Бог-Паук, вызывающий непонимание, гадливость и ужас — один из самых проникновенных образов в кинематографе Ингмара Бергмана. Мы считаем, что не смотря на существующий скепсис, вызываемый применением психоанализа к искусству кино, будет оправданным обратиться к психоаналистической интерпретации понятия Жуткого (unheimlich). Она проливает свет не только на ограниченный контекст творчества Ингмара Бергмана, но и на онтологическую жуть фигуры Бога в культуре и религиозной мысли.

Встречу с Богом душевнобольной Карин предсказывают голоса. Они доносятся из щели между обоями в заброшенной комнате. В столь ожидаемый час встречи, ради которого она отреклась от мужа и исполняла приказы голосов, Карин стоит на коленях перед тягуче-медленно приоткрывающейся дверью. На лице ее застывают любопытство и предвкушение. Снаружи доносится оглушительный вертолетный шум — это команда медиков, которая собирается забрать Карин с изолированного острова и поместить в изолирующее учреждение. Резко, смиренное выражение и молитвенная поза исчезают. По лицу Карин видно, что она становится свидетелем Божественного: черты ее искажаются от гадливости и ужаса. С визгом, мало похожим на человеческий, она бросается от стены к стене, прикрывая лицо руками и наконец выбегая из комнаты. Когда же ей вкалывают успокаивающее, Карин сообщает, что Бог оказался пауком.

Карин, ожидая встречу с Божественным, встретилась с Жутким и Пугающим: в ее сознании Бог приобрел зловещие паучьи черты. Мы считаем, что объяснением тому может служить психоаналитическая интерпретация слова unheimlich, которое неоднозначно переводится на русский язык как жуткое, незнакомое, зловещее, чужое, чужеродное; на английский — uncanny, sinister. У Бергмана, фигура Бога-Паука и инстанция голосов ассоциируются с unheimlich; и, представляется, по своей сути, явленный Бог не может быть ничем иным, как пауком, вселяющим ужас и отвращение.

Зигмунд Фрейд в работе, озаглавленной «Жуткое», анализирует понятие unheimlich через призму лексики, эстетики и психоанализа. Опираясь от противоположного, за счет отсутствия приставки un, определения — прилагательного heimlich, которое помимо родного, домашнего, уютного, означает также сокрытое, и, парадоксальным образом противоположное своему первому значению — жуткое, Фрейд выводит, что unheimlich на самом деле не является чем-то незнакомым и чужим, согласно одному из своих определений. Это нечто древнее и животное, с развитием цивилизации и культуры репрессированное механизмами подавления. Однако, сама архаическая ментальная активность никуда не исчезла, она до сих пор присутствует в нашей психике, пускай и в подавленном состоянии. Явление жуткого тогда и имеет место, когда забытые желания и импульсы возвращаются к нам. Их принято тщательно скрывать от взгляда общества. Поэтому нарушение социальных табу сопровождается отвращением и гадливостью — ведь себя обнаруживает нечто, что должно быть спрятано от «постороннего глаза». Мотив взгляда, глаза оказывается чрезвычайно важен как для психоаналитической интерпретации жуткого, так и для Ингмара Бергмана. Жуткое, таким образом, спаянно с сексуальностью, насилием, табуированными желаниями, а также с сомнением в материальной реальности. Так, всемогущество мысли (такого рода всемогущество, которое связано с голосами, предсказывающими явление Бога), колдовство, возвращение мертвых — то, что может внушить нам ощущение жути в реальной жизни.

Приобщение к божественному является путем выхода за пределы имманентности, а потому Бог заражается индивидуальными смыслами. Как говорится, «у кого что болит, тот о том и говорит». Ментальная активность реализуется и находит выход в нем, как в фигуре универсальной. Поэтому взаимодействие с Богом и интимные с ним отношения — самые распространенные мотивы у душевнобольных. Подобно потаенным и запретным сексуальным импульсам, одно из главных определяющих Бога — его сокрытость. «Воистину, Ты — Бог, Который скрывает Себя, Боже Израиля, Спаситель,» — восклицал Исайя [Книга пророка Исаии 45:15]. Согласно Лютеру, сокрытость — не просто божественный атрибут, это принципиальное условие бытия. Бог скрывает себя, и это активное действие. В своей потаенности Бог уподобляется архаическим ментальным элементам. Родственность Бога с понятием unheimlich подчеркивается и глубоко укорененной в нем амбивалентностью. В "Кратком катехизисе" Лютер пишет, что мы должны любить и бояться Бога. Фрейд выявляет ту же амбивалентность в жутком: нас одновременно притягивает и отталкивает жуткий объект. В итоге, образ Бога как существа библейского и мифологического и Жуткое пересекаются и узнают свое отражение друг в друге.

Голоса из щели в стене между обоями являются авторитетом для Карин. Они отдают приказы, которым она обязана повиноваться, а взамен обещают встречу с Богом. Голоса обладают всемогуществом и приказывают Карин делать то, против чего она восстает, находясь в здравом сознании. Они могут исполнить желание, совершить чудо, явить Бога, но в обмен на жертву. Так, голоса приказывают Карин нарушить одно из строжайших социальных табу — совершить инцест. Голоса ассоциируются с божественным и характеризуются связью с Богом. На самом деле, голоса свидетельствуют о первобытной ментальной активности, они связаны в большой степени с анимизмом и магией. Это не только проявляется в их воле, в которой читается воля Ид, но так же в самом моменте взаимодействия с ними. Когда Карин внимает голосам, она превращается в экзальтированное тело, сладострастно извивающееся на полу.

Однако нарушение социального табу в форме инцеста — не единственная жертва Карин. Она должна отказаться от мужа. Ее муж, не смотря на всю свою любовь, не понимает Карин. Он так боится за нее, что обращается с ней, как с ребенком. В ответ, Карин ничего не доверяет ему. Подобным же образом к ней относится и отец. Единственный, кому она может довериться — это Минус, ее брат. Однако, Минуса Карин привлекает по-женски, он борется с этой тягой, а поэтому реагирует на шутливые заигрывания Карин нешуточной агрессией. Линии напряжения экстремально натянуты между всеми персонажами. Отношения их балансируют между взаимным недоверием, презрением и острой привязанностью, заботой.

Всю жизнь отца Карин и Минуса интересовала только литературная карьера, поэтому он занимал по отношению к своим детям наблюдательно-аналитическую позицию. Такая позиция предполагает наличие значительной дистанции, а потому, между отцом и детьми не возникло близости. Приезд отца на остров, где Карин до того уединенно жила с мужем и братом, катализирует ухудшение ее болезни. Установление любви между отцом и детьми невозможно, а поэтому Карин бунтует. Голоса приказывают ей прочесть дневник отца. Тем самым, она нарушает неприкосновенность его фигуры, подрывает абсолютность его авторитета, который до того был несомненен для обоих детей (так Минус во всем подражает отцу, в том числе увлеченности поэзией). Нарушение табу на инцест — из той же категории. Фигура Отца — это фигура запрета и закона. Неконтролируемый из–за болезни Ид вступает в прямую схватку с Законом. «Я не знаю, что меня потянуло это сделать. Голоса заставили меня», — оправдывается перед мужем Карин. Бунт находит продолжение в подрыве супружеских уз. Бог — тот, кого Карин страстно желает, отталкивая от себя мужа. Карин, как в пинбольной игре, мотает от одного модуса существования в другой. Переходы между ними могут быть резкими и сопровождаться агрессией. В один момент Карин под влиянием голосов сладострастно извивается на полу и прогоняет Минуса, а в следующий, она спокойна и ведет себя так, будто ничего не произошло. На самом деле, ее защемило в пространстве «между», и полноценно существовать она не может, пока не произведет выбор. Карин наконец решается пожертвовать мужем в обмен на встречу с Божественным. Она сомневается, что человеческая любовь может охватить или сравниться с тем восторгом и силой, которые может предложить любовь Бога.

Страхи Карин экстремально анимизированы. Она единственная, кто слышит крики диких животных и птиц, и из–за них теряет сон. Больше всего остального ее пугают совы. «Совы смотрят на меня жуткими глазами» Уже до появления Бога-Паука, его пришествие было связано с животным началом. По словам Карин, Бог должен прийти с высоких гор и пройти сквозь темный лес, где обитают дикие животные. Его сексуально-насильственное начало подчеркивается и в сцене встречи. Бог пытается завладеть телом Карин через ее лицо и через грудь. От проникновения она пытается спастись, закрываясь руками и выбегая из комнаты. Позже она говорит, что лицо у Бога ужасно, а глаза — каменные и холодные. Как мы уже указывали выше, мотив глаз чрезвычайно важен для психоаналитической интерпретации жуткого. Фрейд подробно останавливался на боязни потери глаз в литературе и в обществе. Боязнь лишиться глаз в «Олимпии» Гофмана, совиные глаза из видений Карин, паучьи глаза Бога — ярчайшие примеры жуткого. Нужно заметить, что мотив глаз неоднозначен и у него есть противоположная сторона: истерика Карин прекращается, когда она встречает взгляд брата.

Явленный Бог, Бог в обличье Паука, вселяет ощущение жуткого, поскольку он является проекцией бессознательно подавленных импульсов. Будучи сокрытым он отвечает главным условиям жуткости — таинственности, потаенности, неуловимости. Он воплощает собой те сексуальность и животность, которые неожиданно раскрыли себя, хотя должны были оставаться сокрытыми. В случае Карин, проекция принимает не только уродливый паучий облик, но также наделена чертами божества. Происходит классическое смешение фигуры Отца и Бога. Хоть герои уверены, что безумие Карин передалось ей от матери, но течение фильма показывает, что настоящий виновник болезни — это отец, человек искусства, совершенно не знающий своих детей и большую часть жизни мало ими интересующийся. Каменность лица Бога — от отца.

В заброшенной комнате Карин являет себя всепоглощающий и агрессивный Бог-Паук, который манипулирует ее сознанием с помощью голосов и пытается насильственно завладеть ее телом. Карин мыслит его как нечто постороннее, чужеродное, с чем ей только предстоит встретиться, тогда как он присутствует в ней и до этого. Здесь же, она встречается с ней, архаической ментальной активностью, свободной от механизмов сдерживания, лицом к лицу. Она встречается с собой. Это соответствует определению unheimlich от Фрейда: «Жуткое — это не нечто незнакомое и чужое. На самом деле это родное и знакомое, что было отстранено механизмами подавления». В финале картины, Карин спасается от попытки «божественного» проникновения. Может это знак, что для нее возможно и настоящее освобождение и выздоровление.

Если же подвергнуть сомнению реалистичность диегезиса, то выходит, что это в природе самого Бога — быть жутким. Бог — это сексуализированная и насильственная сила, которая стремится к обладанию субъектом. «Страшно впасть в руки бога живого». Тогда становится понятен трепет, который испытываем, в свою очередь, мы. Когда дверь со скрипом приоткрывается, а от вертолетного шума глохнут уши, мы сами ожидаем встречу с Богом. Мы замираем в том положении между верой и неверием, которое отличает кинематографическое искусство. Из этой неопределенности, между полным осознанием невозможности происходящего и абсурдному доверию к проекции света на экране, пробуждается чувство жуткого. Наши собственные вытесненные архаичные верования обретают плоть и кровь. Мы можем сказать, что выражение лица Карин отражает наши собственные — анималистичные, звериные, но все же существующее внутри нас — импульсы и желания.

Литература:

Фрейд 3. Художник и фантазирование (сборник работ), — М.: Республика, 1995, стр. 265-281.