У меня нет удовольствия, когда что-то происходит под давлением. Я совсем перестаю понимать, зачем что-то вообще нужно делать так. Пример: чистить зубы самой по себе доставляет некоторое удовольствие. Другой пример: тебе 6 лет и тебя заставляют это делать, еще и так тщательно, лишая тебя возможности насладиться доступным и понятным рутинным процессом.

Люблю вздремнуть днем. Такая скучноватая для ночи активность расцветает днем и приносит удовольствие, причем во всех фазах: замутненное уплывание, сладкие сны, душноватое пробуждение. Приятно потеть в дневной сон. Я абсолютно обожаю спать без футболки.

Ольга Петровна вышла гулять с собаками. В маджентовой глади неба уже было видно, как деревья чуточку начали менять листья. Хороший вечер.

Свора ее собак и она пошли по опустелым улочкам пыльного района. Открылся вид на стройку: ей уже скоро будет год. Рабочие перекусывали бутербродами с колой за длинным столом, сидя на двух параллельных лавках рядом с разбуравленной эмалью дороги.

Развороченные куски цемента и асфальта склабились на редкую в темный час пешеходку и ее зверей. Рабочие сидели на лавках и улыбались друг другу, жуя бутерброды. Пыль из складок вывернутого наизнанку покрытия дороги летела в глаза и щекотала их.

За углом стояли и высились платаны. Несмотря на всю пыль дороги, они шуршали, как только проснувшиеся, трясли головами и были приветливы. Среди них был один с дурацким видом, похожий на трёхглавую улитку; он будто бы смеялся не смотря ни на кого и вопреки пыльному ветру. Ольге Петровне казалось, что остальные деревья смеются над ним, но смех этот был незлой.

Один из псов убежал вперед и залаял.

— Привет, девочки!

— Привет, Ольга Петровна. Как дела?

Клепа и Жермина очевидно шли домой и очевидно поссорились. На Жермине было такое лицо, что все было понятно даже под кепкой. У Клепы текло под носом что-то жидкое и слезное. Клепа и Жермина не так давно приехали на улицу Вечной Починки Дороги, но уже украсили дерево перед домом конфетами в честь одной определенной даты и для муравьев, и для детей. На этом дереве было не очень много листьев, но оно давало надежду на то, что те, которые на нем созреют, будут не то что те, что вокруг. Когда деревья меняют листья, сама жизнь меняет смыслы, и это долгожданное межсезонье ждет все живое. Сегодняшний вечер напоминал об этих смыслах, и будто бы были видны отблески сине-фиолетового на листьях; но непонятно, было ли это цветное закатное солнце или нет. Когда листья другие, сомнений в том, что это именно листья другие, а не что-то вокруг них, быть не может.

Как-то давно я немножко подглядела на другие листья деревьев. Возможно, это мое детское помутнение, а может, действительно такое везение. Таких ярко-фиолетовых, глубоко-изумрудных, пурпурно-алых и вместе с тем глубоко-синих отростков на деревьях не увидеть в обычный день. Такие перемены случаются крайне редко, и поэтому они доставляют такое удовольствие и подсознательный страх.

Клепа открыла дверь в общий коридор и, когда Жермина вошла в него, прежде чем открывать их хлипкую входную дверь, обняла Жермину, как будто в последний раз. Дома горели огонечки: были разноцветные, как конфетки на дереве, солнечно-теплые и мерцающие, как принято. Каждый из огонечков рассказывал свою историю, если, конечно, быть в правильном настроении, чтобы слушать. Заново вернувшись с улицы, девочки сели на диван. Четыре глаза закрылись и включили мультики под веками, лампочки пронизывали кожу век насквозь настойчиво и не останавливаясь.

— Ты знаешь, в чем разница между иллюстратором и дизайнером по текстилю?

— Подожди, я включу диктофон.

Сегодня на стадионе большое мероприятие. Значит, будет много шума, много света, расползется по арене большая жирная толпа. Ее ножки и усики бегали по соседним к стадиону улицам, исследуя их, выжидая, принимая стойку как по команде — замри, стой, умри. Человеческое оригами пульсировало в идолоплоклоннических судорогах. Шумы речей тысяч ртов заползали в дома отдыхающих от дневной суматохи людей. Хуан вышел работать.

Рейверский неон жилетки Хуана отражал крики фар и слепил глаза водителям. Таким образом они останавливались, чтобы хотя бы разобраться в чем дело. А дело было в том, что высокая ежемесячная инфляция и низкооплачиваемый труд рождали безработицу и стимулировали воображение. Работу приходилось придумывать и цену за нее тоже. Машины все так же приходилось парковать, а за возможность перейти от состояния передвижения в комфортное и безопасное статичное расположение платить, например, Хуану. Все честно, и у каждого есть что принести ко столу.

На столе ландшафт менялся ото дня ко дню, но чаще не менялся. Затопленная бумажками, тетрадками, проводами и чашками лакированная деревянная поверхность возвращала брошенные на нее разноцветные лучи рождественских огоньков. На ручке выкрашенного в желтый трехрамного высокого окна висело золотое платье на обычной пластиковой вешалке. Конструкция пространства сообщалась с обоими столами и со взглядами Клепы и Жермины и создавала неповторимую, ни на что не похожую семиотику пространства того, что девочки опознавали как свое жилище. Их микросреда несла свой запах, впечатления, воспоминания, послевкусия на коже от соприкосновения с потрескавшимся диваном и расщелинками в ветхом полу. Микросреда распадалась на субмикросреды, еще более невозможные для повторения и переживаемые единожды, как жевательная конфета без фантика. Между верхней и нижней полосой зубов Жермины расщеплялась свежая морковь, сочная, тугая, выпрыгивающая изо рта. Это доставляло удовольствие. Клепа удовольствовалась смехом от абсурдности ситуации. Вечер переплавлялся в ночь, мысли текли изо рта в диктофон. Руки отдыхали друг на друге.

— Привет, а вы откуда?

— Мы из Питера.

Герои Кортасара вышагивали по Парижу. У Сабато по Буэнос-Айресу. У Толстого больше сидели. У нас они совсем бездействуют, потому что мы очень современные. Как-то я была на лаборатории бездействия и нетанца и ничего очевидного глазу там не делала. Для меня танец происходит синестетически, он образ в моей голове. Как калька он ложится на меня, и я сквозь него просвечиваю, а люди иногда не понимают, как можно так извратиться и называть вот это слово, вслух, и не двигаться. Когда канон доходит до такой степени повторяемости, что становится испорченным телефоном, стоит из него выйти, не правда ли? Я тоже часто хожу по Буэнос-Айресу.

Мне часто приходится ходить по улицам квадратами, чтобы не быть дома и не быть с собой. Искать, чем бы заняться, а ведь можно просто делать, что делается уже, не бросать. В этом определенно есть целая Кордильера удовольствия и преодоления эго, если в него верить. Но я не верю ни в какое эго, я каждый день здороваюсь с Хуаном и просто не верю.

Мавзолеи на местном кладбище Чакариты похожи на что-то, но не похожи друг на друга. Позы их скульптур довольно живые, когда облиты светом. Многие мавзолеи пострадали от выломки дверей то ли от озорных вандалов, то ли от побега мертвецов. Атрофия дверных проемов дает возможность проветриться. Нельзя сказать, что старому мавзолею такое не к лицу.

В закоулках актуального мира есть мавзолеи с различным содержанием. Похоронить идею можно, если не положить ее в мавзолей. Старые склепы при возможности рассказали бы истории о своих потрохах, но их затыкают, наряжая в костюм тюрьмы. С намордником. Молчаливая экспозиция патологоанатомического бурлескного театра отвечает на вопросы современности до того, как кто-то сообразит озвучить их и поделиться сомнениями о легитимности шпаргалок с ответами. Нафаршированные воспоминаниями здания в ряд выстраиваются в пунктиром обведенных местах планеты. Кто мертв, однажды приподнимется на локте и посмотрит исподлобья на первого в очереди, скажет: что ты имеешь в виду?

Анхелия уже умерла, и ее родные считали, что она навещает их во снах. Это не было правдой, она была занята только путешествиями, подальше отсюда. В ее новой реальности без них всех, лелеящих свой одомашненный Танатос, наконец она могла заниматься любимым и простым — собой. Света и цветов там не было, но густое ощущение между бегом и полетом во сне, сдавливало каждую пору того, что некогда было мясом. Называть это все не было смысла, тем более что и рассказывать было некому. Абсолютное принятие конечности и бесконечности в одном вок-боксе, или менажнице, в майонезных прожилках канапешки, все разом, а в частности ничего определенного. Я рада, что я об этом не знаю сейчас, чтобы не соблазниться.

Клепа думала, в каких событиях жизни находились пункты автосохранения, чтобы переиначить настоящее. Сегодняшний день диктовал бесповоротность. Оплакивая несуществующее будущее, она тряслась от чувства каждодневного разложения собственного тела. Груда внутренностей и гниющие мышцы обрушались на более крепкие кости, когда она вставала с постели. В таком виде жизнь казалась уже давно законченной. Болтающийся провод перед домом был петлей.

Из всех возможных способов ни один не был верным. Было понятно, что точка невозврата продолжала случаться с каждым затяжным выдохом. Рождаться с выпотрошенным ходом мыслей было бы нелогично относительно всего существующего, и Клепа через боль ковырялась в силлогизмах собственных размышлений. Быть живой значило умереть, процесс проживания между терялся в трясине этих двух пунктов. Сломанное уравнение никак не приравнивалось ни к чему, хоть убей. Клепе хотелось заморозиться, хоть последующая разморозка и привела бы к размякшему непервоначальному результату.

В среду отключили электричество. Вечная переделка дороги иногда давала и такие побочные эффекты, и это кроме шума, пыли, ночной небезопасности. Свежесть продуктов в холодильнике рассеялась и лишила их удовольствия. Когда холодильник снова зафыркал, я достала из морозильной камеры окоченевшее тело своего любимого мятного мороженого. Околоформенный полиморф расслоился на воду, белесую жижу и твердые сгустки темно-коричневого, замешанного с пронзительно-зеленым, беспомощно расположившись в моих дрожащих от ветра руках. Из окна махали голые ветки дерева в конфетах и фантиках.

Об авторке:

Родилась в Петербурге. Избыточно много училась: закончила лингвистку, андрагогику и политологию (в том самом университете). Работает с танцем, перформансом и текстом.

Профиль Кати Головенко на syg.ma.