На ВДНХ вовсю идет фестиваль «Вдохновение» с интересной российской и зарубежной театральной программой, собранной критиком и продюсером Романом Должанским и актрисой Ингеборгой Дапкунайте. Главным событием считается спектакль Situation Rooms швейцарско-немецкой театральной компании Rimini Protokoll, за пару последних лет стать ставшей любимицей передовой российской публики (и даже не только столичной: «Remote X» кроме Петербурга и Москвы идет в этом году в Перми, «100% City» провели Воронеже, спектакль «В гостях. Европа» фестиваль «Территория» привозил в Екатеринбург и еще привезет в Красноярск).

Situation Rooms — классика RP, идущая с 2013 года и получившая не одну награду. В ней так же нет актеров, зрители сами являются участниками и партнерами друг другу. Так же все построено на технологиях и их безупречной отлаженности: здесь в руки двадцати участникам дают двадцать планшетов, на которые сняты перемещения двадцати прототипов-свидетелей в том же пространстве, и ты следуешь путем то одного, то другого, сталкиваясь с почти теми же «персонажами» и «ситуациями», что и они в их задокументированном закольцованном променаде. Все время спектакля, однако, не покидает странное ощущение: если тема и драматургия спектакля (а рассказывают здесь реальные люди о реальном участии в разных вооруженных конфликтах, причем с совершенно разных и не всегда явных сторон — от запуска дронов над Пакистаном до банковских инвестиций в Германии и варки борща на секретном предприятии в Перми) хватают в сегодняшней России за горло, то технология просмотра и перемещения кажется неожиданно устаревшей. Причем к другим, более активным, правилам игры приучили нас в том числе сами Rimini. И, кстати, Ксения Перетрухина, инсталляции которой («Театр зрителя») в самом ВДНХ, в рамках того же фестиваля, кажется куда более современным и живым высказыванием.

Смущают две вещи. Первая, которую отмечают многие зрители: необходимость постоянно следить за инструкциями, за совпадением того, что на экране и того, что перед тобой — причем не ради перфекционизма, а чтобы не нарушить ход спектакля для других зрителей: здесь ты заблудишься и не возьмешь пальто, а в другой комнате тебя не встретит другой зритель и не пожмет руку, и т.п. Чтобы не допустить тотального рассинхрона, в каждой комнате есть маркированный запасный выход, где милые администраторы/помощники/волонтеры встретят тебя и, посмотрев на экран, проводят до нужного места, но эта необходимость постоянно следить за экраном и не дай бог отвлечься — а то пропустишь, в какую сторону тебе смотреть/идти/трогать, страшно утомляет. Причем случай, когда она не утомляет, а развлекает, так же вызывает вопросы.

Концептуально в этом что-то даже есть: если ты чувствуешь свою ответственность перед другими участниками, значит, ты чувствуешь себя с ними звеньями одной цепи, и меришь свои поступки этически, а это в частности то, что спектакль хочет показать нам: мы все в одной цепочке, и многие плохие поступки случаются там, где целью называется общее благо, или тогда, когда они нужны для того, чтобы совершить доброе или никак вроде бы не настроенное политически дело. И дроны стреляют по мирным жителям, а банки не отказываются от финансирования вооружения, пока это легально и приносит им и их вкладчикам (даже если они против) деньги, а значит, и средства на образование, на жизнь, на мирный бизнес. Выйти из круговорота очень сложно.

В чем же проблема? Зрителю совершенно не дается никакого выбора, нет даже времени на осмысление — ни рассказов, ни альтернатив. Да и если просто повести себя против системы спектакля — саботаж чего это будет? Тебе просто рассказывают 10 (за раз ты слушаешь половину от записанных, да) разных историй, помещая немного в шкуры рассказчиков, дают объемное видение проблемы. Но эти рассказчики принимали решения, иногда очень сложные. Так что ты оказываешься в принципиально не равных положениях с прототипом, как и остальные участники. Условно говоря, в названном иммерсионным спектакле тебе дают роль не персонажа, а актера-марионетки. И в итоге ты не проживаешь истории, а скользишь по ним. И декорационный джойстик или угол мастерской по изготовлению оружия вызывают ощущение аттракциона, участие в котором ничего не значит, никак морально тебя не характеризует. Соотносить эти истории с собой, жизнью своей и окружающих здесь также нет времени — вся рефлексия вынесена на потом. Что возможно, но в последнее время мы привыкли к другому: в работах упомянутой выше Ксении Перетрухиной, Дмитрия Волкострелова (и их совместных), Всеволода Лисовского, Семена Александровского, целой плеяды художников и режиссеров, дается много времени на скуку и на осознание себя в предложенном пространстве и времени и вообще, реальные предметы втягивают тебя в рефлексию и сопоставление со своей реальной жизнью, не становясь кинодекорацией. Здесь же тайминг не предполагает твоей саморефлексии прямо в спектакле, отделяя физическую динамику (ритм перемещений ого-го какой, и прослушать кого-то больше, кого-то меньше, задержавшись в зацепившей комнате, скажем, ты, опять же, не можешь) от ментальной, вынесенной на потом.

Может, конечно, думать надо быстрей и нас слишком избаловали, но привычка к медленному смотрению (по аналогии с медленным чтением), привитая нам, в этом спектакле работает против должного восприятия, потому как часть текста можно пропустить, задумавшись, и так же задумавшись — пропустить нужный ход и быть вынужденным совсем выйти из пространства. Пропуск текста же здесь вряд ли является художественной интенцией, он ничего не прибавляет.

Вторая вещь — это собственно планшеты и что показывают на них. Rimini пошли по неочевидному и интересному, на самом деле, пути: в наушниках мы слышим рассказ того же человека, чей визуальный и тактильный маршрут мы повторяем по экрану, но если рассказ — автобиографический и документальный, то променад — уже в декорациях, хотя и повторяющих прототипические места действия, где все ходят уже с планшетами в руками, то есть уже в спектакле. Такая игра с документальным и игровым напомнила Cargo X, где два реальных дальнобойщика рассказывают действительные истории из своей жизни и действительно везут грузовик, но везут зрителей, а не грузы, и не через всю страну по ухабам, а по периферии одного знакомого всем города, и виды этого города чередуются с заснятыми видео, специально разрушая линейность.

В Situation Rooms эта театральность возникла уже на этапе названия: SR — это не только специально сооруженные сценки для ситуаций, в которых могут участвовать зрители, вспоминается и выбор именно слова «ситуации» для своих делегированных перформансов Тино Сегалом, но и пункт наблюдения за военными действиями в Белом доме, откуда иконическим кадром стала одноименная фотография online-просмотра первых лиц, включая Барака Обаму и Хилари Клинтон, миссии по убийству Осамы Бен-Ладена. Фотография эта помещена, кстати, в каталог спектакля (по ссылке, кстати, только английский и без нее, зато сразу только на английском), который можно пролистать, выйдя со спектакля, и там же почитать про героев спектакля. В каталоге напрямую сказано: там была война как театр, мы же делаем театр войны. Вот это заявление и вызывает вопрос.

Театральность сегодняшних военных процессов, когда модели танка красиво помещаются на всеобщее обозрения или устраиваются выставки оружия, лучших достижений военпрома, как любых других достижений народного хозяйства (ВДНХ тут лучшее место проведения), когда потенциальных жертв видно только на экране, а не вживую, в спектакле больше всего и глубоко осмысляется. Но театр ли это войны? Нет здесь агрессивности и милитаризма театра, зрители мило друг другу улыбаются, даже когда делают вид, что обыскивают друг друга — ну так ведь не обыскивают действительно, а делают вид. Максимальным вторжением в мое пространство было наклеивание на руку желтой метки — так врач обозначает, что операцию пациенту (в тот момент — мне) в военном госпитале можно отложить. Но на экране рука героя была приподнята, более того, до этого я слушала рассказ этого же доктора, так что и к этому вторжению оказалась совершенно, чтобы не сказать слишком, готова. То есть внутри спектакля никакого действия сам зритель не предпринимает и другие действия на себе не испытывает.

Несмотря на променад и необычность простанств, это классический театр, где от тебя мало что зависит в процессе. Это, в общем неплохо, но нужно так и сознаться, что Rimini мы любим за виртуозность формы, которая достигается за счет отсутствия свободы маневра со стороны зрителя или его тщательного контролирования. Эта гладкость и совершенность, собственно, и поражает в спектакле о войне. Здесь просто нет точки, когда что-то можно было бы изменить. И ты сам поставлен в ситуацию пассивного наблюдателя, телевизионного зрителя, который только следит за информацией и видит все ужасающие события, сидя на своем диване, пребывая при этом в комфорте и безопасности (иллюзорной, но тем не менее).

И на этом фоне как раз сцена с экраном — не планшета, а компьютера одного из героев — прорывается сквозь этот комфорт. Ты видишь демонстрантов и что с ними происходит. В другой стране. Но думаешь о своей и о пытках, которые происходят под боком у тебя. Рядом стоит табличка «не отворачивайтесь». Это видео прорывается своей фактичностью, не-реконструированным визуальным опытом. И при этом ситуация оказывается не просто помещением тебя в ситуацию другого, а повторением нашего сегодняшнего локального бытия, в котором мы смотрим за насилием над согражданами в телеграме и на youtube. И пребываем в оцепении на дистанции, не понимая, что мы можем сделать. Герой рассказа смотрит ролики из другой страны и так узнает о том, что происходит дома. И вернуться он не может.

Кажется, это была Сирия?

Вот этот момент врезается глубоко. Как образ всего спектакля — пацифистского высказывания, где военная круговерть оказывается сцеплена с технологической и эстетической виртуозностью, так что ни одну из них участие в спектакле не подрывает.

И, пожалуй, именно это парадоксально делает показ спектакля сегодня в Москве значимым. Он наглядно демонстрирует, как легко можно быть против войны дистанционно, и как включенность в социально-политический контекст, и даже протест, не приближает конец агрессии. Situation Rooms как идеальный порочный круг силы и бессилия.