2023 год независимые активисты и активистки из разных республик, входящих в состав РФ, объявили годом деколонизации. Деколонизация — это открытый разговор о российской экспансии и колониальном наследии, о лишении права на идентичность, о свободе, о борьбе с расизмом и ксенофобией. Это возвращение памяти и признание всего ужаса, с которым сталкивались и продолжают сталкиваться народы населяющие территорию России.

Анна Зуева, бурятская журналистка, специально для Феминистского Антивоенного Сопротивления собрала монологи трёх бурятских женщин о том, с чем им приходится сталкиваться, будучи нерусскими в России, и как война повлияла на их жизнь.

Туяна, Иркутская область

Я этническая бурятка, последние 15 лет живу в Москве. Быть азиаткой в России — значит сталкиваться с постоянной дискриминаций, унижением, бытовым расизмом. Недавно я покупала фрукты в киоске, набирала груши в пакет. Зашла женщина и попросила завешать ей яблок. Ее не смутило то, что я не стою за прилавком, а нахожусь на стороне покупателя, набирая себе фрукты. Для этой женщины главным показателем является моя раса. И только на этом основании она посчитала, что я продавщица.

То есть россияне, имеющие славянский фенотип, привыкли считать, что азиаты в России — это обслуживающий персонал. Хотя в нашей стране живет около двух миллионов азиатов — граждан России.

Поэтому нарратив кремлёвской пропаганды про денацификацию Украины циничный и лицемерный. Эта военная цель, которую заявил президент, совершенно расходится с проводимой им политикой в отношении коренных народов России.

Я почти весь день 24 февраля прошлого года провела на работе. Про войну узнала только вечером, когда возвращалась на метро домой. Я разрыдалась прямо в вагоне. Я никогда не могла подумать, что в моей жизни может случиться война. Я была в ступоре, смятении, тревоге. Спустя пару недель приняла участие в акции ФАС «Тихий пикет» — развешивала зеленые ленты по маршруту своего передвижения, на асфальте рисовала мелом лозунги «Нет войне», «Гаага», «свобода слова, совести и собраний». Однажды в начале марта я отважилась пойти на антивоенный митинг, но в метро прочла, что пацифистов начали задерживать. Я проехала еще пару станций, чтобы не оказаться в эпицентре событий, вышла и прикрепила антивоенный плакат на рюкзак. На одной его стороне было написано «Миру мир!», а на второй я нарисовала бурятку и украинку, они обнимали друг друга, там же на старомонгольском было написано «Мир». Прошла с ним пешком до места сбора того самого митинга, но там уже всё зачистили. Это был такой сюр — я иду по городу, вокруг очень много автозаков, полицейских, а центральные улицы, которые обычно бурлят, опустели.

Мне невыносимо от мысли, что военнослужащих этнических бурят, проживающих в республике Бурятии, Иркутской области и Забайкальском крае, умирает в непропорционально большом количестве, чем этнических русских. Некоторые скажут: в абсолютном выражении потери русских больше. Однако нужно учитывать не только абсолютные, но и относительные показатели. На 10 тысяч населения бурят умирает больше, чем русских. Важно учитывать и то, что вышеперечисленные регионы бедные. Особенно Бурятия, Усть-Ордынский округ. Мужчины хватаются за любую возможность заработать, несмотря на то, что эта возможность разрушительная и опасная. Кроме того в Бурятии много военных частей — это ведь тоже государственная политика по сохранению и охране своей территории и, конечно, в этих военных частях служат много этнических бурят.

Вербовку бурят на войну облегчает патриархальность бурятской жизни. Немало бурят живут в сельской местности, в тесно связанных между собой общинах, где важно сохранить «лицо» перед своими односельчанами. Ценности коллективного общежития превалируют над индивидуализмом. Например, среднестатистический русский из Тулы может сказать: моя жизнь важнее всего, я уеду после объявления мобилизации в Казахстан. Среднестатистический бурят из деревни Курумканского района скажет: как же я откажусь, если мои соседи уже воюют, я что, трус? Всё это приводит именно к той диспропорции смертности, о которой я сказала выше. Однако не стоит думать, что буряты по своей природе склонны жить вот такими общинами.

Дело в том, что для нерусских народов существует «стеклянный потолок». Буряты и бурятки стоят между выбором: остаться на своем родном месте и чувствовать себя более-менее комфортно, но жить в бедности, либо поехать в Москву на заработки и столкнуться с запредельным уровнем расизма.

Я нахожусь в сложной этической ситуации: с одной стороны, мне безумно жалко украинцев и украинок, которые умирают на войне, и мне стыдно, что мои земляки принимают в этом участие, но с другой стороны я очень сочувствую своим землякам, которые приходят на войну, потому что они поставлены в такие условия. Это нисколько не свободный выбор! Это не снимает с них личной ответственности, но, рассматривая все эти дискриминационные факторы, мы должны понимать, что эта война колониальная: метрополия препятствует самостоятельности бывшей колонии, используя человеческие ресурсы других колоний, финансируя войну доходами от нефтегазовых ресурсов третьих колоний.

Арьяна, республика Бурятия

Я помню день, когда объявили о начале военной операции. Мы шли на день рождения, но настроения праздновать его не было. Все компании за соседними столиками обсуждали новости. Кто-то старался продолжать веселье, но в глазах у всех был страх и печаль.

Я надеялась, что катастрофа скоро закончится, но она шла и шла. Я плакала каждый день в течение первой недели, казалось, что все мои планы и внутренний порядок полностью разрушились. Чем больше я читала новости, тем страшнее мне становилось. Тогда я в первый раз начала пить успокоительные, потому что уже не справлялась с ужасными чувствами.

В марте мы с семьей переехали в другую страну. У нас ничего не было, только мы друг у друга. Навалились проблемы, причем разом: куда отдать ребёнка в школу, как снять квартиру, ведь жильё было очень дорогим. Нам помогали друзья и родственники мужа.

Мне было очень сложно в новой стране. Было странно видеть улыбающихся людей на улице. Казалось, что я больше не могу улыбаться. Во мне всё меняется, я чувствую, как становлюсь другим человеком. Такие события бесследно не проходят.

С февраля по июнь я жадно следила за военными сводками и новостями.

Мне хотелось услышать или прочитать, что не всё потеряно и скоро мы сможем вернуться на родину. Но никто не давал такой надежды.

В сентябре, когда объявили мобилизацию, я испытала очередной шок. Я всё это время не переставала верить в прекрасное далёко. Я слушала обращение президента и снова плакала. Мне хотелось помочь каждому, кто приедет в ту страну, где я оказалась. Я и мой муж не могли сидеть на месте и жить свою обычную жизнь. Мы помогали людям, бегущим от мобилизации, информационно и предлагали им переночевать у нас и наших друзей. Было страшно смотреть, как много парней из Бурятии приезжают с потерянными глазами и рюкзаком за плечами. Я встречала мужчин, которые были вынуждены оставить семью и работу, они были абсолютно растеряны.

Чем дольше я нахожусь не в России, тем больше я туда хочу. Я очень скучаю. Это наша Родина — несмотря на все проблемы, на то, что многое не так, ты понимаешь, что это твой дом. Я учусь искать опору внутри, так как понимаю, что мы живем во время хаоса и надо научиться существовать в нём. Это сложное время учит меня любить, несмотря на обстоятельства, радоваться сегодняшнему дню и жить.

Сэсэг, республика Бурятия

В начале января 2022 года я была в гостях у родственников, и выяснилось, что мужа одной из моих сестер — профессионального военного — отправили на границу с Украиной. Я опешила. А 24 февраля началась война и всё встало на свои места: военных отправляли на границу в декабре–январе вовсе не на учения. Первые несколько месяцев я не могла поверить в происходящее, я стала наблюдательницей этой катастрофы, было невыносимо читать новости, которые публиковали независимые медиа.

Сейчас мне 21 год. В 18 я впервые пошла голосовать на выборах, а в 19 лет ходила на акции протеста, которые проходили в Улан-Удэ. Мне хотелось, чтобы в моей стране случились перемены, поэтому я считала своим долгом выходить на митинги. Но, увы, мне и другим россиянам не удалось что-то поменять.

Бурятия — маленький регион на Дальнем Востоке России. В республике живет один миллион человек. Мне кажется, что у нас уже нет семьи, которая не потеряла бы близкого человека во время этой войны. Республика входит в пятерку регионов, из которых гибнет больше всего военнослужащих и мобилизованных. В национальных республиках за умерших на фронте военнослужащих дают муку, пельмени, дрова и баранов. Когда я читаю эти новости, моему возмущению и гневу нет предела!

Нарратив кремлевской пропаганды про «боевых бурят Путина», появившийся в 2014 году, меня угнетает. Не все буряты и бурятки поддерживают вторжение в Украину. Однако сейчас, когда началась полномасштабная война, этот нарратив вновь всплыл и открыл глаза нерусским народам. Мы поняли, в каком ужасном положении находимся, живя в России. Мы осознали, что буряты заключают контракты с Министерством обороны не от хорошей жизни.

Это жуткое осмысление — что Москва выкачивает ресурсы из Бурятии, оставляя её ни с чем — произошло, и теперь нам нужно предпринимать усилия, чтобы сделать отношения центра и периферии равными и справедливыми.

В августе я поступила в университет в Монголии, а в конце сентября, когда началась мобилизация и огромное количество бурят и буряток приехали в Улан-Батор, у меня было ощущение, что я падаю в пропасть. Я словно лечу и не могу упасть. Буряты спустя сто лет вновь повторили массовый исход из Бурятии в Монголию. Стали приезжать мои друзья и подруги из Улан-Удэ, я старалась помочь всем, чем могла — консультировала тех, кто хотел поступить в монгольские ВУЗы, подсказывала, где поменять рубли на тугрики, налаживала связи в эмигрантском сообществе. По некоторым данным около 20 тысяч жителей Бурятии въехали в Монголию в конце сентября. Сейчас в Улан-Баторе осталось около 5 тысяч российских эмигрантов, остальные использовали его как транзитный город и отправились дальше — в США, Юго-Восточную Азию, ЕС.

Весь этот год, что идет война, я замечаю, что всё как будто на своих местах, но никогда уже не будет прежним. Мои друзья словно играют в нормальную жизнь, хотя внутри у каждого горечь и боль. Мы пытаемся держаться за что-то хорошее, что у нас осталось, и друг за друга, это очень поддерживает.

Война сделала меня жёстче в плане политического и национального контекстов.

Раньше я сдерживала и успокаивала себя, была терпимой к бытовому расизму, нарушению своих прав и положения. Сейчас я не позволяю другим обращаться с собою некорректно и недостойно, отстаиваю личные границы сразу.

Другие материалы:

«Пока нас помнят, мы живём»: чеченские женщины об опыте двух войн и о пропавших близких

Записки российской азиатки: Почему нам стоит деколонизировать красоту?