Вода капает из крана. На обратной стороне коробки с подушечками с нугой нарисован лабиринт. Собака потеряла хозяина.

Тёплый свет лампочки отбрасывает тени на уставшее, красивое лицо Марин. Она сидит на краю ванной, пытаясь найти верный путь из запутавшихся линий; её ноги слегка достают до пола. В школе она всегда была ниже всех.

Теперь она всматривается в блестящие глаза по другую сторону век. Проводит пальцами по уголкам упаковки, задевает картон, слышится отзвук отросших ногтей.

В 20 лет воспоминания превращаются в какую-то бутафорию.

У Пабло был острый нос и колкие скулы. Музыка мешала расслышать его голос, тихий и глубокий. Казалось, он весь состоял из стоячего воздуха. Марин помнит, как столкнулись их взгляды, как их обнажённые сердца легли на татами, словно в смирении. Поклон, ещё один поклон. Они переспали в тот же день. Тогда «Надзирать и наказывать» укоризненно выглядывала из-за оголённого плеча Пабло. В чём Марин провинилась?

Когда тело перестало принадлежать только ей. Она родилась женщиной.

Его вены на руке манили к себе, Марин выводила узоры носом; целовала крупные запястья.

Морось счастья.

— Ты родишь этого ребёнка.

В комнате пахло сыростью. 23 декабря. Пабло взвинчен и не перестаёт ходить то кругами, то взад, то вперёд. Первый рубеж третьего курса подходил к концу. Пабло учил политологию–– чушь, которую, кажется, преподают только шутки ради.

Марин учила немецкий и иврит, зная несколько слов на идише. Тогда она материлась на английском; ей было жарко и душно от пота Пабло, от своего. Положила руку на живот. Растерянно посмотрела на часы на стене, цифры никак не могла понять, разобрать. Что значит беременность? Что значит человек?

Но она не учила философию. Это бесполезные вопросы.

Тест приветливо лежал у изголовья кровати; если всмотреться, полоски превратились в телевизионные помехи.

Марин забыла про роды. Упустила из виду боль, охватившую с кончика пальцев на ногах до скальпа. Трясущееся тело, трясущиеся ляжки. Кровь, капающая на кафельный пол. Крики медсестры, крик врача, крик своего ребёнка.

Они даже попытались снять квартиру, поровну деля деньги родителей. Пабло давали чуть больше. Вот только про немецкий и иврит можно было забыть. Ребёнок, свернувшись, лежал на пелёнках. Соски Марин болели, набухли, тёрлись о пижаму словно о наждачку.

Она открывает глаза. Берёт ручку с раковины. Теперь рисует путь, ведёт из одной точки в другую. Вот Марин собирает дорожную сумку, чуть больше того объёмного, походного рюкзака, который ей подарила мама на 18 лет. Вот она кладёт свои трусы, колготки, пачку чипсов, шоколад.

Ребёнок спит в кроватке.

У Пабло есть ещё несколько часов, прежде чем он придёт домой и покормит младенца. С ним всё будет в порядке, думает Марин. Это навсегда.

От нервов потекла кровь из носа. Салфетка, смоченная спиртом. А потом она надевает кроссовки и выскальзывает из-за двери; из коробки; названный, обезличенный дом.

Лабиринт почти пройден. Марин выходит из ванной на балкон. Тонкая морщинка между бровями. Декабрь в Тель-Авиве, с холодным ветром и дождями. Все хотят спрятаться, но греются об обогреватели среди кафе и баров –– в этом городе не получается просто сидеть дома.

Самолёт задержали на пару часов. Пабло успел вернуться. Он написал, спросив о том, где пропадает, хотя должна быть дома. Марин выключила телефон. Симку выбросила по пути к паспортному контролю.

И всё же собака находит хозяина. Поставлена финальная точка. Сигареты слегка намокли. Марин достаёт из пачки две и садится на влажный стул с голыми ногами. Прижимает колени к себе.

Ребёнок уже должен ходить. Ребёнку, наверное, дали другое имя и другую фамилию. У ребёнка есть жизнь, а Марин забрала по праву то, что у неё хотели отнять. Выдыхая дым, она смотрит в небо. Ёжась, пытается разглядеть что же там для неё спрятано.

Снежинка мягко опускается на её ресницы. Смахивая, Марин приподнимается и тут же падает назад. Одно за другим; хлопья снега нападают на её плечи, на ладони, на голову.

Пропитывают её щеки, шею, грудь. Люди в доме напротив бросаются к окнам. Какой-то неловкий подросток уже на улице и бегает по кругу––прямо как Пабло в тот день.

Мир беснуется, внезапно приобретает новые краски. Сдерот Вашингтон облепляется людьми; снег всё идёт и идёт.

Марин помнит, как впервые почувствовала толчок внутри себя. Как пошатнулась её спина, как обмякли щиколотки. До дрожи, до холодка по коже. Она не заговорила. Не дотронулась в ответ.

Перед ней всплыло лицо матери, разочарованный вздох отца.

Когда в Тель-Авиве пошёл снег, ребенку Марин исполнилось полтора года.

Когда в Тель-Авиве пошёл снег, она обрелась.