Тетрадь#клетка

(открытые письма анонимным адресатам)

Письмо#2 (топливно-спекулятивное)

«Черные дыры» и добывающая машинерия

«С появлением нефти как автономного земного заговорщика, капитализм оказывается уже не человеческим симптомом, а скорее планетарной неизбежностью. Другими словами, капитализм был здесь задолго до появления человечества и только ждал подходящего носителя».

Реза Негарестани.

Мимо иных кусков текста тяжело, так сказать, пройти мимо. Непреодолимо тянет оставить собственный комментарий. Особенно, если текст, в той или иной мере, имеет отношение к твоей феноменологической ситуации. Например, возьмем этот кусок:

«Следующими по порядку идут черные дыры, самые зловещие из самый ярких объектов, поскольку сила их притяжения настолько велика, что ничто не может от них ускользнуть: неизлечимая болезнь, паралич после несчастного случая, либо же заключение в тюрьму кафкианской правовой системой. Как осторожно говорит сам Брайант, «остается надеяться, на то, что черные дыры редки». (Levi Bryant, Onto-Cartography, p. 203)»

(Грэм Харман. Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего».)

Процитированный отрывок касается попытки Брайанта классифицировать единицы сущего, в рамках которой он обращается скорее не к объектно-ориентированному взгляду, а к машинно-ориентированному. Жиль Делез, «машины желаний» и «машины иных типов».

«Остается надеяться, что черные дыры редки».

Или уже не надеяться. Так или иначе, внутри такой «черной дыры» я нахожусь уже более четырех лет. И это именно тюремное заключение.

Образ черной дыры, надо заметить, невероятно поэтичен. И поэтому, в контексте моей жизненной ситуации, он, конечно, приходил мне в голову и раньше. Существует огромный соблазн адаптировать его к поэзии данного жизненного контекста, несколько исказив описания физических характеристик сверхмассивных космических тел. Сжатое пространство, что обернулось избытком времени, что бесконечно закольцевалось одним непреклонно повторяющимся снова и снова днем. Плюс непреодолимая гравитация, что отделяет от мира, оставшегося за «горизонтом событий».

Но вся подобная поэзия есть явление предельного субъективизма. И поэтому, от нее лучше отказаться. В конце концов, у всех сущих в этом мире свои «черные дыры» и «горизонты событий». На онтологической плоскости, которую я выстроил в письме#1 любая жизнь одинаково трагична. Настолько одинаково, что об этом вообще нет никакого смысла рассуждать.

Гораздо интереснее акцентировать внимание на не-человеческих аспектах той или иной ситуации. Вот, например, возьмем мой пример. Есть факт моего заключения, связанный с другим фактом, — с тем, что я долгое время находился в разнообразных многоплановых отношениях с рядом нечеловеческих актантов (начиная с телекоммуникационных сетей и, заканчивая, конечно, рядом химических соединений, обладающих способностью определенным образом воздействовать на релиз тех или иных нейротрансмиттеров в организме человека), что с точки зрения акторно-сетевой теории Латура является частью повсеместной панорамы «испытания сил» в рамках «столкновения сетей» различного масштаба. То есть это факты, явно не помещающиеся в узкие рамки вопросов законодательства, правоприменения, социологии, этики, биохимии и теории информации. При этом, следуя подходу Брайанта, первый из этих фактов (т.е. сам факт заключения) можно рассмотреть как машину. «Машину иного типа», вспомним Делеза.

В этом отношении, конечно, первой задачей будет определить, что это за машина. Второй задачей, соответственно, — определить, как она работает. Начнем по порядку.

Карл Маркс рассматривал все существующие социальные, политические и культурные явления в качестве феноменов, обусловленных господством той или иной формы материального производства. В связи с этим, исходя из того обстоятельства, что экономика той территории, на которой я живу и отбываю наказание имеет ярко выраженный ресурсно-экспортный характер, все явления в рамках данной географии можно рассматривать сквозь призму добывающей/перерабатывающей машинерии. В этой оптике, в частности, государственные институты являются машинами, «ориентированными» на «добычу» разного рода проблем (или угроз) как ресурса, обеспечивающего (т.е. наделяющего легитимностью) существование этих институтов в масштабах полного комплекса государственной машинерии, а также их работу по «переработке» данного ресурса, соответственно. Но это только первый аспект ситуации. Второй аспект ситуации заключается в том, что ресурс проблем/угроз (требующих решения/предотвращения) обеспечивает также приток в кровеносную систему тех или иных «добывающих машин» ресурсов бюджета, сформированного экспортом Черного Трупа Солнца. Таким образом, в конечном счете здесь все становится нефтью. Как писал Негарестани «в этом мире нет тьмы, которая не отражалась бы в нефти; не конце реки определенно находится нефтяное поле».

Начиная свои размышления на данную тему, я отталкивался от тезиса, что рассматриваемая нами «машина/черная дыра» производит нечто, что можно назвать «углеводородно-уголовной средой». Но, поскольку мы уже постулировали необходимость ресурсно-ориентированного подхода (учитывая, что для полного комплекса властной машинерии данная «среда», которую в социологических терминах можно также именовать «криминогенной средой» или «преступностью» является именно ресурсом, данный подход оправдывает свое применение), то корректнее, конечно, будет использовать глаголы «добывает» и «перерабатывает». Причем «перерабатывает» данная машина изначальное «сырье»/«скважинную жидкость» таким образом, что «на выходе» получается идеальное сгораемо-несгораемое топливо, которым машина может самозаправляться снова и снова, питая собственную машинерию, производящую все больше и больше топлива.

В общих чертах механика «переработки-в-топливо» и последующего топливного рециклинга проста и понятна. Чем-то она напоминает описание неполного сгорания в «Циклонопедии» Негарестани. «Неполное сгорание преграждает субстанции путь бегства в пар или пепел, не дает ей обрести спасение, став бесформенной (материей)».

Рассмотрим «продукт» (антропоморфный ресурс-объект), что «машина» выбрасывает, условно говоря, «в мир» после завершения первого цикла «переработки» (то есть уже не первоначальные «сырье»/«скважинную жидкость»). Чем он примечателен?

В первую очередь, конечно, модусом «плохой растворяемости» в иных человеко-машинных потоках, чья динамика формирует гуманитарно-гуманистические иллюзии существования того, что принято называть «человеческим обществом». При этом, именно «плохая растворимость» должна пониматься в качестве телеологии процесса «человеко-углеводородной переработки», поскольку именно это качество позволяет машине успешно осуществлять ПОВТОРНЫЙ СБОР и вторичную переработку не-полностью-сгоревшего топлива, единицу которого представляет рассматриваемый нами антропоморфный ресурс-объект. Повторная переработка может продолжаться вплоть до достижения «полной нерастворимости», что будет означать, выражаясь языком Сартра, ситуацию, когда «оса окончательно утонула в банке с вареньем».

«Нерастворимость» и «плохую растворяемость», безусловно, можно анализировать в гуманитарно-гуманистических терминах. Например, существует такое понятие «стигматизация». Хорошее, вполне годное понятие в рамках нашего повествования. Но зачем осмысливать «стигматизацию» как исключительно «общественный» феномен? Полагаю, что она должна быть осмыслена не только в качестве «человеческой» практики, но и в качестве «нечеловеческой» практики.

В оптике ресурсно-ориентированного подхода «стигматизацию» следует понимать как процесс маркировки теми или иными единицами добывающей/перерабатывающей машинерии своих ресурс-объектов и зон потенциальной/активной недроразработки. То есть, «стигматизация» это не то, что люди делают с людьми, а то, что делают машины со своими (антропоморфными) ресурс-объектами. Таким образом, мы выносим данное понятие из контекста социологии/культурологии, и рассматриваем его применительно к экономике недропользования.

Но, безусловно, модус «нерастворимости», приобретаемый антропоморфным ресурс-объектом, «выброшенным» в мир после того, как машина/черная дыра отработала первый цикл (переработав изначальное сырье в форму не-полностью сгораемого топлива, которым является рассматриваемый нами антропоморфный ресурс-объект) невозможно свести к одной лишь стигматизации. Это было бы слишком наивным лево-либеральным заключением. Так или иначе, Маркс не зря отмечал, что бытие определяет сознание. Схожую точку зрения высказывал и Бруно Латур, посвятивший определенную долю своих исследований изучению того, как сети человеческих и не-человеческих акторов конституируют своих квазисубъектов в ходе множества транзакций. В этом отношении модус «плохой растворяемости» предполагает не только внешнее отторжение со стороны того, что можно назвать «общественной средой», но и относящуюся к самому антропоморфному ресурс-объекту неспособность вступить с миром-вне-машины в растворяющую коммуникацию в модусе «становления-частью-другой-среды». Анализируя эту внутренне-внешнюю неспособность антропоморфного ресурс-объекта к тому, что можно назвать (используя гуманитарно-гуманистическую терминологию) «конструктивными формами социального взаимодействия», следует в первую очередь вести речь о «деградации имевшихся ранее профессиональных компетенций» (то есть об истощении ИНЫХ ФУНКЦИЙ объекта, не относящихся к машине/черной дыре), а также об «утрате связей» (контактов) с другими антропоморфными объектами, чье существование функционально не имеет отношения к комплексу добывающей машинерии. Это, безусловно, самые объективные аспекты ситуации. Рассуждения же о различных психологических, культурных и этических трансформациях антропоморфных объектов в их процессе «становления-топливом-машины» я пожалуй оставлю для специалистов в соответствующих гуманитарно-гуманистических дисциплинах. Подобные трансформации, конечно, имеют место. Но на мой взгляд, это лишь следствия обозначенных выше машинных процессов.

Теперь, когда мы рассмотрели телеологию процессов «переработки-в-топливо», нам стоит подробнее задержать внимание на первоначальном этапе. Его можно назвать недроразработкой/сбором «сырья». Он интересен, прежде всего тем, что на этом этапе та самая специфическая «углеводородно-уголовная среда» (в качестве единицы которой мы рассматриваем антропоморфный ресурс-объект как неполностью-сгоревшее-топливо, выбрасываемое в «окружающую среду под конец первого цикла машинных процессов) еще отсутствует, — есть только отдельные акторы (или сети акторов), что становятся объектами недроразработки и недропользования. Машины копают. Специфическую стигматизированную «среду» (сырье) еще предстоит добыть и переработать в нечто, что сможет существовать как в разрезе «социальной проблемы», так и в разрезе ресурса, привлекающего потоки иных ресурсов. То есть, переработать в топливо, которое будет бесконечно долго потребляться машиной в ходе новых и новых циклов, ввиду своей неспособности сгореть полностью, став пеплом либо паром.

Итак, на первоначальном этапе «сбора сырья», как мы уже отметили выше, добывающая машинерия имеет дело с отдельными (и весьма разнообразными) человеческими акторами, которые вовсе не представляют собой некую гомогенную среду с набором характерных качеств (поскольку все подобные «среды» конституируются работой тех или иных машин). Эти объекты включены в целое множество сетевых коммуникативных цепочек различного характера с другими антропоморфными объектами и другими машинами. В целом, они мало чем отличаются от других антропоморфных объектов, которые по тем или иным причинам избегают гравитационной вязкости машин, причисляемых Брайантом к категории «черных дыр».

Впрочем, среди антропоморфных объектов, становящихся объектами недроразработок и недропользования все же не сложно выделить несколько основных категорий. Например, те самые антропоморфные объекты, вступившие в определенные формы коммуникации с известным множеством не-человеческих актантов/химических соединений, стигматизированных машинерией «черных дыр».

Я подозреваю, что их проблематику можно анализировать в контексте столкновения сетей/машин в рамках конкуренции за биополитический ресурс, по аналогии с борьбой за различные виды ресурсов между различными субмашинами Полного Добывающего Комплекса (в роли которых, в частности, могут выступать как различные органы власти карательно-силового профиля, так и квазикоммерческие предприятия, что могут являться субмашинами субмашин фрактального ресурсно-ориентированного пространства), следствием которой, например, являются резонансные углеводородно-уголовные дела «экономического» или «коррупционного» характера. Но это очень зыбкое предположение, которое, к тому же, несколько выходит за рамки рассматриваемой здесь темы.

На самом деле, нет большого смысла в том, чтобы рассматривать подробно и во всем многообразии те антропоморфные объекты, что становятся сырьем для этой самой машины/«черной дыры», чью механику мне невольно приходится изучать, пытаясь их как-либо классифицировать, если мы не подходим к вопросу в масштабах Полного Комплекса Добывающей Машинерии (т.е. если мы не анализируем все человечески-нечеловеческие сети на отдельно взятой территории в качестве единой машины). Тем более, с учетом того, что Машина Производства Законодательства постоянно работает над расширением «сырьевой базы» машины/черной дыры, рассматриваемой в данном тексте. На такую масштабную задачу я не претендую, по крайней мере в рамках этого письма. Но сам вектор исследования, можно сказать, обозначен. Сейчас же я хочу вернуться к вопросу различия между «сырьем» и «топливом», — то есть к вопросу различия антропоморфных объектов до контакта с добывающей машинерией «черной дыры» и после такого контакта, соответственно.

Я уже отмечал, что на этапах «недроразработки» и «становления сырьем» (антропоморфной «скважинной жидкостью») антропоморфные объекты мало чем отличаются от других антропоморфных объектов, избегающих вязкости «черных дыр». Далее, в процессе «переработки» в топливо, коммуникационное пространство данных антропоморфных объектов стремительно истощается, телеологически стремясь ограничиться «пространством-внутри-машины», что также сопровождается стигматизирующей машинной маркировкой и деградацией полезных (с точки зрения иных машин и антропоморфных объектов, занимающих внешнее по отношению к добывающей машинерии «черной дыры» положение) функций и качеств того или иного рода. С этой точки зрения модус «нерастворимости» — это в том числе и модус «бесполезности» антропоморфного ресурс-объекта для всех прочих машин/сетей/иных антропоморфных объектов за исключением рассматриваемой нами машины/«черной дыры». Он предполагает, что большинство форм активности объекта, неспособного «раствориться» в иных средах «экономической открытости», будет обладать динамикой траекторий, выходящих за рамки формальных правовых нарративов, описывающих пространства этих сред и тем самым конституирующих их в качестве различных зон Целого. Таким образом, «нерастворимость» имеет/предполагает четкий вектор динамизма по отношению к машинному рециклингу «несгоревшего» топлива, — будучи неспособным интегрироваться в открытую экономику иных сред, антропоморфный ресурс-объект интегрируется в ту углеводородную среду, производством которой занимается машинерия «черной дыры». «Вторичное сырье», таким образом автономно выполняет около половины работы на этапе «повторного сбора несгоревшего топлива», что заметно повышает общий КПД добывающего комплекса.

Достижение «модуса нерастворимости» в этом отношении является лишь вопросом времени. И поскольку для большинства антропоморфных ресурс-объектов эта трансформация имеет характер «точки невозвращения», мы можем отметить, что в определенном смысле понимание этой машины как «черной дыры» является вполне легитимным. В том смысле, что можно оказаться за «горизонтом событий».

Современная философия с большим интересом исследует нарративы научной и ненаучной фантастики. В этом отношении образ гигантской (и постоянно увеличивающейся в своих размерах подобно злокачественной опухоли) машины, что различными способами извлекает углеводородное топливо из антропоморфных объектов, конвертируемое в потоки нефтеденежных средств и пригодное (благодаря неполному сгоранию) для многократного использования, обеспечивающего непрерывную цикличность добывающих и перерабатывающих процессов машины, что, как минимум на четверть состоит из деталей, произведенных из продуктов переработки собственных сырьевых отходов, безусловно, напоминает нечто из этих литературных традиций.

И, вместе с тем, это конкретная бытовая реальность. Моя бытовая реальность. Формирующая феноменологическую ситуацию. Так и живем. Где-то между Кантом и Негарестани. Одиссея трубопроводов до самого горизонта. И Неполное Сгорание внутри нас.

До новых встреч.