Не для того ли и нам предоставлены эти реанимирующие историю синтаксические аугментации, чтобы прошлое с его хромотопом (хромо топом, хромоскопом, хромопластом, хромопротеидом, промотором) походило на будущее — намерение, разумеется, цельность замысла и ясность высказывания.Всё это — потом. Сейчас — главное

(вспомнить бы и эту дальнюю ценность, высотой перебивающую даль)

— иметь в виду следующее

(ожидание просрочено, а место без вывески не гарантирует случайности)

Will

I

Am

Gib, son?

Собрано «как было».

Из того, что есть.

Больше не буду…

     Кирилл Азёрный

…столь часто оплакиваемая скоротечность жизни, быть может, есть самое лучшее в ней.

               Артур Шопенгауэр «Мир как воля и представление»

Я сидел в небольшом кафе у дороги и пил пиво из запотевшего стакана. Эти старые придорожные кафе, эти колоритные местечки еще остались кое-где, но исключительно как дань традиции или простой ретро-фетиш. В огромных городах кафе уже давно нет. А вот проехав все эти жгущие электричеством высотки, автобаны, вывески, огромные ночные клубы, гигантские заводообразные порно-студии, указатели, миллионы развязок, вы можете пропустить стаканчик-другой в заведении под старину. В заведении с душой, где над входом все еще висит розовая неоновая вывеска. Или голубая неоновая? Вот бы вспомнить.

Кроме городов и этого кафе, как мне казалось, в мире больше ничего и не могло быть. В этом мире я видел только города да небольшое кафе. Кажется, больше я ничего не мог видеть.

Сейчас в мире есть только огромные, большие ГОРОДА,

                            бетон,

                                асфальт,

                                                                             железо,

                            электрический свет,

                                     гравий.

Сейчас люди не сидят на одном месте — они постоянно в движении, ведь линии горизонта постоянно удаляются, а люди срываются с места, дабы отправиться на новую работу. Есть только тысячи огромных, невозможно гигантских городов, связанных между собой сетью авиамаршрутов, и миллионы индивидуумов, носящихся по планете из одного конца в другой. Язык, одежда, повседневные практики, культура, разъемы под мобильные телефоны — все стало до боли похожим и унифицированным, как будто в мире живет один человек. Необременённые семьей, недвижимостью, детьми, мы носимся на самолетах из одного города в другой, а потом в другой, вперед в поисках работы или чего-нибудь еще.

Города — это гигантский Гераклитов поток, это самостоятельные живые сущности, это колоссальные дома и огромные башни, это старый город, застроенный высотками, которые снесли и построили еще выше, а 

ВЫШЕ.

ЕЩЕ

ПОТОМ

Это жирные подземные черви метро.

              Миллионы судеб.

               Сотни дорог.

               Тысячи домов.

              Миллионы судеб.

В мире есть только города и люди. В мире исчезло даже убийство. Оно перестало быть убийством. Убийство свелось к причинению материального ущерба. Ведь каждый вечен. Каждый вечен — новая преамбула общественного договора. Каждый человек, не дай Бог, умерев, например, попав под колеса тихого электрокара уже совсем скоро, как черт из табакерки, выпрыгивает из небытия в свежесозданное в пробирке тело. Не так трудно вырастить тело, а потом придать ему нужную форму и размер, нужные очертания и необходимую форму носа. Трудность была в другом. В памяти. Не одной ведь формой носа измеряется человек?

Выход был неожиданно найден. И выход был на поверхности. У каждого человека в крошечный кусочек такого загадочного мозга, в гиппокамп, который участвует в механизмах формирования эмоций, консолидации памяти (то есть перехода кратковременной памяти в долговременную), имплантирована пластина с множеством датчиков, непрерывно пишущих. Каждый месяц информация попадает в облако и хранится в огромном архиве. Хранится в вашем личном аккаунте.

После «реинкарнации» пластинки вживляются в «новый» мозг, где восстанавливают связь между нейронами, как будто мозг и не умирал.

Отдельно пластина,

               отдельно тело,

                                  отдельно мозг.

               1+1+1= человек.

              Все как завещал Хаксли.

Но если вы разберете корабль Тесея, а потом соберете его в другом месте, будет ли это тот самый корабль?

Внутри кафе нас было четверо, если считать бармена и не считать его мопса. Бармен заодно был официантом и поваром и владельцем. Двух других посетителей я не знал. В полумраке заведения их лица было трудно разглядеть. Оба носили клетчатые рубашки и оба пили пиво из запотевших стаканов.

Было тихо. Безумно тихо. Только бокалы поднимались и опускались, гулко ударяясь об стол. Трасса не шумела, потому что по ней с невообразимой скоростью двигались только тихие электрокары, похожие на два сумасшедших огня. В кафе иногда сопел мопс.

А потом раздался выстрел. Вдали от огней большого города, вдали от шума улиц и громкой музыки этот звук казался раскатом божественного грома.

Я плохо помню, как мы вчетвером на это отреагировали. Но Мопс точно настороженно смотрел на дверь. Его круглые удивленные глаза казались большими старыми пуговицами. Не помню, сколько мы не отваживались выйти на улицу.

А когда набрались храбрости, и всё же вышли, в свете фонаря, там, где асфальт переходит в гравий, лежал человек. В голове у него, почти в центре лба, красовалось небольшое отверстие, под головой же растекалась лужа крови.

Обычная ситуация. Обыденный для нашего времени — труп. Мы тогда, как обычно, вызвали Службу. Обычная ситуация, если бы у трупа была пластина в мозгу.

Иное.

Знаете, я глубоко убеждёён, что любить может только обречённый на бессмертие человек. Настоящая любовь — любовь вечного к кратковременному, мимолетному. Потому что истинно любить можно только безответно. Потому что «любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла». А это возможно только когда твоя объект твоей любви смертен. Чувства эльфийской принцессы к Арагорну — прекрасный пример из старого кино. И поверьте, я знаю о чем говорю. Я работаю в Службе на одной из станций, помогающей обрести людям бессмертие. Или вечность?

Людям ли?

Каждый день, сортируя память, каждый день видя, как некто заново «оживает», я задаюсь вопросом — бессмертен он или вечен? Ведь не настолько долго существует процесс реинкарнации, так популярный в современности, чтобы мы могли судить о нем. А потом, тот ли самый человек получается на выходе?

Те ли воспоминания у него в голове? Правильно ли расставлены акценты? Что происходит с информацией, когда она трансплантируется? И потом, сколько готов запомнить вечный человек? Сколько хватит памяти, пока запись не пойдет поверх старых воспоминаний? Двести лет? Тысячу?

Сколько лет существует реинкарнация?

Вот бы вспомнить.

Да, пластинки в гиппокампе сохраняют устойчивые связи между нейронами, но выработанная годами связь может повести себя непредсказуемо. Не так много существует род человеческий, чтобы мы могли выносить какие-то важные выводы. А тут какой-то новый метод.

Метод реинкарнации относительно новый, и, как это бывает со многими новыми прогрессивными явлениями, воспринимается как высшее благо. Это как женская эмансипация или активное насаждение ЛГБТ культуры в начале XXI века. В те дремучие времена люди воспринимали данное социальное явление как полезное и правильное, пока не выяснилось, что в масштабе мира, в масштабе столкновения цивилизаций, патримониальные, клановые и семейные структуры устойчивее, чем атомизированное общество, где каждый мнит себя личностью и мечтает быть выдающимся.

Вот бы вспомнить, сколько лет существует реинкарнация.

В чем разница между бессмертием и вечностью? Смерть. Смерть исключает вечность? Или смерть является частью вечности? А может вечность — это сама смерть? Предположение так старо, что автора уже и не вспомнить. Недавно сидя в кабинете, изучая какой-то очередной документ я вдруг определился для себя. Вечность и есть смерть, а жизнь — всего лишь вспышка. Вспышка между небытием до рождения и небытием после смерти.

                  Вращение

            Это все лишь движение по кругу.

               Вращение

Рядом вращается огромный винт кондиционера. В помещении безумно жарко, несмотря на усердные старания металлических лопастей. Я смотрю на фотографию бумажного единорога на стене.

Не помню, откуда это здесь, но, когда прилетел, она уже висела. Я смотрю вниз. Внизу широкая городская дорога делает легкий изгиб, напоминая реку, по которой проносятся сотни быстрых тихих электрокаров. Эта река уносит меня все дальше и дальше, вниз по течению.

Я смотрю вниз.

И чьими же глазами я смотрю на мир? Мои ли глаза? Когда я иду, я отдаю себе команду переставить правую ногу, а потом левую? Я ли отдаю себе отчет в том, что я делаю? Или я просто заперт внутри? Заперт в колодце со змеями. Попробуйте дома тихим вечером, будучи одни. Если вы позовете кого-то в своей голове, если вы мысленно спросите у себя «Есть тут кто-нибудь?», не стесняйтесь, не опускайте глаза в пол, признайтесь, я точно знаю, что вам ответят.

                         вам ответят

                           вам ответят

Если пластина «записывает» схему соединения нейронов, могло ли произойти так, что в несколько тел попал один и тот же «человек»? Будет ли он одним? И человеком ли? И кто вообще есть человек, в таком случае?

Можно ли считать человеком того, кто нагло претендует не только на твой дом, на твою семью, работу, имя, тело, мысли, память? Тот, кто претендует на тебя — человек? Может ли человек претендовать на твое бессмертие? И нужна ли ему жена, дети, имя, если он бессмертен? Или вечен?

Нельзя. Нельзя считать человеком того, кто претендует на тебя. Нельзя отдавать ни дом, ни твою семью, ни работу, ни мысли, ни тело, ни память. Тем более память. Никому не смей отдавать свою память, потому что это — единственное, что есть у тебя. Твое.

Поэтому я смотрю чьими-то глазами на него сквозь мушку. Ствол немного подрагивает. Свет фонаря освещает его короткие рыжие волосы.

И там, возле небольшого придорожного кафе, где асфальт переходит в гравий.

Выстрел.

Убийство перестало быть убийством.

Вдали от огней большого города, вдали от шума улиц и громкой музыки я пробирался в тишине сквозь заросли, раздирая руки о плотные ветки, разбивая ноги о колючие камни.

Я смотрю вниз.

Мы вышли из кафе и увидели труп.

Я работаю на станции.

Разве может быть такое, что в два тела попал один и тот же человек?

А если чуть больше?

Вот бы вспомнить, сколько лет существует реинкарнация.

Вот бы вспомнить, чьими глазами я смотрю на мир?

Куда я иду? Я ли приказываю себе переставлять ноги?

Это кафе досталось мне от моего отца. Кажется от отца. Или от отчима?

           Так ли расставлены акценты?

           Что происходит с информацией?

И потом, сколько готов запомнить вечный человек, пока запись не пойдет поверх старых «файлов»?

Вот бы вспомнить.

Разве может быть такое, что в два тела попал один и тот же человек?

Обычная ситуация, если бы у трупа была пластина в мозгу.

Коваленко Владимир, писатель-постмодернист, автор романов «Ах Куй или История о загадочной и трагичной смерти Павла Петровича, проблемах Постмодерна, и о проблемах литературы и литераторов и вообще» и «Из–под ногтей»