Обманчивая мизансцена: «Закат» Мишеля Франко, «Преступный человек» Дмитрия Мамулии
«Преступный человек», 2019
Режиссер: Дмитрий Мамулия
«Закат», 2021
Режиссер: Мишель Франко
Концепция мема «ожидание/реальность» может предложить немного другой взгляд на один мизансценический прием в современном фестивальном кино.
Вот два примера из фильмов, выпущенных примерно в одно и то же время (2019 и 2021 годы соответственно). В обоих есть так называемая работа со зрительским ожиданием, то есть в рамках одной сцены или ряда эпизодов нарушается то, что было так или иначе сконструировано до. Речь идет прежде всего о попытке создать драматургию сцены или эпизода таким образом, чтобы от зрителя было кое-что скрыто.
1
Фильм Дмитрия Мамулии «Преступный человек» (программа «Горизонты» Венецианского кинофестиваля, 2019 год) начинается со сцены, в которой главный герой Георгий становится случайным свидетелем убийства. Вплоть до 17й минуты герой не показан в домашних условиях. На 17й минуте он сидит в бедной жилой квартире, а женщина его возраста наливает ему чай и говорит о том, что ее вызывала учительница, которая дала задание детям нарисовать несуществующее животное.
Все созданные условия — кухня, чай, женщина, дневное время, спокойный и в целом бессодержательный разговор — создают впечатление, что герой находится дома, а женщина, которая стоит перед ним — его жена.
В предыдущий сцене Георгий подглядывал за тем, как
Сцена на кухне осложняется историей, которую рассказывает женщина. Некая Тея нарисовала черное животное, у которого нет друзей и которое питается стеной. Тея опознается как дочь. История с рисунком — как сложные отношения не только между мужем и женой, но и между ребенком. Так называемые «муж» и «жена» молчаливо пьют чай. Напряжение длится.
Но что происходит потом?
Практически сразу женщина чуть ли не прямым текстом говорит: «Это не муж, а брат». Эта как бы случайная фраза немного режет слух, словно женщина говорит не мужчине рядом с собой, а
Угрюмые грузины вдруг оказываются родственниками в совсем другом смысле. Фраза «Как, говорит, твой брат?», которую передает сестра со слов школьной учительницы, становится финальной в сцене. Одна из линий разрешается, едва начавшись: мужчина, судя по всему, не имеет семьи, а отношения с сестрой оказываются не легче собственных проблем. В них герой не спасется, его там никто не выслушает.
Но одновременно напряжение, вызванной начальным эпизодом, только усиливается: в мире, где герой случайно подглядывает за хладнокровным убийством и
Главной особенностью ситуации следует считать попытку скрыть в начале сцены и частично объяснить в ее финале семейные отношения главного героя. Сцена становится чем-то вроде фразы: «Вы могли подумать, что у него есть какая-никакая семья, а семьи у него нет, только сестра и племянница, которые сами, вероятно, живут без мужчины и не
Но и «ожидания», и «реальность» обладают одним и тем же свойством: они относятся к разряду принципиально внешних характеристик ситуации и героев и не становятся проводниками во внутренний мир героя, попыткой обнаружения процессов которого является исходная сцена фильма. То есть то, что происходит здесь, в этой сцене, можно довольно внятно описать словами. И сцена во многом оказывается необязательной, играет вспомогательную роль.
2
Кое-что очень похожее можно заметить в фильме Мишеля Франко «Закат» (основной конкурс Венецианского кинофестиваля, 2021 год).
Мужчина (Тим Рот) и женщина (Шарлотта Генсбур) вместе с двумя подростками — парень и девушка — отдыхают на море. Они живут в достатке, отношения между взрослыми и детьми, и взрослыми и взрослыми подчеркнуто дружелюбные. Все напоминает долгожданный отдых семьи.
На это намекает сцена, когда мальчик — «сын» — отнимая у матери телефон, говорит «Тебе нужно поменьше работать». А также сцена, когда «отец», пробуя коктейль сына, понимает, что тот тайно добавил в него алкоголь. Но и тема работы, и тема конфликта отца и ребенка быстро сходит на нет. Все довольны друг другом. Время от времени возникают не самые понятные кадры с рыбами или солнцем, но ими пока можно пренебречь, т.к. это та тема, которая будет постепенно выходить на первый план позже.
Потом «матери» кто-то звонит, случилось несчастье, и нужно ехать. То, как едут герои, очень важно. Сначала это отельный гольф-кар, который перевозит их на респешн, чтобы там пересесть на машину в аэропорт. Вот первый кадр. Здесь как бы ничего не происходит. Кроме того, что «муж» находится не очень близко к «жене». Но это ладно.
Но вот другая сцена. Семья едет в маршрутке. Тем, как они сидят, режиссер пытается кое-что сказать. Мизансцены должна быть говорящей. Это слишком бросается в глаза.
«Муж» сидит отдельно. С «женой» сидит сын. Почему? Это попытка охарактеризовать «мужа» как слабохарактерного и безвольного? Намекнуть на то, что случится в аэропорту? Важно одно: все было хорошо, но сейчас пришла беда, — умерла мать «жены» — а «муж» не спешит утешить «жену». Что-то не так!
В следующей сцене «муж» соврет, что потерял паспорт и останется на курорте. Ему будут звонить и приглашать на похороны — чьи? — а он будет просто гулять. Так, словно его настоящий отпуск только начался.
Если не говорить о художественных достоинствах фильмах, о его попытке выразить причудливый внутренний мир главного героя Нила, о том, как это похоже и как далеко от новеллы Альбера Камю «Посторонний» или фильма Микеланджело Антониони «Профессия: репортер», то можно сказать, что здесь так же, как и в «Преступном человеке», искусственным образом создается некая значащая ситуация. Зрителю предлагается читать те знаки, которые он привык понимать определенным образом, чтобы затем показать, что зритель ошибался. Это — попытка скрыть внешние обстоятельства сюжета, известные автору и героем, но скрытые от зрителя. Зритель таким образом ставится в неравное по сравнению с авторами и героями положение.
Что скрывают мизансцены Мишеля Франко?
Для начала — чему они служат? Нил остается наедине с собой на 14-й минуте фильма. На 37-й минуте он проговаривает вслух девушке, с которой он познакомился и неожиданно закрутил курортный роман, что у него нет детей, а только сестра и двое племянников. Поскольку эта сцена происходит в контексте напряженной ситуации адюльтера — свободные похождения Нила безусловно опознаются как измена «жене» и «детям», — то повода верить Нилу на слово нет. Выходит, он врет. Но именно здесь режиссер ловит зрителя на этой мысли. Словно подбегает и говорит (как бы с манерами уличного мошенника), что, вот, ага, вы думаете о таком хорошем человеке такое. Но ведь он! Вы же видели! Ах, ну как же так. Следует лукавая улыбка.
Две минуты спустя приезжает «жена», отчитывает за то, что Нил не отвечает, а тот спокойно смотрит на нее, сидя в пластмассовом пляжном кресле. И практически тут же «жена» проговаривается, что умерла их мать. Следовательно, они — брат и сестра. Следовательно, Нил говорил правду, никому не изменял, а почему не поехал? — ну точно не потому, что хотел, кинув семью, оттянуться с молоденькой мексиканкой.
Зритель оказывается в положении Нила, которого отчитывают за то, чего он не совершал. Но только успеть отчитать режиссера за попытку хотя и приятного, но крайне поверхностного обмана — на манер детской загадки с подвохом — зритель вряд ли может успеть, поскольку на стороне режиссера играет ритмическая композиция: между тем, как мы догадываемся, что все не так просто (37-я минута; Нил говорит, что жены нет) и узнаем, что тут происходит на самом деле (39-я минута; приезжает сестра, которая сперва опознавалась как «жена») проходит всего две минуты. При этом все время режиссером подчеркивается некая двойственная напряженность: во-первых, это ситуация окружающей среды (военные на пляже, пропажа вещей, ненадежный водитель), а
Игра происходит на поверхности. Но фильм претендует на глубину. Недаром говорят о неких «экзистенциальных» основаниях сюжета.
***
Но здесь я вынужден остановиться. Хотя в фильме Мишеля Франко один этот прием может объяснить, почему фильм точно не удался и причем тут болезнь главного героя.
Только еще раз повторю, что оба фильма — и «Закат», и «Преступный человек» — ставят зрителя в изначально неравное положение, причем это неравенство оказывается банальным обманом, а вовсе не попыткой зафиксировать некую «непознаваемость» или «таинственность» происходящего. Сюжет приобретет характеристики детской загадки, которую задает взрослый, зная ответ и желая вызвать у ребенка реакцию удивления. К сюжету, внутреннему состоянию героев, даже к режиссуре как таковой это не имеет никакого отношения. Однако продумывается и создается с той тщательностью, которая вызывает искреннее удивление или, вернее, негодование.
Настоящим текстом я хочу выразить решительный протест подобным фишечкам современной фестивальной кинодрамтаургии!
Больше подобных материалов на канале «Новой Школы Притч» и в