Donate
Art

Гул экологической чувственности 2. Назад к процессам

Egor Rogalev16/10/19 12:203.9K🔥

От редакции

Художественный журнал № 110 «Кризис суждения», вышедший в сентябре из печати, посвящен разбору затуманивающей риторики неясности. Главный редактор Виктор Мизиано поясняет: «От суждения же — в том числе и художественного — мы привыкли ждать если и не протокольной ясности, но несомненно — доступности и постижимости. Однако многие современные художники в своих работах, как кажется, “воздерживаются от суждения”, оставляют непроясненным свое послание или же, более того — подвергают “кризис способности суждения” программной тематизации». Когда продвинутое искусство часто становится все менее ясным, приобретают дополнительную нужду прояснения и утверждения политических, социально-экономических и экологических приверженностей.

В своем тексте художник Егор Рогалев описывает прогрессивное эстетическое видение, питающееся тропами взаимосвязанности из различных дисциплин: экологической критики, советской культурно-исторической психологии и нейрофеноменологии, предлагая идею взаимопомощи как реального фактора развития культуры в противовес атомизации, конкуренции и, пользуясь фразой автора, «коллапса социальной жизни» позднего капитализма.

Егор Рогалев, Евгения Суслова «Icons (Отображения)», 2019. Музей Вадима Сидура. Фото предоставлено художниками.
Егор Рогалев, Евгения Суслова «Icons (Отображения)», 2019. Музей Вадима Сидура. Фото предоставлено художниками.

«Дванов опустил голову и представил внутри своего тела пустоту, куда непрестанно, ежедневно входит, а потом выходит жизнь, не задерживаясь, не усиливаясь, ровная, как отдаленный гул, в котором невозможно разобрать слов песни.» [1]

Андрей Платонов

Возможно ли сегодня, в ситуации, которая часто характеризуется зацикленностью и невозможностью выхода за пределы замкнутого круга, и даже иногда определяется как «катастрофическая петля» [2], попытаться спрогнозировать, какими будут искусство и теория даже самого ближайшего будущего? Этот вопрос можно сформулировать и более радикально: способно ли постконцептуальное искусство предложить путь для преодоления существующего порядка и выхода на какой-то новый уровень? И каким образом оно само может трансформироваться и видоизмениться в ходе этого процесса?

Такие характеристики актуального момента, как коллапс социальной жизни, нарушение тонких взаимосвязей между человеком и средой, происходящее на фоне нейро-экзистенциального пересмотра основ высшей нервной деятельности, бросают современной культуре серьезные вызовы, исчерпывающий ответ на которые уже вряд ли может быть сформулирован в рамках привычной логоцентричной парадигмы. Ситуация все ускоряющегося «расколдовывания» и развенчания иллюзий эпохи модерна настойчиво требует от любых форм человеческого самовыражения возвращения к их основам — осознания собственной включенности в мир, понимания телесной и моторной обусловленности восприятия и мышления, поворота от репрезентации к активному действию. И основная задача, стоящая сейчас перед искусством и критической теорией, — сделать такое объединение не стихийным и неосознанным, как на ранних этапах развития культуры, а целенаправленным и учитывающим весь предыдущий опыт и современные научные открытия. Это требует разработки новых экологических подходов, понимающих экологию предельно широко, как активную взаимозависимость и взаимообусловленность организмов и их сред — физических, социальных и виртуальных.

Масштабные и амбициозные институциональные проекты последних лет, напротив, демонстрируют, что само обращение к экологической проблематике становится все более и более проблематичным.

Но как высказываться о том, что до этого избегало любой концептуализации и казалось просто существующим и лишенным всякого смысла и целеполагания, то есть о животном мире, различных характеристиках окружающей среды, ее устройстве и принципах функционирования?

Самый распространенный ответ сегодня реализуется в формате прямой художественной репрезентации определенных явлений и проблем, конкретно — через их воспроизводство и фигуративное повторение, что со всей очевидностью выявляет невозможность и нецелесообразность переноса человеческой логики на процессы и сущности, которые ею не обладают. В каком-то смысле это можно рассматривать как возвращение одухотворяющих природу антропоморфных и мифологических представлений. Характерно, что в таких случаях экология преимущественно рассматривается обособленно, без учета ее очевидной связи с экономическими условиями и социальной жизнью.

Еще один ответ наоборот исходит из абстрактной традиции и нередко отмечен влиянием отдельных положений объектно-ориентированной онтологии, которая производит своеобразный перенос абстрактных феноменологических категорий восприятия в разряд реально существующих явлений: утверждается, что объекты реально существуют, но при этом у нас нет доступа к их реальности. Они выстраиваются в какие-то конфигурации, что-то бормочут сами себе, и нам остается только вслушиваться в это неразборчивое бормотание, распознавая его по каким-то косвенным признакам. В рамках такого подхода художественные произведения часто понимаются как сборки объектов, скрепленных не очевидными и, по сути, формальными связями. Фокусировка на самих объектах и их непроницаемости оставляет их собственную процессуальность, как и возникающие между ними отношения, за границами рассматриваемого поля. Ситуация усугубляется тем, что подобное искусство, как будто изначально создается для просмотра в онлайн-агрегаторах и не нуждается ни в интерпретации, ни в серьезном обосновании и реальном опыте встречи.

Егор Рогалев, Евгения Суслова «Icons (Отображения)», 2019. Музей Вадима Сидура. Фото предоставлено художниками.
Егор Рогалев, Евгения Суслова «Icons (Отображения)», 2019. Музей Вадима Сидура. Фото предоставлено художниками.

В научно-фантастическом рассказе А. Константинова «Контакт на Ленжевене» [3] научная экспедиция обнаруживает на планете Ленжевен признаки разумной жизни. Исследователи оказываются в городе с рассредоточенными по улицам пугающими каменными изваяниями, которые, как. выясняется позже, и являются разумными обитателями планеты, а их кажущаяся неподвижность обусловлена альтернативной биохимией — в роли структурообразующего элемента органической материи выступает не углерод, а кремний, в результате чего все жизненные процессы проистекают в сотни раз медленнее, чем у земных форм. Этот пример является прекрасной иллюстрацией искажений феноменального восприятия. В растянутой во времени эмпирической перспективе любой, даже самый устойчивый объект обладает собственным метаболизмом, то есть подвергается изменениям, разрушается или трансформируется, становится частью других объектов или сам распадается на фрагменты. В каком-то смысле мы всегда имеем дело не с объектами, а с процессами и отношениями, пусть часто и упакованными в локализованные, дискретные и кажущиеся неподвижными формы. Такая процессуально-ориентированная оптика позволяет преодолеть противопоставление наблюдателя и наблюдаемого, иначе взглянуть на границу между организмом и средой, обратившись к философской традиции, сосредоточенной не на объектах, а на процессах и действиях, берущей свое начало в работах Уайтхеда и Бергсона, развиваемой Делезом и получившей современное воплощение в некоторых направлениях науки о сознании.

Я хочу начать это обращение с упоминания о малоизвестном наследии эстонского биолога первой половины ХХ века Иоганна Якоба фон Икскюля, впоследствии оказавшем сильное влияние на взгляды Делеза и Гваттари, а также чилийских нейробиологов Франциско Варелу и Умберто Матурану, главным образом сосредоточившись на центральном для его работ понятии — Umwelt.

Umwelt [4] по Икскюлю — это определенный срез реальности, который каждое живое существо выбирает из многообразия сигналов и ощущений в соответствии с возможностями собственных органов восприятия, а также с точки зрения их ценности и значимости для выживания и развития [5]. Избирательность восприятия таким образом становится одной из характеристик жизни [6], а пространство погруженных в себя автономных сущностей превращается в место активных действий и отношений, причем именно на основе перспективы первого лица — то есть различных и часто не совпадающих взглядов на мир, обусловленных разными эволюционными задачами. Организмы, выстраивая собственный субъективный мир, влияют на среду, которая в свою очередь определяет их самих через обратное воздействие. Вследствие этого взаимообуславливающего и взаимообусловленного процесса действия, связанные с извлечением смыслов, перестают быть прерогативой человека, оказываясь глубоко укорененными в живой природе. Все это в свое время позволило Икскюлю обрисовать контуры новой науки — биосимеотики, дисциплины, которая пытается объединить находки биологии и семиотики и предлагает парадигмальный сдвиг в научном понимании жизни, показывая, что семиозис (способность обрабатывать знаки, воспринимать их значение и интерпретировать) является имманентным качеством любой живой системы. Биосимеотический подход открывает возможности для изучения невербальных человеческих, животных и растительных коммуникативных процессов, синкретической связи восприятия и действия, а также конфигурации семантических ландшафтов различных форм жизни [7].

Несмотря на то, что Икскюль рассматривал все живые организмы, в первую очередь, с точки зрения их способности воспринимать и обрабатывать информацию, что во многом пересекается с дальнейшими находками кибернетики (особенно биокибернетики и кибернетики второго порядка), его субъективное понимание восприятия окружающего мира (weltanschauung) фундаментально отличается от концепции «черного ящика», рассматривающей любую систему исключительно с точки зрения сигналов на входе и выходе.

Концепт «экософии» Феликса Гваттари [8] в каком-то смысле развивает идеи Икскюля, расширяя его экологический подход до трех уровней: традиционно рассматриваемой природной среды, социальных отношений и человеческой субъективности (то .есть того, что предшественник и в каком-то смысле учитель Делеза и Гваттари — Грегори Бэйтсон — называл экологией мышления). С точки зрения Гваттари любые живые существа являются одновременно открытыми и операционально замкнутыми системами. Открытость позволяет видоизменяться, в то время как операциональная замкнутость поддерживает целостность и не дает идентичности распадаться. Замкнутость также реализуется на трех уровнях: перцептивном, ментальном и семантическом. Граница между природой и культурой размывается, так как для любых живых существ среда предстает как совокупность смыслов и знаков, создаваемых, изменяемых и в ответ изменяющих и трансформирующих само внутреннее устройство организмов.

Среды могут пересекаться и встраиваться друг в друга, а могут расходиться и отражаться. Каждая среда в итоге оказывается включенной в другую — более обширную — среду, их совокупность образует то, что Гваттари называет Хаосмосом — средой всех сред. Шуньята, буддистская пустотность, часто ошибочно переводящаяся как пустота — это не нигилистическое ничто, а скорее, такая же гудящая мета–среда — океан потенциальности, циклически детерминированный мир, где каждый организм и явление в отдельный момент времени является «пустым», представая лишь как динамичное собрание взаимозависимых возможностей, всплеск и мерцание связей и отношений. Подобные взгляды получили выражение в доктрине взаимозависимого возникновения (на санскрите pratītya samutpāda — буквально «совместное возникновение условий» [9]), которая оказалась предельно созвучной положениям экспериментальной нейробиологии и была взята на вооружение многими из продолжателей Икскюля.

В рамках энактивного подхода чилийских нейробиологов Франциско Варелы и Умберто Матураны все аспекты восприятия также интерпретируются через действие. «Познание — это действие» — такое утверждение неоднократно повторяется в их совместной книге «Древо познания, биологические корни человеческого понимания» [10]. Жизнь, тождественная познанию, становится не репрезентацией, а извлечением смысла, то есть все живые системы в конечном счете являются когнитивными, так как вовлечены во взаимозависимые процессы сенсомоторной организации внешней среды как продолжения самих себя. Такое понимание восприятия помогает гораздо ближе подойти к решению «трудной проблемы сознания» [11], чем это возможно в рамках других направлений когнитивной науки, уподобляющих мозг вычислительному процессору, а тело — программному обеспечению. Введенное Варелой и Матураной понятие аутопоэзиса, подразумевающее способность организмов воспроизводить и поддерживать собственную идентичность и спонтанно генерировать собственные условия отношений с окружающей средой, впоследствии стало одним из основных критериев для определения живых систем.

В медитации проникновения есть особая техника наблюдения за своим дыханием, когда тело уподобляется паутине, а бдительная часть сознания сравнивается с сидящим на ней пауком, ощущающим ее любые мельчайшие и малозаметные колебания. Этот красивый образ ставит вопрос — где заканчивается тело паука, сидящего на нитях, сплетенных из белка, выработанного его собственным телом? Чем являются раковины брюхоногих моллюсков — убежищем или скелетом? Или домом, который может после смерти хозяина занять чужак из семейства десятиногих раков? Ведь паутина тоже используется пауками не только для создания ловчих сетей, но и для построения коконов и укрытий. Архитектура животных — это образец того, как целеполагание в живой природе может принимать неоднородные и сложные формы.

Подобные примеры свидетельствуют о том, что не только человек, но и многие другие существа используют для преодоления ограничений собственного существования различные расширения собственного тела — орудия или «протезы», которые могут быть как внешними (любой инструмент или орудие труда), так и внутренними, ментальными, реализующимися в форме различных знаков. В то время как инструменты и орудия трансформируют среду, создавая условия, необходимые для выживания, знаки производят внутреннее и социальное расширения — регулируют побуждения и поведение организмов.

Егор Рогалев, Евгения Суслова «Icons (Отображения)», 2019. Музей Вадима Сидура. Фото предоставлено художниками.
Егор Рогалев, Евгения Суслова «Icons (Отображения)», 2019. Музей Вадима Сидура. Фото предоставлено художниками.

К энактивным подходам во многом примыкает культурно-историческая психология, основанная на разработках Льва Выготского и Александра Лурии и постулирующая принципиально неадаптивный, целенаправленный и социальный характер психологических процессов. Развивая идеи Выготского и Лурии, советский философ-марксист Эвальд Ильенков утверждал, что сознательная личность не просто проявляется, а именно рождается и возникает в пространстве реального взаимодействия, по меньшей мере, двух индивидов, связанных между собой через вещи и вещественно-телесные действия с ними. Практическим воплощением этого утверждения стал метод «совместно-разделенного предметного действия», положенный в основу Загорского эксперимента и разработанный советским дефектологом Иваном Мещеряковым при участии Ильенкова. Эксперимент, результатом которого стала полная социальная реабилитации и интеграция нескольких слепоглухих воспитанников интерната, позволил в реальном режиме наблюдать зарождение сознательной деятельности фактически из ничего — из абсолютной темноты и тишины, в условиях практически полной блокировки основных каналов восприятия. Процесс, растянутый на многие годы, начинался с того, что воспитанников обучали простейшим действиям: пользованию столовыми приборами, самостоятельному уходу за собой, умению одеваться и раздеваться без посторонней помощи. В дальнейшем, через сопоставление опыта этих действий, детям удавалось выстраивать причинно-следственную связь, что в свою очередь позволило обучить их знакам дактильной азбуки, а позже открыло возможности для самостоятельного чтения при помощи брайлевского алфавита. В результате выпускники интерната поступили в МГУ, успешно получили высшее образование и даже научные степени. Важной частью эксперимента было ознакомление его участников с культурой и искусством — воспитанники посещали мастерскую скульптора Вадима Сидура и учились лепке из пластилина, что, по мнению организаторов эксперимента, способствовало познанию мира через «умные действия», «действия по логике вещей» и существенно помогало в создании внутренних представлений о различных предметах и явлениях.

Ильенков отстаивал важность лепки, ссылаясь на классическую для тифлосурдопедагогики историю про слепоглухую девушку, ученицу одного из основателей советской дефектологии Ивана Соколянского — Юлию Виноградову, которая, вернувшись после прогулки по оврагу, вылепила его пластилиновую модель. Ильенков считал это событие потрясающим примером имманентного «познания окружающего мира по Спинозе» [12]. Интересно, что в данном случае внутренний образ, предшествовавший пластилиновой скульптуре, родился не из тактильного опыта, а в результате пространственного перемещения, а сама пластичность материала оказалась удивительно созвучной пластичности мозга и нервной системы. Сегодня взаимосвязь познания и пространственной ориентации подтверждается благодаря возможности визуализировать активность различных зон коры головного мозга.

Описанные подходы существенно опередили свое время и частично легли в основу или совпали с такими перспективными современными теориями, как «воплощенное познание» и «когнитивная экология», утверждающими непосредственную взаимосвязь среды, восприятия и моторных функций организмов, а также синхронность и взаимообусловленность развития знаковых систем, культуры и мышления. Индивидуальное сознание в рамках таких подходов рассматривается как часть более масштабных процессов, включающих в себя эволюцию знаков, материальных артефактов и различных способов взаимодействия с миром и другими живыми существами. Это дает возможность определить экологически восприимчивое искусство как процесс создание активных сред, трансформирующих восприятие и поведение, где трансформация разворачивается рекурсивно и запускает активные действия, формирующие более чуткое и внимательное отношение к жизни и миру в рамках общего движения познавательной активности, которая возникает внутри самой себя и заключает в себе свою собственную цель.

Подробнее о политических и экономических аспектах экологической восприимчивости в следующем номере «Художественного журнала».

Примечания

[1] Платонов А. Чевенгур. Munchen: ImWerdenVerlag, 2006. С. 31

[2] См. Тимофеева О. Модерн, время ада. «Неприкосновенный запас», № 1. «Я предлагаю использовать понятие катастрофическая петля для характеристики времени модерна, или, попросту говоря, капитализма…» «…Важно при этом, что модерн, привычно ассоциировавшийся с линейной концепцией истории как прогресса, обнаруживает своего рода цикличность. Но это не цикличность повторяющегося времени, характерная для архаических или домодерных обществ, а петля, затягивающаяся вокруг времени как такового». Доступно по http://magazines.russ.ru/nz/2015/99/9t-pr.html.

[3] «Юный техник», № 12, 1984.

[4] Дословно с немецкого — окружающий мир.

[5] Князева Е. Понятие «Umwelt» Якоба фон Икскюля и его значимость для современной эпистемологии.

[6] «Воспринимать все влияния, ото всех точек всех тел, значило бы опуститься до состояния материального предмета. Воспринимать сознательно — значит выбирать, и сознание состоит, прежде всего, в этом практическом различении». Бергсон А. Материя и память. М.: Московский клуб, 1992, C. 187. Цитируется по Князева Е. Понятие «Umwelt» Якоба фон Икскюля и его значимость для современной эпистемологии.

[7] Князева Е. Биосемиотика: истоки междисциплинарного направления.

[8] Гваттари Ф. Три экологии. Доступно по https://syg.ma/3ecologies

[9] Торчинов Е. Философия буддизма Махаяны. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2002.

[10] Матурана У., Варела Ф. Древо познания: биологические корни человеческого понимания. М.: Прогресс-Традиция, 2001.

[11] «Проблема объяснения того, каким образом какая-либо физическая система (например, мозг) способна порождать субъективный опыт» — по Васильев В. Трудная проблема сознания. М.: Прогресс-Традиция, 2009

[12] Мареев С. Из истории советской философии: Лукач-Выготский-Ильенков. M.: Культурная революция, 2008.

Author

inn cherie
Fyodor
Галина Рымбу
+9
Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About