Ей потребовалось больше двадцати лет, чтобы подойти к холсту не как жертва, а как алхимик. Ники превратила сокрушительную личную боль в универсальный язык женской резильентности.
Критики шептались. Зрители краснели. А О’Кифф продолжала писать. Ярлыки «истерии» и «одержимости эротикой» сводили её искусство к «комплексам неудовлетворённой женщины».
Она взяла у мэтров их кисти и технику: чтобы вернуть женщине её тело. И бросила перчатку всем мужчинам-художникам, переписав главное правило многовековой традиции жанра «ню».