалистическая проекция социального на природное. Даже собственность княжеская представляется деятельной — «и много поту утер за землю Русскую»,− пишет летописец. Деятельность всегда личностна и включает как главную свою компоненту новизну, всегда сопряженную осознанным риском, даже новизну работы в зоне «рискованного земледелия». «Авось» неизбежен и он становится после древнего, исконно- Игревого «еси» всё более важной стороной русской культуры, как «исть», исть-тории и исть-тины, их истовость, которой он был всегда; именно в соприкосновении с сибирской компонентой, возвратным движением сибирской души на запад, основой нового тысячелетия уже российской в собственном смысле этого слова культуры.В Сибири сильнее компонента переступания, претворяющаяся в поступание как повседневный акт каждой души. Так, на основе наследия, скадывается из расщепления новая единая российская душа.

Живаговский человек вызревает в лоне человека Игорева как «ветхого человека» его новой инпостаси. Русская душа наполняет это лоно искони, от века, и Игорева душа, основанная в Древней Руси на «еси!» («О Русская земля! Уж ты за холмом еси!») — историческое проявление «авось» и на ней основано, как само «еси» проявляется в сибирском «небось» в наиболее чистом виде. Но предварительно проходит стадии гсоподства предварительного, душевного, социального над душой в «лихо!» удельного периода, в «гой (да)!» (гойтовсь) царского периода, «вос-торг!» периода имперского и «даёшь!» периода советского. Сибирский человек ориентировался на «небось», основное значение которого — «не бойся», а смысловое содержание — «небытие вот есть»; здесь выражается готовность человека к испытанию небытием, смертью перед лицом взыскательной, суровой природой с егё гранями и преградами, её предельная терминальность, разноречивой компонентой входящая в слишком склонную к единству русскую душу и оживотворяющая её разноречие. Постоянное взыскание со стороны природы делает человека готовым к риску жизнью ради самой жизни, а прежде всего не прибытка или «навара». Прибыток есть частность для освоителя, важнее — разведка новых земель и обладание ею не как промысловой территорией прежде всего, а как зоной жизни, для которой только и осуществляется промысел от природы поступающего деятельного человеческого бытия. Для Сибири по существу неизвестны такие явления, как «золотые лихорадки» или типичное для Северной Америки требования «гомпстеда», места для поселения. Освоение практически никогда не было хищническим и не ложилось непосильным бременем на местное население. Если Игорев человек ориентируется на солнце, так что только правда ярче его, то сибирский освоитель идет «встречь солнцу», ориентируя себя по свету как основе бытия. Русско-сибирская душа, душа россиянина более основана на представлении о звездах, звездном небе, типичном для северных, приполярных территорий, в которых она вызрела. Солнце также понимается как «дневная звезда», в свете которой «авось» и «небось» проясняются как готовность к неполной заданности успеха, а звезды — ночные солнца. Рискованность деятельности россиянина проявляется в стихах одного из провозвестников Живаговского человека, Ломоносова:»Открылась бездна//Звезд полна// Звездам числа нет// Бездне — дна. Да и событие Гефсимании — по существу, единственное ночное событие Евангелия, если не считать тьмы, покрывшей Землю в час смерти Иисуса Христа. Ночное сознание с его неполной предсказуемостью последствий деятельности вообще ближе всего русско-сибирской душе; пословица:»чужая душа — потёмки» весьма характеризует её. Вообще для русской веры характерно, в отличие от катафатикии «метафизики света» Европы апофатическая тьма. Оксидентальный свет уже окончательно заставлен вещами, котро он не будет давать место новому и самому человеку. Апофатическая тьма даёт простор воображению, хранит всё, чо угодно и требует большой смелости и решимости от живущего в нем человека, в отличие от сквозной видимости оксидентального созерателя («Паноптикон»)… Впрочем, созерцательность осталась в античности, метафизика света почти не даёт места Слову, Лгосу, внутренней форме и глубине, есть апофатика поверхностности. Общественность, воздействующая на душевное русского человека также близка к избяным потёмкам. Аналогом подобной сумеречности, потёмочности душевного строя может быть только символика полумесяца у мусульман.

Собирающая и пступающая стороны противоречивой русско-сибирсской души выступают как волевые стороны бытия, точнее, как его обновляемые начала.Поступающее деятельное бытие человека и суммируется в телесной деятельноти как воля, и проявляется как воля в душе, воля\воля\воля — то есть воля к преодолению препятствий, воля к действию и воля к распространению, к освоению нового. Она использует интеллект, ум, сознание (в душевном) и становится основой мудрости, — но везде как осуществленное\осуществляемое\будет осуществляться человеческое деятельное бытие.В особенности воля выражает поступание и целостность, Единство человеческого бытия как Единства и личности, что, в принципе, одно и то же. Поэтому о воле следует говорить как о важнейшем средстве человеческого поступающего личностного деятельного бытия. В душе Живаговского человека наступает важнейший исторический перелом — мудрость как ядро духа начинает руководить душой и телом, а это значит, что воссоединенная волевая сознатетельная духовная душа становится мудрой, «софной». В этом воссоединении происходит преодоление расколотости на Русь и Сибирь, обе они, в диалоге, взаимно инициативном, создают новую полифонию нового тысячелетия, тысячелетия Живаговской души России. Но они не просто воссоединяются, но производят новый синтез, в котором мудрость, «софос» не только руководит деятельностью, но и претворяет самого человека, его дух, душу и тело,»пере-делывает» его, совершает новым из-делием истории, ликностью самостоятельной, для которой поступающее оборачивающееся деятельное бытие — и есть в самом деле способ существования, а не обеспечения существования. Граница «Русь\Сибирь» становится терминальным пределом, преодолевая который, русский человек, всякий российский человек, становится россиянином. Такой предел не только историчен и географичен, он онтоменологичен, формирует цельную деятельность во всей её полноте и — чего не хватало Игореву человеку с его любяще\ненавидящей душой (часто саму себя) — недостаточной развитости генической и гееннической сторон деятельности. Но Живаговская душа терминально преодолевает всё ещё таящийся в мiръ’ е, в деформации, страх, отчаяние, ужас, безысходность, открывает душу и человека в их безграничности — и это важнейшая составляющая Поступка,— и позволяет строить свободное со-общество без страха за ресурсы и общество без страха за победу конкурирующей идеологии. Она термиально преодолевает границы деформации за счет обновленной деятельности и преображенной воли, руководимой «сфией». Это — дело времени.Преображение человека позволит преобразиться и субъектам деятельности более общим — именно человек есть ключ к преображению этих общественных субъектов — народов, человечества, мира в целом, даже, насколько возможно, всего универсума. Всему этому должна руководить мудрость, естественное лоно которой — не политика и социальность, а истина, приближение к которой можно чувствовать в развитии её отчужденных и опредмеченных форм — искусства и науки, способных преобразить и «религиозное» — политику, социальность и производство (в нем должна доминировать деятельность, а не труд).

Последнее ставит вопрос о следующем этапе развития Живаговского человека — человечесть, если возможен такой неологизм. От преодоления разделения наций, от преодоления разделения Руси и Сибири, необходимо перейти к преодолению разделения Европы и Азии, затем Востока и запада, не говоря уже о проблеме Юга. Но всё это синтетическое, собирающее движение должно быть поступающим, развивающим россиян, осуществляться полифонически и творить новую часть света, каковой, Россия, и была с самого начала. Но позитивная программа развертывания Живаговского, духовного человека должна быть сопряжена с освобождением от отчуждения, которое с разным успеходм идет в разных частях света, но Россия — слабое звено угнетения (часто знакового, для обоснования экономического), здесь традиции цельной деятельности существуют с предысторических времен. Прежде всего это — «персоналистический» переворот, доминирование личностей, в ходе развития становящимися ликностями, терминальными личностями, видящими обе стороны события, поступающей. Особенно это важно для России с её традициями личности от самых основ теллургической культуры, и с традициями отрицательными извращенного, мифологизированного отчуждения, на которых основаны четыре «ига» России. Живаговский человек понимает эти задачи не столько как внешние, политические и социальные, сколько как внутренние, личные. Этим определяются существующие нестроения души и ума у многих, подавленность личностного начала.Но никакое общестство, особенно современное, не может существовать без человеческого деятельного бытия как основы. Сам ход предыстории подготавливает переворот в обществе, снятие отчуждения и отчуждающей этосности в частные случаи, средства поступающего человеческого бытия, иными словами, перехода к истории самого этого бытия и человека. Для него необходима новая душа. И она возникает сокровенно в России, это и есть её сокровенное; другое её сокровенное, что сходные процессы, пусть иными путями, идут среди немалого числа людей по всему миру. Авось осуществится! Небось сбудется!

.