Человек из Подольска: Право на ничего
«Человек из Подольска»
Пьеса Дмитрия Данилова, 2016
Фильм Семена Серзина, 2020
В известной пьесе Дмитрия Данилова «Человек из Подольска» (и в одноименном фильме Серзина) есть главный герой, который очень напоминает «маленького человека». Причем, что именно такое «маленький человек», не имеет значения, потому что гораздо важнее, что даже не разбираясь в понятиях, отчетливо понимаешь, что действительно напоминает.
Герой Данилова — провинциальный музыкант, редактор районной газеты и просто никчемный человек. Он совсем не знает свой город (Подольск), но хуже того — он не знает и знать не хочет себя. Полицейские, которые в пьесе выступают как строгие учителя, пробуют научить его жить осознанно, в мире и согласии с домом, каким бы дом ни был. Конечно, еще и в мире и с собой.
В пьесе финал как бы открытый: героя отпускают, обещают еще раз встретиться, проверить, как идут дела, даже подбросить до остановки. После этого еще раз танцуют. В фильме герой идет к остановке сам, очень долго. Потом слышится сирена, которая намекает, что его еще раз задержат. Герой испуган. В фильме есть то, чего нет в пьесе и что пьесе требуется. Это — сцена прогулки после выхода из участка. Состояние героя наедине с тем, что случилось, наедине с собой. Ему этого не хватает как свежего воздуха.
Человек из Подольска выходит из пешеходного перехода на улицу, и по его движению, по музыке, по времени съемок (раннее утро), по локации (окрестности вокзала) мы должны угадать, что с ним случилось. Эта долгая сцена — сцена случающегося на наших глазах переворота внутри героя. И здесь может быть два очевидных варианта, что же это за переворот такой.
Первый из них — герой рад, что сбежал от сумасшедших ментов, хочет поскорее домой, но так измотан и в таком шоке, что все это осознает как бы немного отдельно. Да, можно сказать просто: он в шоке и пока не хочет ни о чем думать, ничего не хочет осознавать. Когда подъезжает машина, он понимает, что все повторится, и тяжело огорчается.
Второй вариант менее очевиден, но тоже возможен. Ладно, вряд ли возможен. Но давайте представим. Герой изменился в лучшую сторону. Еще не понял, как именно, но — как бы прислушался к не лишенным смысла словам полицейских. Он и правда планирует вернуться домой и погулять по своему городу, осмотреться в нем. Не в качестве задания, а так, для себя. Но слышна сирена, а он испуган, и там еще специальный звуковой эффект закрывающейся тяжелой металлической двери: хана! Как в комиксах!
Но, может, герою это нипочем, и он выберется? И больше совсем не боится ментов, ведь знает, как проходить их «тесты»!
Когда камера долго смотрит герою в спину, она прицеливается дальше его спины. Это — попытка режиссера Серзина найти точку катарсиса, заглянуть к человеку из Подольску практически в душу. То, что прямо сейчас случается с героем, должно быть обеспечено всем предыдущим ходом развития сюжет. Герой неизбежно должен оказаться равным себе. Или ускользнуть от такой встречи, слиться. Но только при условии, что он теперь всерьез знает, что такая встреча возможна. Поэтому когда камера так долго смотрит в спину герою, что-то происходит; причем происходит, даже если ничего не задумывается, не имеется в виду. Человек из Подольска в том же смятении чувств, что и Антуан Дуаннель на берегу моря («400 ударов» Франсуа Трюффо), даже если не чувствует этого так же остро.
Герой возвращается к себе в ситуации, которая настойчиво предлагает ему стать другим, лучше себя. Но гораздо важнее, как именно он возвращается к себе — возвращается кем? Неожиданно для себя он получил право быть никем. Причем получил заслуженно, в нечеловеческих, экстремальных условиях. Ведь не зря полицейские грозили ему что-то подкинуть или его избить. Между любым, даже самым добросердечным предложением не быть собой (быть лучше себя!) и остаться тем, чем являешься, герой не может выбрать первого, если второе у него все время отнимают. Или выставляют как объект всеобщих насмешек. Это и есть простой драматургический поворот: шли к одну, пришли к другому. Да, плохая группа, нелюбимая девушка, дерьмовая работа, но кто вы такие, чтобы с меня это спрашивать? Вообще, есть ли хоть кто-то, кто правда может спросить? Ответ угадаете или подсказать?
То, что герой еще не способен проговорить словами, он вынужден говорить спиной. Столкнувшись со страхом стать Одним Из Тех Самых Заключенных Вот В Этой Тюрьме, пройти через ВОТ ЭТО, он не может не встать перед выбором, кем ему дальше быть. Большей смелости, как бы это парадоксально ни звучало, требует именно возвращение к себе, а не попытка прислушаться к таким вот агентам добра.
Может быть, Данилов поэтому не дописал пьесу, оставив ее финал как бы для никого, потому что в его пьесе есть намек на мораль, и это в определенном смысле это очень старомодная, тяжелая мораль, почти «советская». Люби свою Родину. Но здесь это прежде всего тупое подчинение. Тебя заставляют быть чутким, внимательным, заинтересованным. Концлагерь, в которым можно жить счастливо, во всей полноте. Но ведь это — любовь мордой в пол, и к ней не может быть никакого доверия, это совсем не забавно.
То, что происходит с героем внутри, не может призывать к экстренному осмыслению собственного положения, потому что ему каждую минуту грозит ЧТО-ТО УЖАСНОЕ, и именно рядом с этим УЖАСНЫМ отчетливее возникает и ирония, и гротеск, и мягкое нравоучение, и добросердечие, и даже женская ласка. То есть все то, на чем строится драматургия сюжета Данилова. Но все это существует, питается этим очевидным, из первых рук знакомым чувством невыразимого ужаса перед людьми в погонах, перед тюрьмой, перед внутренним переживанием внешнего насилия. Прежде чем человек из Подольска сможет хотя бы выслушать предложение ментов, он должен дважды поплакать, трижды отдышаться, четырежде расхуеть, а только потом решать, дерьмо он или талантливый музыкант-неудачник. Постановка вопроса о его личностном росте — особенно в ироническом ключе — выглядит неточной, потому что игнорирует это важное условие страха и беспомощности, слезливого негодования, право на искреннее «как же так». Невозможно выбирать или не выбирать любовь к городу, потому что пока тебе улыбаясь тыкают в голову чем-то в пакетике, ты не можешь думать, ты заложник.
Именно поэтому финал не может не выйти к ответу на вопросу, который задается ситуацией: что копилось в подтексте весь фильм, выходит в этой сцене слежения за спиной (судьбой) героя. Он, как исключенная из мира фигура, принципиально другой, даже если один из многих (будет не преувеличением сказать, что «люди из Подольска» — это что-то очень знакомое вообще, а не только в частности); поэтому именно он должен совершить то, чего не способны остальные. Это единственное — не долгожданная встреча с родным домом, а прощание с нормами полицейского участка, обнуление ситуации. Тотальное «до свидания» любых — и хороших, и плохих — предложений ментов.
Человек из Подольска вернется домой и продолжить кататься на своей электричке, не глядя в окно. Раньше он этот делал стихийно, по случаю, не задумываясь, а теперь вернется (если вернется) и будет делать осознанно, с ясной головой.
Может быть, это проблема сеттинга, и будь вместо полицейских — курьеры (как в той же «Сережа очень тупой»), все бы звучало иначе. И Данилов, очевидная противоположность своему герою, не может не чувствовать странности, до которой (я боюсь, что случайно) догадался Серзин: «Человек из Подольска» — о том, как ничтожество получает голос, с полным правом, полученным вместе с протоколом в полицейском участке, заявляя о своей самости, о свободе быть собой и свободе не быть другим. В условиях, которые ему предложил драматург, это стоит немалого.
Больше подобных материалов на канале «Новой Школы Притч» и в
