Мой друг Il Y.A. пишет книгу о ничтожности, тьме и смерти философии как специфической области интеллектуального производства, а я продолжаю отбывать наказание в одной из российских ИК строгого режима, пытаясь, по мере возможности, как выразились бы Фуко и Делез, сгибать линию внешнего так, чтобы образовать некую зону жизни, где было бы возможно укрыться и выжить, мыслить и находить для мысли убежище. Это без всякого преувеличения есть вопрос жизни и смерти. Таким образом, сложно не заметить, что наши с Ильей вектора взаимодействия с полем философской мысли весьма сильно различаются. Там, где Il Y.A. надеется найти выход из бесконечного bad-трипа, продуцируемого складками линий мышления, усердствующего в силовом воздействии на себя же и наконец навсегда распрощаться с этой самой специфической отраслью производства, по какой-то причине именуемой "любовью к мудрости", я ищу некой перманентной коммуникативной, экзистенциальной и политической продуктивности мысли, вопреки всему еще способной ускользать от вездесущих форм знания и власти.

При этом, я сильно сомневаюсь в продуктивности самой постановки проблемы, с которой продолжает работать мой друг из Дэдинсайда. Я уверен в том, что никакого окончательного выхода из этого коллективного bad-трипа нет и быть не может. Более того, как мне кажется, чаще всего именно это самое стремление найти выход из перманентно растущего и саморазрушающегося поля концептуального производства, прекратив тем самым раз и навсегда бесконечную критико-производственную гонку, и является одной из основных движущих сил воспроизводства всего этого коллективного (в терминах Ильи) bad-трипа, что длится со времен досократиков, злокачественного концептуального пространства множественной роящейся тьмы, ничтожности и смерти. И вместе с тем, обозначенное стремление также является и одной из основных причин, в силу которых этот коллективный трип оборачивается bad-трипом. Ибо любой опытный потребитель психотропных веществ знает, что bad-трипы часто бывают спровоцированы именно инстинктивными попытками оказывать сопротивление психо-фармакологическим волнам аффектов и становлений во имя сохранения статус-кво.

Но, во-первых, в отличие от Ильи я люблю bad-трипы (самые интересные психоделические приключения в моей жизни происходили в обстановке формата "портал в ад", — мрачные незнакомые окраины Подмосковья, незнакомое окружение и необходимость добраться из пункта А в пункт Б с большими объемами палева, не столкнувшись с опасностью). А во-вторых, я вовсе не склонен считать, что на данном историческом этапе мы действительно имеем дело с закатом теоретического солнца и смертью философского проекта, и что весь этот тщательно разбираемый Ильей дискурс темного просвещения и спекулятивного нигилизма, весь этот Ник Ланд и Рэй Брассье — это некий летальный предел мысли, за которым "полный ноль будет равен ста процентам". Ибо как формулировал Реза Негарестани в "Циклонопедии", движение твердого тела к пустоте нуля может длиться бесконечно, никогда этого нуля не достигая, но вновь и вновь запутываясь в отклоняющих пролиферациях дырчатого пространства, где "вместо очищающих механизмов пустоты возникают нематофункции" повсеместного загрязнения пустоты и твердости.

Никакой стерильности полного стирания. Никакого конца. Никакого выхода. Никакой смерти. Прах никогда не вернется к праху.

"Циклонопедия" это, конечно, довольно жирная пулеметная очередь в сторону Ника Ланда с его темным акселерационизмом и "жаждой уничтожения", которые при тщательном рассмотрении оказываются лишь очередным (слегка замаскированным) изданием тех же самых концептуальных структур, что всегда ложились в основу разнообразных проектов догматической метафизики, с тем лишь отличием, что здесь аналогичтные структурные конструкции выстраиваются вокруг, условно говоря, категории иного-чем-бытие и иного-чем-мысль, — то есть, можно сказать, вокруг категории, традиционно игравшей в истории европейской философии роль слабого, негативного и несамостоятельного термина-участника конвенциональных метафизических и диалектических дуальных оппозиций. Оппозиция одностороннего различия в концептуальном проекте Ланда с данной точки зрения работает также как и фигура метафизического различия в конструкциях, например, Парменида, Платона и христианских схоластов — особенно когда Ланд и Брассье коряво пытаются обосновать на этой абстрактной машине базового уровня конкретные этико-политические императивы.

Не даром ключевой сюжетный поворот "Циклонопедии" знаменуется полным стиранием различий между императивами жертвенной солярной аннигиляции планеты во имя становления-всего-капиталом и покорностью Единому Богу в становлении-всего-креационистской-пустыней. Абсолютная детерриторизация солнечного капитализма действует ровным счетом также как тот самый Порядок Единого Бога, подрыв которого провозглашался основной задачей деятельности ГИКК, вдохновленной Ландом на заре собственной карьеры интеллектуального производителя. Между Джемалем периода "Ориентации Север" и Ландом "темного акселерационизма" нет практически никакой разницы.

При этом, надо заметить, что ничто не способно настолько же эффективно подорвать все это интеллектуальное предприятие спекулятивного нигилизма, как сам по себе базовый концепт одностороннего разлиция. Да, действительно, различие между бытием и небытием, также как и между материей и мыслью, возникает только со стороны бытия и мысли. Но каким образом, спрашивается, этот факт должен обуславливать предпочтительность одних этико-политических концептов перед другими, если все они в такой оптике различия должны оставаться очевидно равнозначными конструкциями, имеющими какое-либо место и значение лишь по одну сторону односторонне разграниченной онтологии, а по другую сторону не имеющими ни того, ни другого вовсе? Откудо здесь взяться всему этому крипторелигиозному драматизму отчаянного превосходства мысли-на-стороне-уничтожения-мысли над иными формами мышления, если любая мысль "это лишь эфемерная гниль"? Неоткуда! Вернее, в терминах гиперверия, эта мысль, конечно, может явить собой более мощное тело без органов (но опять же, сборка мысли в тело без органов неизбежно спутывает и рушит иерархию одностороннего различия с небытием как базовой материальностью, в которую уходят корни древовидной структуры), но только в том случае, если устранит возможность конкуренции посредством известного двухчастного действия: а) мобилизовав ресурсы фикции (мысли) б) скомпрометировав ресурсы фикции как таковые, утвердив себя в качестве единственной возможной реальности. Таким образом, базирующийся на фигуре унилатерального различия спекулятивный нигилизм Ланда буквально пошагово следует архитектурной метоике утверждения Порядка Единого Бога, описанной ГИКК, одной рукой активно эксплуатируя ресурсы мышления, а другой — низводя их до статуса полной онтологической ничтожности. Во всем этом либидинальном материализме слишком много шорошо известных старых трюков догматической метафизики для того, чтобы всерьез воспринимать этот дискурс в качестве некоего летального предела философии и человеческой мысли. Да и вцелом, если мы вполне себе сознаем полную несостоятельность любых мероприятий по утверждению неких предельных оснований бытия и знания в фигуре истока/начала, то как мы можем относиться с какой-либо степенью доверия к полаганию абсолютно симметричной метафизической фигуры конца/летального предела, тем более что, как мы уже успели заметить, ризоматическая стихия мысли никогда не перестает непреклонно сопротивляться утверждению подобных фигур, обнаруживая их концептуальную несостоятельность при помощи последовательного развития их же собственной базовой аргументации вплоть до той точки, когда линия того или иного рассуждения не замкнется на самой себе, описав саморазрушительную петлю, и не позволит мысли длиться, вновь выходя за линии ранее установленных границ, какими бы убедительными они ни казались. Длиться подобно жизни, которая так же продолжая питаться собственным разрушением, длится даже тогда и там, когда и где все мыслимые границы жизни, казалось бы, уже должны были бы остаться позади.

Негарестани в этом отношении, конечно, весьма остроумно подъебывает Ника Ланда с его хоррор-дискурсом жажды уничтожения, — напрямую заявляя в циклонопедии, что настоящий тотальный ужас — это не крипторелигиозные фантазии спекулятивных нигилистов об оргазмической аннигиляции жизни во имя иного-чем-жизнь (для настоящего поглощающего ужаса в этих фантазиях слишком много элементов трансцендентного, а жизнь как таковая, сама по себе, Мать Мерзостей, что несмотря на все продолжает длиться и тем самым открывать себя иному-чем-жизнь, уклоняясь от стерильности трансцендентного ноля и божественного спасения в полном стирании. Вот он, ужас имманентности. Причем, точно таким же модусом, как мне кажется, обладает и мышление, формирующее вместе с жизнью один бесконечно длящийся bad-трип.

Любопытным здесь, безусловно, является то, что, например, для того же Делеза этот самый модус бесконечного становления и убегания, наоборот является источником бесконечного витального оптимизма. И отчасти понятно, почему. Ведь если никакие онтологические и концептуальные фигурации трансцендентного оказываются неспособны раз и навсегда впечатать свои черты в интенсивно-множественный поток становления, надежно заблокировав возможность ускользания, то значит, что никакой фатальности и драмы нет и никогда не было, что мы все еще можем пересобрать все иначе, в том числе и себя, свою ризому, и Илья тут, конечно, вряд ли согласится то ли со мной, то ли с оптимизмом Делеза, сказав, что для любой пересборки (по Латуру) необходимы те или иные ресурсы, которых может запросто НЕ ХВАТИТЬ, что невозможно все изменить по одному только щелчку и желанию забесплатно, как мечтается Йоэлю Регеву (но ведь даже говно и палки иногда канают за ресурсы), а потом Илья еще скажет, что есть такие фигурации, от которых хуй ускользнешь, например, скажет он, Черная Дыра Субъективности. НО ИЛЬЯ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, в 2008 году, когда иранский инженер Реза Негарестани писал "Циклонопедию", а мы с тобой впервые в — прости меня, Несуществующий Господь Квентина Мейясу — Евразийском Союзе Молодежи, я был ультраправым субкультурным пиздюком из глухой провинции, а окружающее нас общество/государство было вполне либеральным и ориентированным в сторону модернизации+вестернизации и более-менее комфортной жизни для городских масс в обмен на их отказ от гражданско-политических амбиций, а потом все это общество-государство внезапно стало абсолютным воплощением влажных имперских фантазий ультраправых субкультурных пиздюков из глухой провинции, но это были уже не мои фантазии, потому что я вдруг внезапно для самого себя в одно прекрасное утро проснулся вполне либерально настроенным работником СМИ; а потом были вещества, глубокий интернет и австрийская экономическая школа; а потом приемка, приговор, лагерь, разочарование в правом анархизме, Маркс, постструктурализм и большие личные утраты. И где тут эта самая черная дыра субъективности, если ни я, ни окружающая среда никогда не оставались тождественными себе, а все время куда-то убегали, скользили и смещались, и продолжают смещаться, скользить и убегать, иногда даже так, что действительно становилось страшно как в "Циклонопедии" и, мол, никакого спасения, но…

Как кажется, нет, ведь жизнь продолжается даже если ты, казалось бы, проебал в ней почти все, что можно. Миллиметр за миллиметром этот ужас постепенно выгибается в складку, где можно жить и мыслить, где можно собрать тело-без-органов нового жилания и испытать присущую ему имманентную радость, и это удивительно; каждый новый пиздец, таким образом, пересобирается во что-то более конструктивное, чем пиздец, и для этого нам, собственно говоря, и нужна иногда философия. А Нику Ланду я скажу по-вольному: "иди на хуй", — и пойду варить сверхкрепкий чай.

Выбери жизнь (Мать Мерзостей).

Текст: Валерий Мантров