Не сговариваясь с Бьерном и Хиллой Бехерами, которые во второй половине XX века задумали снять архивы технических зданий в Германии, я решил сделать собственную, маленькую типологию промышленных конструкций в несколько более романтическом ключе, нежели основоположники Дюссельдорфской школы фотографии. Известные произведения которой отличаются отсутствием привычной красоты, событий, иерархии ценностей внутри кадра, наличием отстраненности, бледности и бритвенной резкости по всему полю изображения. Бехеры, как и их выдающиеся ученики — Андреас Гурски, Томас Штрут, Томас Руфф и другие — проповедовали дистанцирование, а не погружение в ту или иную социальную проблематику, говорили нам о том, как важно иногда посмотреть на всё со стороны.

Как и в предыдущих сериях про порт и ТЭЦ, моя работа здесь — переставить акценты, освободить человека от инфантилизма и забвения, напомнить ему, что помимо него есть вещи, неподконтрольные ему. Нельзя приручить все актуальные процессы и вписаться в каждый. В отличие от земли, воду, огонь и воздух нельзя подчинить человеческим рукам, из них нельзя что-то вылепить. Когда видим гидроэлектростанцию, мельницу, вырытый канал, кажется, что таким образом можно попробовать сделать фигуру/скульптуру из воды. Эта попытка обуздать стихию таким образом, чтоб остановить ее, трансформировать, нарушить природный ход ее течения или создать новый. Хотя множество ГЭС функционируют в полном, задуманном объеме, внимание привлекают законсервированные образцы. Они кажутся живым объектом искусства, устройством, которое создали для конкретных целей, а сейчас они не работают, молча стоят, как вечные памятники своей эпохе.

Та же история, что и с ТЭЦ. Здесь невообразимо странно находиться. Холод, камень и вода своим напором создают ощущение некоторой незащищенности, как будто здесь ты ничего не можешь, стихия делает свое дело, а ты просто молча стоишь и миришься с её превосходством. Вода пробивается сквозь толщу бетонных и металлических блоков и продолжает жить в новом виде, так как видимый уровень реки (в терминологии «бьеф») и ландшафта меняется после плотины. Шум падения воды закрывает собой остальную музыку места: крики детей, мат рыбаков, пение птиц. Детские тоска о долго наполняющейся горячей ванне и детский страх — упасть в воду с большой высоты, тем хуже, если она ледяная, или берег далеко.

С другой стороны, всегда сохраняется интенция пребывания в экстремальных, опасных условиях с глазу на глаз с местами, которыми ты не управляешь, где нельзя включить свет, вызвать такси или заказать пиццу. Также важно подчеркнуть психологический аспект — убегание из города, от невзгод, токсичности людей. Эдакий эскапизм заложника урбанизации, также компенсация собственного стресса и поиск нового (или старого) рая. Город, как символ тюрьмы, кажется местом, из которого жизненно необходимо совершить побег. Не нова и эта тенденция, ведь симпл ливинг, дауншифтинг, минимализм и прочее давно стали способом обретения себя в новом мире, очищенном от информационных потоков и клипового мышления.

Создает большое давление эгоистическая сосредоточенность современного культурного сообщества на социальности, гендерах, урбанизме, психологизации и философизации феноменов, в которых участвует человек. Что бы ни было современно, в нем должен проявлять себя гражданин, семьянин, деятель, жертва и тд. Акционизм, перформанс, бодипозитив, феминизм, набивший оскомину постмодернизм, повсеместный андерграунд и другие направления свободного, часто ироничного волеизъявления, описывают, критикуют деятельность людей в обществе своих сородичей. Это безусловно важный этап рефлексии культуры. Таковы правила, которые пытаются постулировать институции современного искусства. Но не сплошная ли это апология жизни, силы, целей человека? Повсюду антропоцен. Хорошо забытые старые — протагоровское «человек есть мера всех вещей» и «cogito ergo sum». Человек — основной вопрос философии, согласно Канту.

Кажется, что мы всемогущи и нам всё дано — чувственный опыт и интеллигибельность. А вот звук упавшего дерева в пустом лесу никто не услышит, ведь там никого нет? Спрашивают одни. Они согласятся, так как звук — физическая величина, доступная только органам слуха живых существ. Другие (например, авторы течения «спекулятивный реализм») ответят, что в доисторические времена пространство и время могли быть совсем непохожи на наши, ведь не было того, кто мог их увидеть и описать. Мир не всегда должен коррелировать только с нашим представлением о нём. Иногда хочется (или случайно получается) открыть его самость. Жамевю — это состояние противоположное дежавю. То есть это тогда, когда кажется, что впервые видишь знакомую вещь. Чувство пугающее, но иногда приятное и завораживающее. Понимать, что ничего ты не знаешь. Стоя здесь, возле этих причудливых сооружений ГЭС или в забытом богом лесу, очищаешься и забываешь всё, что знал. Думать и знать здесь вообще не хочется. Это разгружает мозг, обнажает естество. Лучшим описанием к этой серии было бы отсутствие любого описания и просто приглашение побывать в этих местах. Хорошего лета.

Текст и фотографии: Федор Поляков.