От него пахло навязчивостью: едко, солёно, грубо. У меня закружилась голова, но хотелось загоготать прямо в его рот, а ещё лучше –– просто плюнуть. Люди вокруг сновали то к бару, где находилась я, то обратно на танцполы. Три зала разной громкости и музыки –– Кули Альма гремела попом, рэпом и роком; какафонию в ушах заглушал полупустой стакан виски в моей руке. 

–– Как тебя зовут? –– слышу я среди грохота. Лёд потрескивает в его водке. Я слышу шелест купюр из нагрудного кармана. 

–– Меня? –– я закатываю глаза, ужимаюсь, выдавливаю улыбку. –– Ха… Ноа.

–– Ноа! –– он пододвигает стул ближе к моим коленям; задерживает свой взгляд на тонкой полоске клетчатой юбки, которая закрывает мою вульву. Он глотает воздух –– я вижу блеск в его глазах: маслянистый, жалостливый. На секунду я чувствую притяжение к тонкой полоске его губ. Как же хорошо там смотрелись мои зубы. –– Замечательное имя. Просто замечательное! –– заключает он.

Поначалу он нервничает. Мнётся. Вдруг, осмелев, кладёт руку на моё колено. От прохлады его кожи становится морозно. Я неспешно пододвигаю ладонь и кладу поверх его.

–– А ты знаешь, –– я наклоняюсь к его уху, моё дыхание испариной бьёт по его мочке. –– Что мой глаз –– путешественник?

–– Что? –– он слегка отпрянул. –– О чём ты?

Я слегка стучу по своей черепной коробке. 

–– Он, ставлю тебя в известность, повидал много дерьма. Знаешь, через сколько глазниц он пробегал, пересекал границу дозволенного и не дозволенного? 

Я тихо рассмеялась и слегка надавила на своё правое веко. Глаз выкатился с глухим стуком, приземляясь в его стакан, вызывая неслышный перезвон стекла. Он начал дрожать, позеленел. Рука пыталась вырваться из моей хватки, но я лишь сильнее сжала его пальцы.

–– Сначала он был частью львицы, –– я осклабилась, показывая свои клыки. –– Ненасытная, она защищала львят до самого конца, даже когда браконьеры уже всадили крюк в её тело.

Он начал мотать из головы в сторону.

–– Отпусти, –– говорит он. –– Я боюсь глаз.

–– Нет уж, –– шепчу я. –– Ты начал первый. А теперь смотри.

Глаз оживает. Он пытается выскользнуть из огранки, двигается по направлению наружу. 

–– А ещё он достался шумному, злому фермеру, который забивал скот лишь ради забавы. Он даже не ел это мясо, представляешь? Просто валял его и раздавал гостям. Но сам –– даже одним кончиком языка –– не трогал. 

Он в смятении. Я радуюсь выражению в его глазах. Они застыли в неверии. 

–– И твой глаз путешествовал. Ты не знал? Он попросту должен.

Он отстранялся все дальше, почти встал с барного стула. Его сдерживала лишь моя каменная хватка.

–– Ну-ка наклонись, –– он, протестуя, издал жалостливый звук, словно загнанная стаей собак бродячая кошка. Только за кошку хотелось вступиться. За него же –– нет.

–– Девушка, да я же просто познакомиться хотел, –– он засовывает свободную руку в карман у самого сердца. –– Сколько тебе надо? Отпусти.

Я беззвучно трясусь от распирающего меня хохота. Вдруг сделав резкий выпад вперёд, я тычу ему в левый глаз. Тот со чавкающим звуком вываливается на мою полузакрытую ладонь. 

–– Замечательно, –– говорю я. –– Занимательный экземпляр.

Он как-то весь обмякает и полуложится на барную стойку. Бармен вопросительно смотрит на нас. Я кидаю глаз рядом к моему, прямо в стакан; в глазнице отдаётся лёгким покалыванием.

–– Эй, знаешь, –– я подмигиваю мальчику, который виртуозно разливает пиво, левой стороной. Краны надрывались от давления, Вонючая белёсая пенка вытекала за грани стола. –– Мой глаз видел годы сексуальной революции. Он маршировал с группой женщин и большим транспарантом за право голоса, за право на аборты. Как жаль, –– мой голос становится тише. –– Что у мужчин тоже есть глаза.

Я отпускаю его руку. Она безвольно падает сбоку его тела, прижавшись к рёбрам. 

–– А когда умер первый Человек, он так и дал дёру. Ему не терпелось повидать мир.

Он очнулся на последнем сказанном мной слове. Вдруг блаженно улыбнулся, словно пытаясь осознать, что всё это –– только сон. Я беру его стакан и залпом допиваю содержимое. Влажные глаза касаются моих дёсен.

–– Но любимым его обитателем были дети, с их ясностью мысли, с их непосредственностью и желанием жить. Его били, уродовали, целовали, гладили, а он сидел и ждал. Калейдоскоп желаний.

Он не выдерживает и вскакивает с шатающейся табуретки. Я перекатываю глаз через узорчатые подушечки пальцев и быстро вставляю в свою глазницу. С минуту ничего не видно, но после я ощущаю прошлое.

–– Как здорово, –– говорю я. –– Представляешь, он был свидетелем Клеопатры. 

–– Верни, –– он слабо дышит, задыхается. Расстегивает верхнюю пуговицу рубашки. С его лба градом катится пот. 

–– И не подумаю. Счёт оплатишь?

Я никак не могу забыть его то идиотское выражение лица. Прыснув, я открыла сумочку и с непринуждённой легкостью положила свой глаз в специальный футляр из чистого золота. Он был инструктирован жемчугом.

–– Теперь я увижу свет твоим глазом. Удивительно, не так ли? Это поможет мне понять мир чуточку лучше.

Я целую его в щеку –– он словно банный лист –– и стремительно направляюсь к выходу. 

–– Стой! –– вдруг кричит он. –– Куда намылилась, потаскуха? –– он угрожал, словно хотел запугать и угнаться за мной, но ноги его совсем не слушались. 

В моей голове копошился рой любопытства, исполнял странные, витиеватые танцы. Мне привиделась большая рыба. Когда умирает человек, глаз смеётся. Выйдя за пределы бара и потерявшись из виду в толпе у станции трамвая Алленби, я кучкуюсь рядом с остановкой.

Его глаз видел чётко и ярко; словно детектор я сканировала проходящих мимо девушек: оценивала их округлые и прямые бёдра, маленькую и большую грудь, волосы средней и короткой длины. 

Не было ничего лучше, чем понять о чём думает он, мужчина с порослей денег и белой рубашке в ночь с четверга на пятницу в Тель-Авиве, когда люди уже вовсю заполняют городские пространства.

Странно, но ещё я заметила белую кошку. У неё был розовый нос. Щемящее чувство отзывается в веках. Они трепетали. 

«Всё-таки, сейчас лучше, чем было тогда,» –– а какое тогда было сложно сказать.

Растерев руки от неожиданной прохлады и запахнув кожаную куртку, найденную на свалке около студенческого общежития на Кинг Джордж четыре года назад, я, замирая под каждым фонарём, неспешно вернулась домой. Разделась, посмотрела на своё уставшее тело. 

Открывая прикроватной ящик, положила свой старый глаз в груду копошащихся, словно жуки, других и пошла на кухню –– ставить чай с мелиссой, мой любимый.