Генрих держал магазин прямо напротив полицейского участка на главной площади. Он назывался Vaterland, как и надлежало после прихода партии. Сам Генрих выступил резко против нарастающей политики боевого, почти религиозного, патриотизма, но поделать ничего не мог — пришлось сменить вывеску.

Мимо всегда проходили зевающие гарсоны в форме угольно-ночного оттенка с белыми повязками на левых плечах. Они даже не обращали внимание на магазин Генриха — им разрешали не учиться, даже потворствовали их неграмотности. Так они и делали. Гарсонок же всегда привлекала витрина, украшенная сезонными цветами. Продавцы, как правило, напрягались, но если те к ним и заглядывали, только затем, чтобы спросить, как идет работа. 

Работа текла трудная: приходилось поддерживать оптимальный уровень тепла, беречь книги от сырости, фанатично выглядывать в окна, чтобы никто не пришел с проверкой. Город отлично передавал каждый сезон: от суровой зимы до теплой и влажной весны. У Генриха водилось правило отводить обеду для работников по два часа каждый день, и им часто удавалось насладиться видами главной площади, которая, хоть и была асфальтирована, но привлекала всех туристов особой постройкой — колодцем в самом своем центре. 

Там жгли книги. Ни самому Генриху, ни его сотрудникам, ни загадочным пришельцам из других стран и городов этот колодец не приносил удовольствия. Все понимали: книги, которыми торгует магазинчик Генриха, могут отправиться в общий огонь. Главный конкурент (но вместе с тем и товарищ Генриха по университету), Франц, уже лишился магазина — его подожгли на Рождество, под грохот колокольни, что была рядом. 

После того, как это началось, Генрих открыл небольшой магазин на Кипре, куда постепенно переправлял все свои товары. В его же родной стране книг оставалось все меньше, магазин едва держался на плаву; книги, которые раньше покупали без опаски, стали продавать в подвале, и «очень проверенным» людям. 

Иногда в магазин захаживали парт-работники. Марта, тоненькая студентка, возмущалась на их счет: «В палатах у себя все запрещают, а сами только и делают, что заходят в этот проклятый подвал». Но сделать она ничего не могла: «бизнес есть бизнес». 

Помимо Марты в магазине работали еще Карл (он доставлял заказы, а оттого в магазине появлялся редко) и Анна — она тоже стояла за прилавком и продавала книги, но только по субботам. Генрих, как правило, работал на чердаке и не вмешивался в их работу. Он лично вел переписи, принимал посылки, отправлял что-то в свой кипрский магазин. 

Все изменилось в Троицу — тогда в Магазин зашел старый Шнайдер. Марта и Анна считали, что он похож на грача, и, действительно, сходство было: он постоянно ходил в черном партийном пальто. Шнайдер пришел, как обычно, за кофе. Больше он ничего не покупал: считал, что все книги должны попасть под запрет, даже классическая литература, а студентам надлежало бы изучать литературу «новую». 

Шнайдер был монстром, которого опасались все, и даже Генрих. Он приходил 3 раза в неделю, и это был единственный гость, к которому Генрих спускался лично. Марта не принимала и рядовых парт-работников, а столичного министра — тем более.

Шнайдер имел привычку «выявлять ненадежные политические взгляды» повсюду, где только можно. В Троицу работала Анна. Анна была старше, чем Марта, и осторожнее. Она читала в основном бульварные романы и русскую классику. Одевалась так же — в стиле тургеневской девушки, носила юбки в пол и блузы классических цветов: черного, белого и молочного. 

— Г-жа Ани, — Шнайдер постоянно искривлял имя Анны, на что она нерасторопно обижалась. — Как ваши дела?

— Все хорошо, г-н Шнайдер.

— Вы делаете прекрасный кофе, благодарен вам за это. Что вы читаете сейчас?

Анна выпрямилась, раздумывая, что ему ответить. 

— Что же вы, душенька, ничего не говорите? Что-то запрещенное? — Грач-Шнайдер выгнул спину в сторону Анны.

— Нет, это Достоевский. 

— «Бесы»?

Анна кивнула. Это действительно были «Бесы». Издание 1992-го, в котором глава “У Тихона” была напечатана еще полностью. Анна не следила за списком запретов: ее любимые книги попадали туда редко. 

— И прямо с той главой? — Шнайдер напоролся на выражающий непонимание Анны взгляд. — Ну, с той, в которой педофилия описывается.

Анна снова покачала головой: 

— Вам кофе по-венски? — ей не нравилось, как скрипит голос Шнайдера, она хотела быстрее отвязаться от него. 

— Вы понимаете, что, вообще, ваша книга должна была быть сожжена там? — пальцем он указал на пепелище в виде колодца в самом центре площади, — Девушкам вообще не пристало читать ту мерзость, которую вы продаете. 

— По-венски? — спросила Анна, чувствуя, как напрягается вена на лбу. 

— Нет, по-русски, — отчеканил Грач.

Через месяц, в день памяти Иоанна Крестителя, Генрих встретил Анну на пороге своего магазина. Это была смена Марты, поэтому он не понял, почему встретил Анну. К тому же, девушка была ортодоксальной лютеранкой и вряд ли бы пропустила службу. 

— Генрих, вы меня уволите?

Генрих остановился перед открытой дверью, уперев удивленный взгляд в Анну. 

— С чего бы?

— Ко мне домой вчера приходили гарсоны. Проверяли библиотеку мужа, почти все вынесли. Нашу комнату опечатали. 

— Анна, — Генрих наконец отворил дверь и жестом пригласил сотрудницу внутрь. — Я сочувствую, но почему я должен вас уволить?

— Это все Шнайдер. Этот мерзкий грач донес на меня. 

— Ну… Это же мог быть донос на мужа… 

— Понимаете, Генрих, Шнайдер живет в нашем доме, прямо над нами. Он донес уже практически на всех соседей, завладел всеми квартирами в доме, остались только мы и Христофоровичи.

Генрих поднял взгляд вверх. Из-за таких историй он и не верил: если на небе кто-то царствует, почему допускает сожжение книг, доносы, междоусобные убийства, казни?

— Но почему я должен вас увольнять?

— Разве они не придут в магазин?..

Генрих тяжело выдохнул и убедил Анну в том, что никто за ней не придет. Сам же он понимал, что опасения справедливы. Через месяц взялись за их квартал — сначала разобрали церковь, колокол расплавили и отправили в монетный двор. Потом под руку мэрии попал старый мост через пересохшую реку. Потом — аптека рядом с магазином.

Гарсоны появились в день, когда работала Марта. Она провела экскурсию по магазину — конечно, лишь по той части, в которой продавались разрешенные книги. Генрих не спускался: Марта отстучала особый код, когда к ним пришли с «проверкой». 

Георг, молодой гарсон, пришедший в тот день в магазин, желал показать себя с лучшей стороны. Он осматривал каждую полку книжных стеллажей, вел какой-то список в полициальном блокноте. Видно было, как он недовольно фырчит, рассматривая полки и не находя чего-то серьезного. Затем гарсон наступил на дверь, ведущую в подпол. Прямо в ее стык с полом. Он почувствовал на себе тревожный взгляд Марты и понял, что тут что-то нечисто. 

— А это что, хозяйка?

— В смысле? 

Георг кивнул на подвал.

— У меня нет ключей.

Впрочем, Марта не врала. Генрих хранил ключи в ящике своего стола наверху.

— А у кого они?

— У владельца здания, наверное. Но он почил 5 или 7 лет назад. 

Георг ей не поверил и позвал старшего. Вместе они оттолкнули Марту к прилавку и начали тянуть дверь в подпол вверх. На лестнице появилась долговязая фигура в пиджаке. Это был Генрих. 

— Молодые люди, что происходит? — он был, как всегда, чересчур вежлив.

— У нас ордер на обыск. Эта пигалица, — Георг сделал указывающий жест в сторону Марты. — Сказала, что ключи, мол, у какого-то там… 

— Во-первых, мою сотрудницу зовут Марта, — коммерсант медленно выходил из себя. — Во-вторых, мы действительно никогда не открывали эту дверь. Не уверен, что на моей связке есть ключ от нее. 

Они снова склонились над ручкой двери и продолжили ее взламывать. Генрих театрально подошел к горе писем. Он какое-то время перебирал их в молчаливом присутствии Марты.

Генрих понимал, что гарсоны уже не отступят. Выдохнув, он подошел к темным фигурам у подпола и протянул долговязый ключ, который формой отдаленно напоминал самого Генриха. Георг усмехнулся и небрежно открыл подвал. 

Все поняли, что в тот день пришел конец. Генрих оставался в магазине сутками и оставшиеся после обыска книги переправлял на Верфь. Карл трудился в поте лица, почти за бесплатно. Но на верфи относились к контейнерам с книгами не очень аккуратно. Они отсыревали от долгого нахождения в порту; некоторые портились настолько, что было невозможно прочитать их.

Генрих не переживал из-за того, что терял товар и прибыль. Скорее, он впал в депрессию, не зная, что ему делать дальше. В Бисмарковскую ночь он почувствовал запах бензина и серы. Проснулся он раньше — услышал, как снизу сломали дверь: сначала треск сухих ивовых досок, затем тяжелый стук металлических петель о пол. 

Задним умом он подумал: «чиркнули спичкой», но остался сидеть на матрасе. Когда дым уже заполнил чердак, Генрих начал носиться по помещению. Он уже сильно закашлялся, когда огонь охватил пол. Потом — начал проваливаться. Огонь его щекотал. Генрих чувствовал тепло. Зато ненавистная им вывеска с ужасным словом Vaterland тоже горела.