Захер-Мазох является автором нескольких произведений, которые в свою очередь очертили феномен, названный мазохизмом. Сей факт к глубокому сожалению литературы, скрывает за собой работы Мазоха, как литературного опыта. Он не просто впервые описывает отклонения, он первый кто находит для этого язык, что всегда является для литературы открытием. Поэтому «Венере в мехах» — ставшей олицетворением уже известной перверсии, требуется больше внимания, дабы понять все тонкости той чувственности, которая заложена в тексте.

Стоит говорить именно о типе чувственности, который выражается в языке, что отлично передается в форме заметок или дневниковых записей. Эти записи несут в себе как характер личного и скоровенного, так и момент выборочности-разорваности текста. Более традиционное линейное повествование здесь невозможно, потому что сама форма обрывком олицетворяет те пятна, которые вырисовывают общую картину чувственности. Повествование развивается неустойчиво, от скуки до сильнейшего аффекта, автор регистрирует себя, словно проводя над собой исследовательский опыт.

Так что же это за опыт? Понять его мы может опять же лишь обратившись к тексту. Северин — главный герой, повествует о своем эротическом приключении с Вандой, описывая его как событие большой любви. Но сама это любовь представляется в странных красках, она если можно сказать возвышенна, в том смысле что она самоотождествляется с божественным, как не-человеческим, и поэтому столь жестоким.

Жестокость и сладострастие оказываются вплетены друг в друга, «я люблю, эта любовь убивает меня». Захер Мазох принижается перед величием женщины, он теряет себя, подчиняет себя ее присутствию. Женщина Мазоха леденяще обжигает душу, заставляет его замирать, это трепет перед идеалом, это трепет перед карающим Богом. В данном контексте чувства автора не являются страстью, но ее крайностью, являясь опытом сверхчувственного. Мех, зеленые глаза, бледная, холодная кожа — описание его Венеры очаровывает нас чем-то монструозным, и возникает образ выдуманного мифического существа. Она опасна, она холодна как острие ножа, перед ней он оказывается полностью обездвижен, падает на колени, к ее ногам, на пол, он наслаждается своими страданиями. Опасность пробуждает риск, запрет — желание, холодная и недостижимая бьет Северина плетью, что разрушает и одновременно возвышает его. Все превращается в игру, игру близи и дали, страха и наслаждения, удовольствия и боли. Заметочное построение «Венеры в мехах» напоминает запись ходов шахматиста, это регистрация игры в ее движении. Игра эта затевается между реальностью и фантазией. Венера выкристализовывается из воображения Северина, а его фантазия разворачивается перед нами как реальный опыт. Воображение двигает произведение, и создает жизнь автора, это нельзя путать с оторванной фантазией.

Что же делает женщину такой опасной? Ее свобода, ее капризы и ее выходки. «Я уже неоднократно говорил вам, что для меня в страдании заключается особенная, своеобразная прелесть; что ничто так не в силах взвинтить мою страсть, как тирания, жестокость и — прежде всего — неверность прекрасной женщины. А такую женщину, этот странный идеал в области эстетики безобразия — с душой Нерона в теле Фрины, — я не могу представить себе без мехов.» Неверность женщины привносит головокружение в жизнь рассказчика, мысли о том, что он не может обладать тем, что желает превыше всего — сражает его. Измена похожа на запрет, желание нарушить его — уничтожает субъекта. Трансгрессивный опыт Северина подобен удовольствию с болью, Ванда тем сильнее разжигает любовное пламя, чем проще и страстнее отдается другому, этим она и утверждает свое величие в глазах влюбленного. Являясь наполовину фантазийным объектом, она олицетворяет как идеал, так и невозможность этого идеала. Венера как идеал постоянно ускользает в очертаниях Ванды, рассыпается в ее смехе, растекается в ее злобной улыбке. Полное подчинение и крушение Я рассказчика, выстраивается вокруг пустоты, того места — события женской жестокости, которое он познает. Из этого вырастает фетишизм, любовь к ногам, коленям, поцелуи рук — его страсть всегда находится на тонкой дистанции. Меха, мягкие изящные шкуры, олицетворяющие дикость тоже становятся фетишем, окружающим то ничто, ту недостижимую Венеру в Ванде, без меха на нее будто бы невозможно смотреть.

Единственное что держит автора на плаву, это договор, который формально подтверждает ту любовь, которая выходит за свои рамки. Делез в своем анализе Мазоха точно очень точно подмечает эту важность договора, который Северин постоянно заключает. При этом этот договор тоже не имеет своих четких очертаний, он постоянно переписывается, изменяется, живет, как видоизменяются и развиваются отношения мужчины и женщины. Договор — как артикулирование жестокости, ее называние постоянно смещается с каждым практическим опытом. То что происходит между героями сложно уловить и описать, а договор является тем озночающим, которое старается утвердить и назвать то, что происходит. Происходит та странная неуловимая трансформация границы эроса и танатоса, окруженная договором, который Делез сравнивает со сделкой с Дьволом. Договор действительно означает это событие, но оно само выходит за свои рамки,договор становится уловкой, пустым местом, вокруг чего разыгрывается странная любовь героя, в которую читатель может входить проникаясь в произведение.

Ссылка Оставить комментарий