Рената Литвинова вернулась на экраны в титуле режиссёра со страшдественской сказкой о вечном возвращении.

«Это было сказочное время, когда царил великий матриархат. Женщины нашего северного клана правили в отсутствии мужчин и жили в ожидании их, сильных и любимых» — зазывают нас в трейлере к фильме-гомункулу, выросшему из театральной постановки.

Но ожиданиям семейного клана (а ближе к концу фильма можно сказать, почти что мафии) не суждено сбыться. Красавица-стюардесса Фанни (которую по протекторату непотизма играет дочь Литвиновой Ульяна Добровская), невеста Бенедикта (сына главы клана Маргариты, которую воплощает Литвинова), погибает в авиакатастрофе, и мистическим способом заводится машина тотального гниения: литерально соматического и этического.

Кто такая Фанни и почему механизм диафторы запущен её смертью? Целестиальный легат, который погибает в небесах, и с ним гибнут трансцендентные структуры, обрекая выживших на гипохтоническое существование? Мифологически можно интерпретировать этот сюжет как немезис, но кто виноват и в чём? Сама Фанни, тем, что покидает дом вместо того, чтобы остаться с обретённой семьёй в торжественный день? Или семейство, опрометчиво давшее право сакрального логоса, интенсифицированного в период празднества, невесте — сиречь невесть кому, неизвестной? При любом раскладе Фанни своим зловещим тостом («чтобы ты, Бенедикт, любил меня до гроба и после гроба») забирает с собой любовь в замогильное (не)бытие. Больше любви в фильме мы не встретим, и без её благодатного света существование героев окончательно ввергается в пучину тьмы.

Философ Натэлла Сперанская рассматривает фильм как интерпретацию мифа о Персефоне, захваченной Аидом в свою обитель, что приводит к медленному агонизированию живого на земле. И действительно, полумрак особняка напоминает подземное сутёмное королевство, которое без мужского аполлонического света, без освежающего воздуха чахнет и преисполняется отравляющим прелым запахом.

Пред нами матриархат под хоругвью кибелианского логоса, но это не государство маскулиноидных амазонок, это затухающее царство женщин, истосковавшихся по мужчинам. Литвинова критикует мужчин, но не феминистически, а эстетически, как зорко замечает Анна Филиппова в журнале «Искусство кино» [1]. Вероятно, и флирт Литвиновой с ЛГБТ-сообществом (поборницей и радетельницей коего Рената является) в фильме служит симптомом исчезновения конвенционального, стереотипного «настоящего» мужчины.

У всех членов северного семейства есть, по легендам, лишний тринадцатый (или двадцать пятый) час, который оказывается вовсе не счастливым; это время про запас, которое превращает жизнь в перманентный черновик, лишая своего обладателя аутентичного экзистирования.

Литвинова ностальгирует по ретроэстетике декадентского модерна fin de siècle [2]. Но в каком времени живут (вернее, пижонски выживают, утопая в алкоголе и табачном дыме) герои? Ответ прост: действие происходит нигде и никогда.

Времени в царстве титанов (а точнее, титанш) нет; точка hic et nunc [3] аннигилирована, осталось лишь отчуждённое “noch nicht” и “not yet” [4]: ещё не пришёл настоящий мужчина в дом, уже поздно что-то делать. Настоящего сотериологического события извне не наступает, чтобы разорвать порочный круг.

И только точка имплозии в виде жертвы утраченным временем, которую совершает Маргарита-Рената в финале, является шагом в сторону человечности, слишком человечности, в принятии смертности через отказ от такого троянского дара времени. Ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды.

В некотором смысле фильм является оммажем Кире Муратовой, музой которой являлась Рената Муратовна и которой она посвятила свой опус: сцена в цирке реверанс в сторону «Увлечений», а финальная сцена — реплика «Астеническому синдрому». Стоит ли говорить об очевидности творческого завещания Киры её последним фильмом, обусловившим темпоральную особенность фильма — о «Вечном возвращении»?

Но это оказывается лишь травестированием, копированием некоторых внешних черт, таких как коммуникативный провал в виде обоюдной глухоты партиципантов диалога, алогичности речи, бесконечных повторов (=возвращений); Рената не перенесла в фильм ту пронзительную глубину, что неизменно присутствовала у Муратовой (и которую, вероятно, невозможно повторить). В «Северном ветре», убаюкиваемые колыбельной борея, мы скользим по заснеженной делёзианской плоскости, но если снег оттает, то увидим, что под ним ничего нет, трансцендентный объём элиминирован, а двухмерное бытие — это удел теней, эйдолонов. Недаром ли одну из героинь так и зовут — Тень? Не являются ли все герои такими юнгианскими тенями, — душок вместо души — которым нельзя выйти на солнечный свет, не боясь быть испепелёнными его строгим взором?

Виньетки, кружева, меха, подсвечники — всё это декоративно-прикладное искусство, восстание вещей и материи, красивость, но не красота, тщащиеся закамуфлировать, как крем от морщин, довольно слабую и с нехотением декодируемую (не ввиду энигматичности, а из–за вульгарного фатуизма) сюжетную линию (это при том, что Литвинова — сценаристка по образованию!)

Итак, всё-таки деньги пахнут. Они сгнивают: в ящиках, спрятанных под землёй, ибо банкам нельзя доверять, но лишённые свободной, а главное, честной циркуляции, они сгнивают. Костюмированная сказочная сага оказывается реалистическим произведением, обличением какоодорологического, криокопроольфакторного [5] настоящего России. Но сколько зелёных пожухло на производстве данного фильма? Иногда большой бюджет давит своей монструозностью; подобной участи удостоился «Инферно» Анри-Жоржа Клузо, где неограниченные средства для реализации амбициозных кинетических экспериментов режиссёра оказали медвежью услугу рациональности и прагматичности. Ловушка эсхатологически предрекаемого Рене Геноном царства количества. Скромный бюджет Литвиновой идёт куда больше, как это было, например, в её «Последней сказке Риты». Всё-таки надеемся, что это была не последняя сказка Ренаты для нас, обаяние и харизма которой позволяет простить свойственную ей вычурность.

Примечания

[0] Pecunia olet — деньги пахнут (лат.)

[1] Индульгенция на вульгарность. Искусство кино. Анна Филиппова

[2] конец века (фр.)

[3] здесь и сейчас (лат.)

[4] ещё не (нем.), уже не (англ.)

[5] κακός — плохой, дурной (др.-гр.), odor — запах (лат.), κρύος — лёд, ледяной (др.-гр.), κόπρος — навоз, кал (др.-гр.), olfactorius — благовонный, душистый (лат.)