СМЕРТЬ В ФЕССАЛИИ

Из всех богов лишь Смерть к дарам бесчувственна…

Эсхил, Фрагменты, «Ниоба»

Прощай, светильник дня, алфейский факел!
Меня так манят фрукты Персефоны,
Что гимн последний я пою, прощальный!
Он грозен, как на море шторм огромный!
Я поднимаю чашу вод летейских,
Я пью её до дна!
О, Аполлона грустные сезоны,
Когда уходит слава в глубь морскую,
Как дети, в золотую пену волн.
Цветок, что он сорвал, живая дева,
Что он хотел спасти, судьба Итиля,
Он соткан словно свет, поёт как флейта.
О, ласточка, оплачь могилы их!
О, Артемиды ласковые перси.
Мужи, скажите, разве я любил их?
Конечно, песни пьяные прекрасны,
И танцы восхищают, и беседки,
В которых почивает Афродита,
Как море голубые. Боги жутки,
Но сладостен печальный поцелуй!
Так пусть потом не пропоёт луна
Мою историю и не расскажет дева.
Потоком южным унесёт её,
Лесная нимфа позовёт влюблённо,
С ума сошедши: слёзы, смех, любовь,
И больше ничего!
О, мать Деметра, я твою печаль
Несу единственный, отдай мне эту ношу!
Храм из ветвей и земляной алтарь,
Огонь из трав и глиняный кувшин,
Оливковая роща, чтоб связать
Священный пояс в девственном лесу.
Пусть жизнь горит, как тлеющие угли,
Как благовоний дым пред алтарём,
Ни боли, ни забот — пусть умирает!
Один прыжок к отброшенной судьбе,
Где губы пламенеют, грудь сияет
Нежнейшим янтарём, в глазах луна!
В следах печали замирает сердце,
Холодные следы раздвинут листья,
Вокруг мерцают, исчезая, лица.
Снопы гнилые падают на стерни,
Вокруг лишь демоны и Хроноса шаги
Мою живую не обманут душу.
Но сердце видит мать в своём безумьи,
Оно запомнило, кто выловил со дна –
Бесформенный Другой своей любовью.
Кровавый праздник в сумрачной лощине,
Сквозь землю пробирающийся пламень,
Что заглушает жуткий запах ада.
И в эту дикую ночь, когда виноградные листья
Опадали и увивались вокруг моих ног, я пошёл
Как женщина через горы. Бушевал Северный ветер.
Я убил вместе с ними зверя и был очень доволен.
Безумие говорило: О, ужасный свет освещает
Основное событие!
Дикие завихрения достигают лесопосадок.
Эй, каменный Бог ухмыляется криво,
Жесткая дрожь, страдание умоляет
Ударить ещё раз, пристально глядя в глаза.
Мох на холме под буковой рощей –
Поцелуй меня и прижми!
Но почему? Безумие растёт.
Залив лежит и нежится, где волны ласкают как цветы.
Ветра вздыхают легким поцелуем.
И к шелковым беседкам облака
Плывут по солнцу. Торопливой нимфой
Луна взошла. Я умираю, ждите!
Я знаю твои сказки, Персефона,
Я должен сам вкусить весь этот ужас.
Когда Аид проскачет вдаль по мысу
И тело бледное моё подхватит
На середине песни, и утащит
От славы Аполлона.
Но половина дня сокрыта богом,
Как Артемида тёмны эти ночи,
Четырнадцать ночей сочатся мраком.
В другой стране безоблачно сияет,
И стрелы там находят цель другую.
Так расцветает день на Ахероне.
Не знаю, чем окажется тот мир,
Куда Гермес меня ведёт, не знаю.
Но сердце не исссохнет, если бухты
Останутся, и я найду там друга.
Какая-то бессмертная любовь
Меня, нагнувшись, бледно поцелует.
Вдобавок, возродившись, Аполлон
Пылает с рёвом утреннего моря,
Восстав из серой меловой темницы
С железными решётками. Лицо
Его над пастбищем, в росе из бриллиантов
Сияет для меня!
Страсть и поэзию почти что сорок лет
Земля из уст моих с улыбкой принимала.
Возможно, в сорок нужно по-другому
Петь, танцевать, менять тональность вздохов?
Взойти на холм в Фессалии, стать мудрым,
«Таласса!» прокричать.

Перевод Екатерина Дайс

Иллюстрация Жорж Барбье