Смерть — главное событие в жизни человека.

Эдуард Лимонов.

Ответьте себе на вопрос — кем, где и когда в этом мире вы хотели бы родиться, если бы имели возможность выбрать себе вторую или новую жизнь?

Может быть вы хотели быть камнем во времена высокого Средневековья и вами бы разнесли голову очередного еретика, или же стать той змеей что цапнула за чело Вещего Олега? Или просто быть ничем? Многие бы выбрали не рождаться, знаю, учитывая где и в чем мы с вами находимся. По уши в дерьме! Я задаю этот вопрос потому — что знаю свои ответы, их у меня несколько — каждый для нужного человека или ситуации.

Я хитер или очень наивен, не знаю. Но! Например есть у меня для вас расчетливый ответ: я бы хотел родиться в тысяча девятьсот сорок восьмом году в послевоенном, скажем Париже, Лилле или их пригородах. Неважно. Почему? Потому что как я рассчитал — каждый год моей беззаботной бумерской жизни был бы слаще предыдущего.

Именно поэтому я упускаю классовое происхождение, и даже пол. Главное, чтобы в тысяча девятьсот сорок восьмом году. И точка. Я бы получил обычное по тем временам образование и смело мог бы пропустить университет — срал я на него! Мне не нужно было бы выменивать деньги на знания (смотри — бумажки) которые дали бы мне возможность менять свое драгоценное время на деньги что равно возможности. Возможности подарило бы мне само время. А если бы скажем я — Антуан или Пьер или Симона — плевать как меня зовут, это детали, выбрал (а) бы учебу в одном из университетов на скажем литературоведческом курсе, то в мои яркие двадцать мне бы околосреднеклассовой ушлой персоне довелось бы поучаствовать
в громлении своего города и манифестации недовольства тем и потому что мои родители и их предки все в этой жизни сделали неправильно.
И они победили Гитлера?

Я мог бы быть практически безбедным художником который идет по улице с зажигательной смесью и орет марсельезу плечом к плечу с Жаном-Люком Годаром или Мишелем Фуко, Ги де Бором. И даже это все чепуха по сравнению с мыслью о том что учитывая законы моей родины — я был бы в практически абсолютной безопасности, ведь жандармы не имеют права входить в здание независимого от всякой власти — тысячелетнего храма науки! Хуй им с маслом, мы здесь власть!

Я слишком смакую это уже потому что знаю, что мне некуда торопиться. Пока будут живы мои предки я не окажусь на улице, ведь закон о «холодных месяцах» не позволит самодовольному напыщенному буржуа выгнать меня на улицу в период с октября по май. Летом поживу у друзей или отправлюсь на море. А когда последний мой родитель почит —  я и сам обзаведусь метражом и смогу делать там все что захочу.

Возможно буду работать из нужды или получать пособие, любить женщин и мужчин в кровати предков, а когда я стану совсем старым — например сейчас, в этот самый момент когда мне будет 80 с хуем — плевать на всех и вся я буду. Буду писать этот прекрасный рассказ на новеньком макбуке посреди своей квартиры на каком-нибудь певучем бульваре, с длинным рэ в конце названия, дважды год выбираясь поглазеть как там в соседней Италии живут мои бывшие жены или укатывать совсем далеко, это как карта ляжет — туда где мои ужасные предки, коих за 50 лет я уже трижды простил и возненавидел — устроили все как надо — нам все должны, а мы всех очень скрупулёзно прощаем. 

Жаль я буду далек от молодежи, скорее всего буду не любить цветных или меньшинства или всех сразу. Зато буду умирать очень долго и красиво. Похороны закатят, напишут некролог. Десять моих дочерей будут в разных концах мира писать по мне посты в фейсбуке. Но и это все может быть скучным, согласитесь? Для этого у меня есть более современный ответ на свой же вопрос — я бы хотел быть грибом, и не каким-то, любым, ни масленком которого лопают со сметаной или груздем которым закусывают водочку в пригородной рюмочной — я хотел бы быть грибом «мацутаке» — штукой которая появляется на развалинах, в честь которой называют музыкальные группы, из-за которой умирают и рождаются поколения людей в Южной Азии.
Я рождался бы буквально на выжженной почве — в местах где срубают сосновый лес подчистую — у меня было бы с десяток имен, на каждый континент и страну своё.

Как и всякий продукт сложного времени — я специфично прячусь от двуногих и очень ярко и необычно пахну, выгляжу как недоразумение на приеме уролога и имею самую высокую цену в мире грибов. Чтобы там не говорили любители трюфелей. Я как и мой прошлый пример был бы своеобразной рифмой капитализма, тобишь всего человеческого — на моих костях одни бы строили теории о всеобщем падении и конце, а другие делали бы состояния.

Разве это не мечта быть таким важным груздем!  Все эти мысли пришли ко мне в одночасье, когда я в который раз оказался на волоске от смерти. Всегда когда этот волосок оказывается длиньше ожидаемого — и ты остаешься обосравшийся, потный, но живой, начинаешь думать о такой бредятине — как вторая или другая жизнь. Дело было посреди холодной, ночной Москвы — второй раз в жизни я оказался под дулом пистолета и думал что этот раз будет первым и последним. Все это всегда вокруг любви крутится — вокруг желания обладать, быть желанным. Вот и я возлюбил, возжелал и узнал очень интересный ответ — о том что смерти для кого-то вообще НЕТ. 

 ⁃ Ну шо ты думаешь? А? Хули дывымся? — тряс дулом возле моего носа пьяный украинский мужичина

Что мне оставалось кроме нечленораздельного мычания и созерцания узкой дырочки ствола?

 ⁃ Вы че тут все, охуели? — из-за стены к которой меня прислонили вышел коренастый парень в красном спортивном костюме. Как я позже узнал, это был охранник бара в котором все произошло. Он спокойно подошел к первому негодяю и ударил его в лицо. Кривой выкрик сломанного носа. Холодная узкая дырочка пистолета Макарова начала ходить влево и право, второй негодяй испугался и начал в прямом смысле юлить пушкой у лица уже не обращая на меня внимания. Кулак охранника в красном настиг его через несколько мгновений. Сдавленный «ой». Оружие упало на землю.

Мне едва стукнуло 21, а я уже оказался на краю жизни и вот тут же этот край вульгарно был оттянут самовольной жизнью в длинную прямую где все переживания топчутся как окурки возле пивной. Я не умер воином. И теперь наверное не попаду в скандинавский рай. Я влюбился случайно, неслучайно только охмуряют — я влюбился в момент когда остался один. Меня бросила любовь всей моей жизни — женщина о знакомстве с которой я мечтал три года — ушла от меня потому что я слишком много и сентиментально от нее требовал будущего.

Я жил тогда в самом центре Москвы и мечтал что-нибудь важное да начать. Так вся моя жизнь — отчаявшись всегда хочется что-то новое начать, пизже прошлого. Она ушла от меня посреди самого гадкого месяца в году — как ребенок в семье — второго, ни туда ни сюда — в феврале. Несколько дней я горько и гадко рыдал, бродил по городу тыкался в рубашки и тогда еще работал в левацком книжном магазине. Там меня тоже все за мою сентиментальность пиздили почем зря. От мала до велика. Из этого я вывел мудрость что сентиментальность красит только победителя и то — по прошествии времени.

Она ушла за день до нашей сладкой мечты — поездки на ее день рождения в Калининград где я, любя ее всем сердцем, забронировал для нас прекрасное спа на берегу этого медного северного моря, с ванной возле самой водички. Мы должны были плескаться в теплой пенной воде, пить просекко, давать друг-другу новые клятвы и попробовать наконец фистинг. Но она ушла и я попробовал фистинг в прямом смысле от жизни — потратил все накопленное месяцами кропотливой пятидневки на ей же отрекомендованного терапевта. Рыдал за три с половиной тысячи. И опять вру, я крепился и был молодцом. Меня называли «сильной личностью». Медитировал, пил травки, смотрел голливудские блокбастеры, мастурбировал по три раза в день, со слезами на глазах и убивал себя во сне, вздрагивая проспаясь, не могши больше заснуть. Адское было время.

А потом я вроде бы собрался с силами и бросил книжный к хуям собачим и пообещал всем, кроме самого себя что брошу мечты о ее возвращении. Я верил, очень верил, что она вернется, несмотря на то что врал врачу что не верю и не хочу этого — я ждал ее у порога как щенок лабрадора. Нюхал ее вещи которые находил то тут то там по квартире.

Все их собрав я спрятал их в шкафу вместе с недовязанным ковриком — метафорой нашей любви и надеялся что-либо она вернется и довяжет таки его или я выброшу его к чертовой матери — без единого колебания внутри себя. Победило второе. Я выплакал почти все свое горе ходя нашими дорожками по бульвару и сидя в этом кафе куда она убежала из феминистского  ретрит-лагеря на первое свидание со мной. На которое сама позвала. Диссидентка! Я говорил с пустым стулом по наущению врача и материл ее по чем зря, валялся у нее в ногах. Забывал и вспоминал ежечасно. Но нужно было идти дальше. Я устроился на кухню, где хотел быть «работником, а не рабом», так я отрекомендовал себя на собеседовании в бар-культурный центр. День за днем дела, хотя бы денежные пошли в гору. Я реже стал ходить к своей врачине. Окреп. Шел второй или третий месяц моего труда за производством веганских хот-догов и в свободную минутку я наткнулся в сети на полуобнаженные фотографии Её. Она была как две капли воды похожа на ушедшую мою любовь — ту любовь свей моей жизни, а также бесконечно сильно напоминала героиню фильма «Чунгкингский экспресс» Вонга Кар Вая, который я увидел когда пошел в кино с парнем ее лучшей подруги. 

Паша, так его зовут, был умница из хорошей семьи, парнишкой которому было жаль отказать назойливому пытливому и молодому провинциалу с разбитым сердцем — коим я являлся. Я подарил ему книгу в которой сам нихуяшечки не понимал на день рождения. Она бы мной гордилась! Мы отметили с ними вместе Новый год в высотке на Кудринской площади и в объективах камер телефонов — болтая о мало мне понятной и очень интересной науке — истории литературы — целовались взасос после четырех джин-тоников. Паша как и я любил греческую кухню. Ну что за малый! Что это была за жизнь! Сладкая мечта, сказка во сне где я был равным среди первых.

В фильме Кар Вая: героиня второй новеллы очень напоминала мою бывшую любовь — скуластое лицо китаянки в котором все было прекрасно — и темные глаза и сама ее тонкая фигура напоминала мне о потерянном рае. Она была с той самой сумасшедшинкой которую обожают все перевоспитанные родней дети как я. Хорошо, что я опоздал на сеанс и сидел позади Паши —  и так я был слишком обнажен перед ним своим горем, чтобы удручать добряка своими крокодильими слезами. К тому же я люблю плакать в одиночестве. И этот саундтрек Mamas and Papas и эти танцы с бубном в квартире полицейского — полный набор. После кино мы пошли в паршивое китайское место где Паша открыл мне историю своего путешествия волонтером в Португалию — где тепло дешево и безопасно и ничего не нужно делать, даже будучи волонтером — ведь в жаркое солнце неэтично выгонять добровольцев на исправляющий душу и тело — труд. Я шел тогда домой и думал что брошу все когда-то, выучив английский и уеду в Португалию и найду себя в пучине закатного солнца, и никого никогда не буду любить. Только меня будут любить.

Но я ошибся, уже через несколько дней влюбившись под жар маслянного гриля смотря на фотографии таинственно смотрящей незнакомки. Я решил тогда что убиваю двух мерзких зайцев хитрой пулей — топлю свою прежнюю любовь в до боли похожей незнакомой женщине. Я подписался на нее и принялся мыть заляпанную кетчупом посуду, слушая как Алик Южный рассказывает мне о моем же горе в своих песнях. Все это закончилось радостью — эта незнакомка с тысячами фолловеров подписалась на меня сразу же взамен — на меня, никчемного недорокзвезду, писателя из провинции с зарплатой в полсотни тысяч рублей! В такие моменты начинаешь верить в то что нет никакой сраной репутации и что социально значимое — выдумка, пустое. Я сразу придумал план как завладею ее вниманием — я проанализирую ее профиль, узнаю что ей интересно и стану этим человеком. Не зря мой папа давал мне всевозможные книжки в детстве вместо бесцельных прогулок на улице.

Благодаря этому — я могу рассказать ей о том как помер герой Гражданской войны, командующий полком в шестнадцать лет — Аркадий Гайдар, или рассказать о Соловецком лагере, где мечтали о хлебе и других монстрах советской империи — лагеря и вообще пустошь, отброшенность и лишение — как я выяснил нравятся ей. Я также заметил что она удаляет все свои фотографии которые делает будто бы невзначай — где она прекрасна. Они, вероятно раздражают ее уже через минуту, своей напыщенностью или слишком откровенной открытостью миру — она быть может не знает как говорить о себе так, чтобы люди не могли подобраться ближе нужной дистанции — длину которой не знает никто даже она сама. Такая она, пошатанная самооценка великолепной, всюду в мире бывавшей модели. Она раба своего дара — ее красотой наверняка воспользовался какой-то напыщенный индюк! Ох нашел бы я его и дал бы ему знать как разбивать хрупкие вазы что ценнее хрусталя и тоньше лакмусовых бумажек — человеческое доверие и любовь, еле видимую из-за своей изысканности непосредственность, которая ждет принятия и тепла. По пиздаку бы им всем — этим крохоборам, факбоям. 

Так легче стало жить. Появилась цель, появилась мечта. Удивительное в моей жизни должно было повториться. Прошлая моя любовь сама написала и первой позвала на свидание, а потом в гости, в Петербург. Теперь же я ждал, изредка пописывая ей вопросы в коротких и емких сообщениях. Но ничего не менялось. Она односложно отвечала и ничего не спрашивала, была холодна и отстраненна. Случайность оказалась хитровыебанной — я написал ей, в ее день рождения с целью подарить книгу, хотел быломотправить курьером, но как это бывает из вежливости или просто докучи был приглашен в незнакомый мне бар на станции Бауманская в определённый час. Кажется я помню этот день поминутно: как выбирал наряд, как одолжил итальянский аромат у соседа, укладывал прическу и шел уверенной походкой от метро, держа под боком в пальто — книгу о сектантах — хлыстах, одной из самых известных православных сект. Эти люди брали друг друга за руки и крутились в безудержном хороводе до экстатики. Раздевались и били друг друга палками, ругая друг дружку. Дело в том, что если верить их учению — тело человека есть наказание за первородный грех, и все эти обряды самобичевания ничто иное как способ снести тяжелое бремя плоти. Я тоже мастак себя поистязать!

Но книжку эту купил чтобы собрать серию НЛО полностью. Да что там книжка, любовь выше всяких серий и выше желания скопидомить. Я надеялся принести в свой дом самое теплое и светлое чувство на свете, так что книга была меньшим, что я могу дать. Хотел донести ей журнальчик, который нарисовал прошлой ночью, но из-за мутности нашего общения отложил эту идею на будущие времена. И славно. 

Бар в который она меня пригласила оказался маленьким помещением размером с зимовье в моем родном селе в Сибири. Он находился в арке. Напротив него оказалось находится армянское кафе «Парос», где автор уважает авелуковый суп и кланяется хозяйке. Сразу у входа в бар тебя встречает «стойка» созданная из двух реек и двух холодильников у стены. В другом углу стоит белый кухонный стол играет ди-джей. На красной бархатной ткани стоят две вертушки и он раскачиваясь как и должно ди-джею манипулирует звуком. Звучит какое-то темно. Прямая бочка обволакивает здание. Барменом оказался молодчик в спортивном трико, который играл в игру «три плюс два» на телефоне с включенным на всю гашетку звуком. Я заметил Ее сразу, но не стал сразу подходить и обращать на себя внимание.

Сложно было не глазеть: она была одета в длинное красное пальто и такого же цвета берет, под беретом голова была спрятана в аккуратную монашескую балаклаву, а на ногах были огромные до колен сапоги с массивной шнуровкой. Красный цвет главенствовал вечером и я подумал что в таких агрессивных цветах, она может быть чувствует себя спокойнее. Как человек и сам работающий в баре и знающий что-то о пиве я попытался интеллигентно позаигрывать с барменом в вопросах о вкусе жженого эля чтобы убить несколько минут перед тем как я подойду к ней.

Бармену было все равно на меня и на тусовку от слова совсем. Больше вовлечены в вопросы своей работы разве что спящие наблюдатели эскалатора в метро. И я считаю это максимально правильным способом слить назойливого мачо. Он просто наливает, а не треплется. Иногда поправляя трико.  Только взяв себе крепчайшее из возможных пив в пластиковом стаканчике я повернулся в ее сторону, как вдруг она заметила меня.

Только двое в центре зала выделялись из публики, взрослые щетинистые мужики которые в пивном баре открыто пили свою водку закусывая из также своей банки огурцов. Привлек внимание длинноволосый юноша с цветом кожи как у вампира сидящий на лавке возле ди-джея. Публика в общем напоминала Хеллоуин. Она подошла и поздоровалась. Такая статная, на две головы выше меня. Длинные брови, ясные строгие глаза. Я передал ей «подарок» она быстро разорвала обертку, обрадовалась. Мы начали говорить на темы к которым я изящно подготовился. Гости то и дело шептались, улыбаясь смотря на нас, то махали ей рукой порывая отвлечься. Но она осталась со мной! Естественно что я предложил дать ей еще десяток, господи все свои книги, лишь бы еще раз увидеться. Только она закончит эту. Ну да, вот эта, самая история.

Все было бесподобно, пока ее не толкнул в спину один из пьяных мужиков — развернуться в этой коробочке было сложно, до сих пор не представляю как там все помещались. Она отшатнулась, он близко поднес свое пьяное лицо к ней — а это значит что мы уже были с ним кровными врагами — и вяло пробубнил:

 ⁃ Ой!….Слухай, кохана, а ты чего водна?

 ⁃ Я? Да, ничего… — слегка робко ответила она.

 Как настоящий олух я застыл, ожидая что это закончится быстро.

 ⁃ У нас тут эт…праздник! Садися к нам?

 ⁃ У меня тоже, тоже праздник — сказала она и отвернулась.

 ⁃ Ну таххх выпей водочки то со мной, бляха муха! — разгорячился мужик

 ⁃ Спасибо у меня есть пиво — холодно как и пиво в ее стакане, бросила она стоя к пьяному спиной.

Я был в восторге и чуть-чуть напуган. Жизнь научила меня опасаться пьяных, так как в Сибири часто именно в таком состоянии и находятся те кто лишают тебя половины легкого. Или почки. Она достала из кармана круглую фишку и протянула мне.

 ⁃ Это депозит на пиво, я выкупила кран для всех, отдыхай, пойду поздороваюсь с гостями!

Она ушла и я не знал как быть. Гости расхаживали туда сюда, общаясь между собой хаотично на им понятные темы. Ди-джей сменил пластинку на томный зефирный шум. Я завершил первый бокал и решительно никого не знал из собравшихся. Длинноволосый юноша протянул мне руку первым, он улыбаясь назвал свое имя — Давид. Как царь, подумал я, но только слишком тощий. Перечислять подружек и других друзей не имеет смысла, все были пьяны и представлялись посредственно. Только ее подруга Юля, ее стоит запомнить. Юля одета как солистка готик-рок группы из нулевых годов.

У нее были черные волосы и густо накрашенные черным цветом глаза и губы. Она держалась увереннее других, так как имела самую яркую привилегию — она жила с Ней в одной квартире, roommate это вам не шутки, это важнейшая персона. Даром я быстро это сообразил, увидев как Она не чает в Юле души. Они были тесками и были как всякие влюблённые в друг дружку люди — похожи.

Пусть даже по дружбе. Я попытался вести диалог с Юлей и Давидом на тему современных проблем, кризиса, этики, денег, и везде терпел поражение. Давид справедливо оказался одним из кавалеров моей любви и не даром начистил ваксой туфли сегодня, он имел притязания и выражал их всецело, так галантно что меня начало тошнить от фамильярности. Он тоже не будучи дураком понял для чего и почему я здесь и начал легкую игру, где мы «бесконечно уважая» легонько подкалывали друг друга. Выходило неплохо, но эта игра была мне сейчас ни к селу ни к городу, мне было насрать на Давида, я все ждал ее возвращения, я мечтал говорить с ней, наговорить комплиментов, позвать на свидание.

Но Юля не давала мне спуску — ее протофашистский стиль жизни вылезал из-под полов ее длинного черного платья и давал тебе по носу — леваки дескать заебали, мужчины, должны быть такими, квир и лгбт — сомнительны, а мои доводы для нее пустой звук, сопливые мечты вслух от очередного левачка. Со свойственной всем социалистам упорностью я пытался найти добрый консенсус в нашем диалоге, тем более что мне сам бог велел сегодня водить с ней дружбу. Но не шло. Два года я не брал в рот сигарет. И вышел, попросив у Нее огонька — закурил и мы снова заговорили. О стихах, о Рембо о Петене, о фашизме, о проклятьях и темной теологии — я швырял в небо все козыри. Она прочла мне стихотворение на французском пьяным голосом вслух и сообщила что пивной депозит иссяк и скоро все веселье переместится на покровку в «зинзивер», где дешево наливают до открытия метро. Ах, Покровский бульвар 2/14 эти цифры никогда не забыть всякому кто хоть раз держал волосы или сам истошно блевал внутри этого здания. Я потерял там сознание когда мне исполнялось двадцать, и помогал не умереть смертью Нэнси Вишес какой-то незнакомке, когда мне исполнился 21 год. И вот мы снова едем туда.

Она зашла внутрь и мы с Давидом весело, как настоящие дуэлянты переглянулись. 

 ⁃ Имеете ли честь пойти вслед? — дрожа зубами произнес Давид. 

Это третье лицо в котором он меня величал, раздражало. Мой отец всегда в таких случая говорил. «Кто мы? Николай Второй?». Думаю из-за отца я и невзлюбил общение на вы с кем бы то ни было. Ты — есть равенство. Бедняга Давид был в одном пальто, очень тонком и длинном как мантия, и летних туфлях. Его волосы покрывались инеем. Но он не шел первым, видимо хотел дать мне фору, или просто был тронутый.

 ⁃ Докури, дорогой, и пойдем… 

Скрипучая металическая дверь тяжело открылась и из жаркого пространства бара вывалились двое пьяных украинцев. Я начал забывать солидарность с курящим кавалером и хотел было пойти прочь, внутрь. Но сильная рука оттолкнула меня далеко назад. Я потерял связь с реальностью. «В Москве так не толкаются. В Москве не дерутся!»

 ⁃ Кудыыыы? — сплевывая закричал толкнувший меня мужик

Его приятель уже прижал к стене Давида и рыскал по карманам. Стоит отдать должное — Давид пытался отбиваться. Мужик достал оружие и направил его на меня. В очке заиграло. Интересное чувство. Время исчезает как будто принял бутират, сердце бьется быстро, но не слышно. Во рту становится сухо как после кросса в три километра.

 ⁃ Пийшол к стыне! 

Я встал к стене, в двух метрах от Давида и посмотрел на него, а потом на ствол. Мужик перестал четко смотреть на мушку и смотрел теперь мне в глаза.

Мама, ах дорогая мама, сколько труда сейчас иссякнет зря, я стану кучкой мяса с красной дыркой в районе груди и чуть-чуть припустив выдохну последний дух подаренный тобой. Эх, папка, прости, все подаренные тобой книги по самообороне и журналы с оружием третьего рейха остались только красивыми картинками, и сейчас разве что знание о том какой вес пули и ширина ствола у пистолета направленного на меня — знание которое осталось, сквозь годы. Это конечно все большая пиздень, ничерта ты так не думаешь, и нихуя ты ни с кем не прощаешься. В такую минуту ты надеешься выжить как никогда и думаешь как бы сделать так чтобы это скорее и как можно проще закончилось, крутишь варианты и только и думаешь — «хер ты нажмешь, тут мусарня рядом, тут люди, херушки!»

Когда коренастый охранник Вова в красном спортивном костюме СССР завершил казнь, мужик поднялся и схватив оружие начал извиняться передо мной, Давидом, Вовой, пытаться взять мою руку в свою и пожать ее. Он говорил что это «травмат», а его друг утирая юшку с рубахи что это тем паче зажигалка.  «Та вы шо, хлопцы!» Мне было насрать. Я остался жив и даже не спустил в штаны. Я вспотел как будто меня отшлепали здоровенным березовым веником в стадвадцатиградусной жаре. Оказалось, что этот дуэт — старые знакомые Вовы и некогда завсегдатаи бара. Я не долго думая зашел внутрь. Мне все еще было стремно. После такого еще пару дней стремно. Давид пытался бить лежачего летней туфлей в живот, ищя в его карманах свои отнятые наушники. Сердце! Вот оно, слушай как бьется. Ведь только что я пережил колоссальный опыт! Если рассказать ей об этом сейчас — вероятно она будет поражена, она почувствует вину или неловкость и мы сможем подольше поговорить!

Как вы знаете, существуют люди для которых смерти не существует. В силу ряда причин, верований или случайностей они в нее не верят или ее проживали. Они видят смерть лишь началом или частью пути или просто не понимают — зачем думать или бояться очевидного конца. Она внимательно выслушала меня, ни разу не сомневаясь в правдивости моего сбивчивого рассказа. И я ждал, надеялся что ее взгляд отобразит сочувствие, сострадание. Она немного помолчала, мы молча и тупо смотрели на друг друга около минуты и после она спокойно начала:

 ⁃ Очень жаль, что тебе пришлось это испытать…

Это звучало так, будто ты позвонил на горячую линию в МВД или Госуслуги и тебе отвечают этим голосом: нам очень жаль, но хули ты сюда звонишь?

⁃ Но все же, — продолжала она — думаю, все закончилось бы хорошо. Он бы не выстрелил, он бы не стал или не смог. Просто решил вас припугнуть. 

 ⁃ А если бы выстрелил?

 ⁃ Ну, знаешь, во-первых смерти нет!

Мое лицо застыло в глубоком «О». Так знатно я охуел. Никогда еще моя возможность разделаться с жизнью не была так низко и легко отброшена в сторону.

 ⁃ Во вторых, смерть это только начало пути.

Я уже ненавидел ее. Я любил и ненавидел, меня чуть не хлопнули на дне ее рождения, а она с хладнокровием убийцы отвечает мне — СМЕРТИ НЕТ

Вот тебе и увлечение Мамлеевым, вот тебе и эзотерическое подполье, лекции Дугина, Дуглас Пирс черт его побери. Все красивые фразочки и воззрения стали явью когда я понял что там где мой интерес бродит и ищет новое теоретическое упражнение — она живет этой мыслью, питается знанием о том что жизнь это только начало, или скорее смерть только начало жизни. Вот тебе и Ромео с Джульеттой в красной повязке гитлерюгендт, вот тебе и вендетта. Настоящая, отрезвляющая пощечина от старушки жизни. Я замолчал и погрузился в себя. Хотелось нажраться и раствориться в этом горьком чувстве. И все-таки я… выжил.

Москва, 2022-2023