Сознание находится в фантастическом рабстве у иллюзий идеологии, мистифицированного и отчужденного мира

Альтюссер

Истины — это иллюзии, о которых забыли, что они суть иллюзии

Деррида

Автор выражает благодарность всем рассказчикам СТЛА , с которыми ему выпал случай, надо полагать счастливый, беседовать. Кроме прочего этот текст ангажирован текстом Караваева В.Г. «Б-Кнтур»

Abstract:

Кант в отличие от схоластики, работающей в разрезе сущность/существование и оставляющей явлению ничтожный статус искажения, наделяет явления видимостей высочайшим статусом. Явление связывает внешний опыт и внутреннее переживание. Трансцендентальным происходжением явлений становится не Бог, а созданные сознанием репрезентации как универсальные инстанции, опосредующие наш доступ к миру. Происходит смена горизонта Бога на горизонт Разума: мысль мыслит уже не Бог (пересечение бесконечного и бесконечного множеств), а человек (пересечение конечного и бесконечного множеств) . Революция Канта в том, что он проблематизирует явление не в качестве деградировавшей идеи, а как посредника между вещами и представлением, но слишком быстро прячется от сотрясающего воздействия вещей друг на друга в явлениях (непереносимое Канта) за анализ создаваемых сознанием репрезентаций, сосредоточиваясь на связи сознания с создаваемым им репрезентациями. Кажется, что Кант ставит на карнавал. Вопрос о том «что я могу видеть» среди иллюзий — один из важнейших для Канта. Но безудержные карнавалы пытаются разорвать покрывала иллюзии разрастанием переплетающихся отношений гротескного тела, которое заново и на новых носителях переоткрыл агентный реализм. У Канта же остается только претензия на гротескное тело, занимают его только видимости. Кант прибегает к «двойной изоляции» чувственнного опыта: Стремясь к чувственному созерцанию, он смотрит на карнавал из–за окна «как если бы» танцевал на нем, но тем самым оказывается непричастен к разрастающемуся взрывному гротескному телу, что может достичь точки B из точки А, не перемещением, а разбуханием или сжатием, в котором не выполняются законы Ньютоновской механики и законы сохранения энергии и импульса как они не применимы к сингулярным событиям высочайшей плотности или к уровню отдельных атомных событий квантовой физики, где все (энергия, масса, скорость) превращаются в бесконечные значения. Кинестезис — чувствилище и чудовище разума. Кант приглашает нас на карнавал видимости и созерцания, из которого вытесняется взрывное гротескное рождающее тело (о котором только и, толкует агентный реализм). Однако вынесение агентных переплетающихся переменных взаимодействий за скобки являет фантом бастарда — незаконного гибрида, что преследует Канта. По мере стремления избавиться от нелокализуемых, едва ли репрезентируемых взаимо-меняющих перегруппирующихся гибридных микропроцессов, Кант все время натыкается на то, что подстерегает диппазон безопасного режима познания слева. Однако «бастард», давно уже стал агентом Нового времени — буржуа, которому не хватило места на территориях разграниченных родовыми замками рыцарей или free lancer, меняющего свою профессию на ходу. Бастард- герой Нового времени, что всегда новое и существует только возобновляя способ своего порождения новым, расширенным производством: «становись тем кем никогда не был, будь тем, кем никогда бы не стал прежде». Не заметив того, он сменил несколько горизонтов и пришел к " Горизонту абсолютной системы машин", что сменяет «горизонт Абсолютного Разума и знания», который в свою очередь сменили горизонт Абсолютного Бога и Абсолютной Веры. Канту удалось пронести через контур схоластики (мыслить через сущность и существование, точка доступа к мру — Бог) свои доводы и разомкнуть контур. А довод — всегда из будушего, что открывается в предверии — в непредсказуемом прошлом,будь то и «Довод» Нолана.

I Кант на карнавале видимости и фантом бастарда

Единственный праздник, истиной которого является иллюзия и гротескное разрастающееся трансгрессивное тело — карнавал. Вопрос об иллюзии (schein) предполагает различающий вопрос о явлении (Erscheinung). Вопрос о гротескном теле, разрастающемся и съеживающемся, и потому не нуждающемся для достижения точки B из тоски А в перемещении по законам Ньютонианской классической механики, предполагает различающий вопрос о выпрямляющих нормализирующих практика и законах репрезентации, будь то власть системы грамматики, разделения труда, дискурсивных стратегий, социальных структур. В отличие от разрешенного и кодифицированного света, игра с потусторонним миром в карнавальных практиках открывала Реальное, что никогда не отображается в видимое, создавая глубинно невидимое протяжение его зримости: видимости и явления.

Вопрос о реальности связан с вопросом о явлении, понимании его механизма, его конструирования, оценке его статуса как кажимости, иллюзии (schein), или «самой сути дела» (Erscheinung). Кант ставит эти вопросы в горизонте Абсолютного Разума (и абсолютного капитала), сменившего горизонт Абсолютной Веры, тогда как мы задаем эти вопросы уже в горизонте Абсолютной системы машин и Искусственного интеллекта.

Кант входит в философствование, когда Горизонт Абсолютного Бога и Абсолютной Веры взламывается горизонтом Абсолютного Разума и Абсолютного Знания. Когда разрез Бытие/ становление Бытия, Сущность/ существование, вокруг которого велись схоластические споры, затягивается, обнажая новые разрывы эпохи капитала и капиталистического производства. Сущность Нового времени капитал, которому, в отличие от Бога, ничего не противостоит извне. Он производит и воспроизводит сам себя. (Как и Разум). Прежний разрез закрывается. Сущее (становление) и Бытие становятся не различимы. Зато появляются новые разрезы, разверзающиеся из нового разделения труда между а)тем, кто ввиду производственных отношений производит наблюдение, b) посредником -машиной или аппаратом производства наблюдения, с) тем, что наблюдают. Местом внимания становится посредующее звено: машина, аппарат, язык, что вовсе не прозрачен. Ведь дискурс скорее не то, что говорит, а то, что не позволяет сказать.

В Средневековье в горизонте Абсолютной веры и христианского Бога, что прошел мир и вышел из него, Бытие утрачивает отношение к своему становлению, оказывается вынесено в место самотождества. Тогда Бытие противостоит существованию. Бытие=Ничто со стороны сущего (Самосознание Духа) предшествует становлению сознания. Самосознание духа уже было там, куда предстоит прийти сознанию. Приоритет тождества над различием. Такая диспозиция определят статус явления как дефективного иллюзорного способа, которым вещи являются нашему конечному, смертному существованию. Чтобы выйти к Идее, разоблачая явление-иллюзию, нужно достичь потусторонней трансцендентной реальности. Назовем ее «R1». В Средневековье R1 достигается созерцанием сущностей, не опосредуемом опытом. Для Канта же нет пути к истине вне опыта аффектированной чувственности реактора души, и потому R1 идеалистов — трансцендентальная иллюзия для Канта. «Тезис всякого настоящего идеалиста, от элеатской школы до епископа Беркли, содержится в следующей формуле: «Всякое познание из чувств и опыта есть одна лишь видимость, и истина только в идеях чистого рассудка и разума». Основоположение, всецело направляющее и определяющее меня, напротив, гласит: «Всякое познание вещей из одного лишь чистого рассудка или чистого разума есть одна лишь видимость, и истина только в опыте».

Когда схоластика уже мертва (Кант назовет схоластику, взыскующую сущности, ересью), на ее фигуре все еще настаивает догматизм. Ему противостоит скептицизм и наивный реализм нарождающегося научного мышления как прямого постижения действительности. Назовем такую «объективную реальность научной картины мира “R2», остающейся на почве опыта, в которой любое явление должно стать воспроизводимо где угодно и кем угодно. Наивный научный реализм не замечает различия между внешним опытом, в который исследователь вовлечен вещами, и своим внутренним переживанием опыта. Именно на нее и указывает Кант. Именно в этом зазоре между воздействием на меня «вещи в себе” — внешним моему переживанию опытом, объективным опытом х_O, и внутренним переживанием, субъективным опытом х_S происходит явление –х. Явление как хиазма -и открывает и закрывает. Но помни: «где тупик, там проход»!

Кант говорит о двойной аффектации как о новом сцеплении, что не было вопросом для средневековой схоластики= метафизики.

1) Сцепление: «Вещь в себе» воздействует на «я в себе». «Это» всеообще всегда превращается в «что», в некое что-то, запускающее развертывание пространства и времени как способов представить это в «что-то». Это есть что-то и еще что-то и еще….Развертывается многообразие опыта.

2) На втором шаге Кант совершает отстранение, спрашивая как чувственное многообразие может стать реальностью. Какие субъективные акты трансцендентального синтеза преобразуют хаотическое множество чувственных впечатлений в реальность? В этом месте раздаются упреки Канту от Якоби: за потерю связи с вещью в себе, за слишком скорый разрыв и подчинение опасного хода вещей системе связей на экране презентации, за реализм a-priori (R3) («Без вещи в себе невозможно войти в систему Кана, но с ней там невозможно остаться). Оставаясь в системе Канта, я имею дело не с миром, а с трансцендентальнй аперцепцией, — восприятием, тем что узнаю на основе ранее сложившихся представлений, оформленных грамматикой языка, дискурсивными стратегиями, социальными структурами, знаками. Сегодня можно критиковать Канта за это, но для своего времени его разрыв с метафизикой значителен. Его попытка описать универсальные условия инстанции, опосредующей наш доступ к миру. Сознание имеет доступ не к «как таковому», а к созданным им репрезентациям. И потому Нами видимый мир может быть и -трупом далёкого прошло (Белый), коли находит себя только в окаменевшем. И развлекать себя такими видимостями, не видя за ними перформатива, породившего их, значит заглушать зов разума. Там где ждали прорыва получился провал — обращение желаемых будущих достижения в уже существующие достигнутые, прошлые или «нет ничего легче, как ко всему новому подыскать нечто старое, несколько на него похожее» (Кант. Пролигомены).

И потому вместо того, чтобы пассивно позволять истине найти себя (а находит нас таким образом только ложное сознание, которое еще не назвал так Маркс) следует перейти к активному конструированию репрезентаций. Априорное знание появляется с опытом, но не зависит от любого возможного опыта. Необходима аффектация опытом, но не стоит опираться на то, что видится в опыте, на видимость истины. Мы же должны исследовать истину видимости, а именно, то как могут являться вещи, создавая совокупность видимостей. Мы задаем вопрос об условии явления их видимостей, условий, которые находятся вне опыта. Всякое видимое обращает к глубинно невидимому протяжению его зримости. Рассудок синтезирует содержания, которые не могут быть даны вместе в опыте. Трансцендентальные объекты возникают из опыта, но только с преодолением порога опыта. При этом движение преодоления позволяет косвенно соприкоснуться с чем-то недостижимым непосредственно. Революция Канта в том, что он проблематизирует явление как посредника между вещами и представлением, но слишком быстро прячется от сотрясающего воздействия вещей в явлениях (непереносимое Канта) за анализ создаваемых сознанием репрезентаций, проблематизируя связь сознания с создаваемыми им репрезентациями. R3 — априорные структуры возможного опыта (описываются законами математики, физики, биологии , с которыми должно согласовываться любое эмпирическое суждение, претендующее на истину. Кант разоблачает трансцендентальную иллюзию (кажимости schein), живущие в метафизическом разрезе Бытия и Существования, наделяя явление высочайшим статусом в противовес ничтожному, которое оно имеет для схоластики. Для Канта явление показывает как вещи являются (существуют) нам в том, что мы как конечные существа способны воспринимать в качестве реальности, и задача состоит не в разоблачении их как искажений, мешающих достичь потусторонней трансцендентальной реальности R1, «но совершенно в другом, а именно в распознании условий возможности данных явлений вещей , их «трансцендентального происхождения»: что предполагает данная явленность, что должно всегда-уже иметь место, чтобы вещи могли являться нам так, как они являются?» (Жижек. Меньше, чем ничто. Введение). Различие между трансцендентным и имманентным Кант проецирует обратно в имманентное. Эрнст Блох называл это «трансценденция без трансцендентного», в которой трансцендентное всегда уже присутствует в реальности, но не воспринимается.

Кажется, Кант зовет нас на карнавал, в миражах которого разыгрываются видимости истины как необходимая ее часть, и в этом Кант разрывает с ересью схоластики: сущность не принадлежит запредельной R1, но открывается во множестве показов- кажимостей. Но куда может завести такой карнавал мыслителя, мужчину? А вдруг воображение подсунет сознанию бастарда, зачатого от чувства, от происков склонностей души? Им лучше предпочесть долг. Образ бастарда преследует Канта. Кант защишается от фантома бастарда «двойной изоляцией» от непосредственной чувственности сбывающейся в участии и участи в пользу предохранению в созерцании. Кто такой бастард? Внебрачный сын, нарушающий права собственности семьи как социального института, кроме того это гибрид, помесь — потомство от скрещивания организмов, значительно отдалённых друг от друга в отношении родства, в частности, результат межвидового скрещивания, ведущее к аномаилии. Но анамалии получаются и от смешения слишком подобного в родственных браках знати. Бастард нарушение меры, последнее в ряду подобия, первое в ряду аномалии. Но разве карнавальные маски не сплошь парад аномалий? Разве герой и движущая сила Нового времени не тот, кто становится тем, кем никогда не был, утверждая приоритет существования нал сущностью? –Бастарды, которым не хватило места на территориях разграниченных родовыми замками рыцарей — будущие буржуа. Бастард снимает коды с потоков.

Парадоксальным образом запредельной R1 достигалась и в оргиастическом и оргазмическом теле карнавала, позволяя «поворотам празднества перевернуть самые глубинные уголки души, сознания и существования средневекового человека в R1. И все это прямо на площади возле кафедрального собора, «с благословления Церкви, как бы допускающей или попускающей то, против чего невозможно бороться человеческими силами, но что, все же, не столь опасно, чтобы не быть, раз жизнь столь интимно пронизана этим». (Караваев В.Г. — «БКонтур»). И потому уклоняться от вбирающего в себя все и вся плавильного тигля карнавала — грех. Возгораются костры Св. Антония (лекаря проказы и подобной ей болезни, вызванной спорыньей, изолирующей болезни, как сказал бы Фуко) между которыми бродят маски, а в церквях идут службы, завершающиеся благословением костра на площади кафедрального собора. Лица закрываются масками дабы дать ход неограниченному возрастанию метаморфозы врастающих друг в друга тел, от гротескного разрастания которых не укроется ни один изолированный уголок. Таинство карнавала преобразует каждого в трансцендентальный объект в себе. В карнавале R1 не познается, а свершается. Начинаясь огнями св. Антония, карнавал завершится пепельной средой. Пепел костров отмечает контур охлаждения реактора — контур видимости того, что горело, свершалось в истине R1, реальности, достигаемой не по законам классической механики Ньютона, не пониманием, а участием. Пепел стучит в сердце Тиля, ищущего истину как свободу.

О влиянии копернианского переворота на Канта написано достаточно. Видимый заход солнца за край земли долго питал иллюзию, что солнце вращается вокруг земли, обусловленную положением конечного человека на Земле. И это положение конечного в бесконечном есть корреляция между мышлением и миром. Кант объясняет не только почему иллюзии являются иллюзиями, но и почему они структурно необходимы, неизбежны, а не просто случайны. Кант пытается сбросить покрывало кажимости тем, что проблематизирует тот механизм, машину, если угодно, который его ткет. Явление основано на чувствах, суждение же — на рассудке, как мы выносим суждение о явлениях определяется нашими представлеиями, которые заданы языком, а Маркс бы добавил — разделением труда и жизнью. Потому нужно пройти путь от иллюзии к её критическому разоблачению. Это значит, что успешная («истинная») философия больше не определяется через свои истинные объяснения целостности бытия, но через успешное вычисление иллюзий.

Кажется, что Кант ставит на карнавал. Вопрос о том «что я могу видеть» среди иллюзий — один из важнейших для Канта. Но безудержные карнавалы пытаются разорвать покрывала иллюзии разрастанием коллективного тела, которое достигается в оргиастической и оргазмической трансгрессии как и Божественная трансцендентальная истина Ренессанса. Кант говорит о том что душа, исполненная чувства- величайший дар, но распухающее и съеживающееся, разрастающееся и опадающее гротескное тело Гаргантюа и Пантагрюэля, которое Хайдеггер призовет как Raumlichkeit во вздымающихся ландшафтах Шварцвальда непереносимо, — НЕПЕРЕНОСИМОЕ КАНТА выведено из игры познавательных способностей Кантом, дабы «добиться превосходства над собственной природой». Пусть на площади шумит карнавал, лучше остаться наблюдать его из–за окна, наглухо заклеенного изолентой. «если человек ощущает себя при этом в безопасности, перемещаясь в это состояние воображением, чтобы почувствовать силу той способности, которая оказывает возбуждение в душе волнение со спокойным ее состоянием, и таким образом ощутить свое превосходство над природой в нас самих».(Критика способности суждения. М. : Искусство 1994. С 140)В первом же параграфе “Критики чистого разума” Кант говориться о двух “изоляциях”, которые необходимы чтобы перейти от чувственности к трансцендентальной чувственности. : “Итак, в трансцендентальной эстетике мы прежде всего изолируем чувственность, отвлекая все, что мыслит при этом рассудок посредством своих понятий, так чтобы не осталось ничего, кроме эмпирического созерцания. Затем мы отделим еще от этого созерцания все, что принадлежит к ощущению, так чтобы осталось только чистое созерцание и одна лишь форма явлений, единственное, что может быть дано чувственностью a priori.”[(Критика чистого разума. М., 1994, с. 49. С]. В карнавале видимостей, где Кант ищет истину, непереносимое гротескное тело вытесняется, но от него не удается избавиться, оно является в фантоме бастарда, что преследует Канта в виде (маске) «воображение, увлеченное чувствами и происками души». (к которым обращается и квантовая физика на уровне отдельных атомных событий), где не выполняются законы сохраниея классич механики, т.к. все (энергия, масса, скорость) превращаются в бесконечные значения как это случается в момент рождения новой вселенной. Хотя момент спустя возникнет уже расширившаяся вселенная и плотность падает до конечных величин в возникшем термодинамическом равновесии.

И однако, почему-то такая без заносов и падений «ходьба» рассудка, счастливо проскакивающая мимо заносов в зоны обрыва связи в электрической цепи, приводит в царство теней, но уже отбрасываемых не ложными видимостсями многообразия грязных последовательностей, рождаемых чувственными склонностями R2, а как раз омрачением разума чистотой собственного отражения как в инцестуальном браке. Разума, что может объяснять, но не может создавать, родить, пусть бы и бастарда, кто уже стал героем Нового времени, что всегда новое и существует только до тех пор пока утверждает свою новизну.

Битва в царстве Теней Канта напоминает главу о кошмарных порождениях фантазии и сущности тьмы, с которыми сталкивается Гоббс на пути к христианскому государству. С чего бы это реальности a priori R3 в мире упорядоченнном как Абсолютное знание порождать , с одной стороны, такую тьму в самом сердце субъекта, а с другой — «пустоту безмолвных миров», что так ужасала Паскаля? Страшась гротескного тела и плотно-наплотно заклеивая окна, Кант безвозвратно трансцендирует себя от собственного существования судьбы, а мышление — от собственного предмета. «Взамен получает мир, иллюзию стены, отделяющую его от бездны, в которую он падает. Описание когитационных форм полагания предметностей является заведомо истинным при соблюдении чистоты метода, тем более что правила методу как пути следования и мера его “чистоты” задаются самими же трансцендентальными формами. И совсем не важно, кто именно этим методом пользуется: Декарт, Кант, Гуссерль, животное, ангел, чудовище или кто-то из нас. В любом случае мыслит в этом акте сам трансцендентальный субъект, а по сути — никто. Нас не интересует, что именно могут описать, доказать или обосновать трансцендентальные формы мысли, нас интересует то, чего они никогда не смогут сделать: создать вещь, недоступную пониманию, обоснованию, описанию. А именно такие вещи до краев наполняют другую сторону мира, от рассмотрения которой и даже от каких-либо утверждений о ее существовании или не-существовании отказалась мысль, чтобы сохранить за собой право утверждать истину. И одной из таких вещей оказался человек» (Сны бытия. Очерки по антропологии науки. Грякалов Н., Положенцев А. ЦГИ: Университетская книга 2019)

Если современный человек и болен, то как раз избытком не опыта, а означающего. Вещи являются нам уже только посредством смысла, которым мы их наделяем, у нас отсутствует радикальная, непосредственная апперцепция мира, мы постоянно воспринимаем предметы через своего рода фильтры. Если мы и рискуем, то потерять мир за его смыслом, в котором мир окажется полной карикатурой самого себя, компьюторной симуляцией заместившей производство.

Сдвиг Канта в горизонте абсолютного Разума : как перейти от вопросов о мире данного в бесконечном мышлении Бога к вопросу об условиях данности мира человеку как конечному. Философ не осознавший свою конечную природу будет постоянно впадать в трансцендентальную иллюзию. Сдвиг фиософии в горизонте Абсолютной системы машин: как перейти от вопроса что я могу знать как населенный машинами, в непрерывном взаимодейсвии с ними, к тому как в этом взаимодействии производится новая технологическая сингулярность и ее эстезис. Настаивать на производстве нового новым и не угодить в компьютерную симуляцию.

идеология#кант#фрактальнаяонтология#новоевремя#философия#антропология#