Светлана Ганнушкина — руководитель сети «Миграция и право» от «Мемориала» и учредитель комитета «Гражданское содействие». Это первая правозащитная организация в России, которая оказывает помощь переселенцам и беженцам в России. С начала полномасштабной войны комитет беспрерывно работает, несмотря на репрессивный статус «иноагентов» и на огромный поток переселенцев — и количество нуждающихся в помощи только растёт. Они находятся в очень уязвимом положении, и для некоторых пребывание в России становится небезопасным.

Правозащитница рассказала ФАС о том, через что проходят украинцы в России прямо сейчас и как к ним относится государство.

Как поменялось «Гражданское содействие» за год войны

С нашей организацией произошли самые разные истории: у нас был обыск, к нам не раз приходила прокуратура, нас выселили из старого помещения, которое нам когда-то бесплатно предоставили по требованию Медведева. Короче говоря, происходит то же, что и со всеми организациями. Нас, разумеется, уже давно признали иностранными агентами, а 23 декабря иностранным агентом признали меня лично. Всё это накладывает отпечаток на работу: это создаёт очень много дополнительной отчётности. Но фактически мы ни на один день не прекращали работать. Сначала мы переехали в платный офис, но затем одна организация дала нам свой офис в бесплатную аренду на год. Пока мы там живём в неожиданно хороших для нас условиях.

Внимание общества к нашей организации «Гражданское содействие» возросло многократно. Вчера я смотрела распечатку пожертвований, и если с 2014 года это был миллион, максимум два миллиона, то только за этот год частных пожертвований у нас 22 миллиона рублей.

Люди чувствуют потребность помогать. Всего мы собрали более 30 миллионов рублей. Некоторые организации, даже государственные, как ни странно, нам жертвовали — не буду их называть. Однажды нам написал бизнесмен, спросил: «Сколько примете продуктов»? Я ответила, что сколько отправит, столько и примем. Он прислал нам самолётом два раза по полторы тонны [гуманитарной помощи]. Он очень хотел помочь беженцам — в основном украинским, но не возражал, чтобы мы часть отдали нашим традиционным афганцам, сирийцам, африканцам и центральным азиатам. Он просил не называть его имени и был недоволен, когда в нашем видео засветились коробки с продуктами от его фирмы. Человек доброе дело делает, но он боится реакции власти. А какая может быть реакция власти на то, что человек пожертвовал продукты беженцам? Он опасается, что возникнут вопросы: почему им, а не в армию. Поэтому у нас нет ощущения, что все поддерживают войну. Мы ощущаем, что люди хотят быть на стороне добра, и один из способов — это помочь организации.

В каких условиях живут переселенцы

Поток беженцев огромный, и в 2023 году он вообще не спадает. На сегодняшний день мы приняли 12 тысяч человек. Основная наша беда — огромные очереди. Не всегда нуждающихся людей получается принять без очереди. Люди сидят, сердятся, огорчаются, и не всегда можно разглядеть человека, который плохо себя чувствует, выделить маленьких детей. А делать запись — это очень сложно, потому что не все могут записаться, не у всех даже телефоны есть. В общем, поругивают нас довольно лихо. Но и очень многие благодарят, долго потом остаются на связи. Есть бакинская армянка, которой мы помогли ещё в 1990 — она до сих пор регулярно звонит мне. А когда нас ругают, я на это не обижаюсь, я считаю, что это нормально. Меня огорчает, когда кто-то из сотрудников говорит: «Мы этому человеку достаточно помогли». Мы достаточно помочь не можем никому.

По недавнему сообщению управления Верховного Комиссара ООН, который ориентируется на данные Росстата и МВД, на нашей территории находится 2 миллиона 800 тысяч украинских граждан. Я не знаю, включали ли они те районы, которые они сейчас ни с того, и с сего начали считать территорией России. Я в этой цифре не уверена: я думаю, что она меньше, но 1-2 миллиона беженцев есть.

Под государственной опекой оказался очень небольшой процент людей [в эти данные не включены депортированные дети и украинцы, находящиеся в заключении — прим. ред.]. В России более 100 пунктов временного размещения, но живёт там всего 38 тысяч человек. Те ПВРы, в которых всё хорошо организовано, с удовольствием принимают помощь. В тех ПВРах, откуда идут бесконечные жалобы, волонтёрский труд не принимается. Они даже отказываются принять вещи. Оттуда люди бегут.

Чаще люди устраиваются сами, а это говорит о том, что большинство находит здесь родственников, знакомых или связи. Некоторые россияне принимают беженцев у себя дома. Это достаточно опасно, потому что иногда люди не оценивают свои возможности и свою толерантность в порыве сделать доброе дело. Мы с большой опаской рекомендуем конкретных людей — только если мы знаем их лично. А кто-то приезжает к тем, кто уже сам перебрался сюда в 2014.

Однажды мне позвонила семья, которая здесь живёт с 2014 года — их трое человек, и они снимают комнату 15 метров в каком-то полулегальном общежитии. К ним приехали пять родственников, двое из которых были ранены. И вот медицинская помощь — тоже проблема. Они обратились в больницу, им была оказана экстренная помощь, а потом их выписывают, и в эпикризе написано: «Выписан на домашнее наблюдение». Но какой может быть домашний уход, если дома нет? Нужно было, чтобы ходила медсестра делать перевязки в общежитие. И за каждую перевязку раненым — её нужно делать через день — они платили по три тысячи.

Потом женщина из этой семьи приходила за деньгами на зимнюю одежду. Комиссариат ООН выделил нам 4 миллиона рублей на уязвимые группы: пожилых, детей и инвалидов. Но нужно было с каждого получить доказательство, что он подходит под категорию. С детьми понятно, а вот с пенсионерами сложнее: у многих нет удостоверения. Так что условия бывают разные, бывает очень тяжело.

Чем отличается опыт женского беженства от мужского

Что касается женщин — им тяжело, на них ложится огромная, где-то двойная нагрузка. Особенно, когда женщины остаются одни, без поддержки. Но, с другой стороны, женщины оказываются более социально адаптивными, чем мужчины. Женщина, привыкшая жить в патриархальном обществе и чувствующая себя в этом обществе «номером два», может сохранить или даже повысить свой социальный статус, оказавшись в условиях беженства. Потому что её социальные функции никогда, ни при каких условиях не исчезают. Она должна думать о том, чем она будет кормить детей: ей нужно что-то сделать, кого-то одеть, умыть, и всё это ложится на женщину, как и ложилось всегда — её социальный статус сохраняется. Я также видела в Германии, что женщин, освоивших местный язык, приглашают работать переводчицами — и вот уже у них есть работа.

Напротив, социальный статус мужчины из патриархального общества, привыкшего быть «добытчиком» и обеспечивать свою семью, рушится. Он уже не может быть «добытчиком», ему негде заработать, нечем занять себя, и начинаются не только мужские депрессии, но даже инфаркты. Мы это видим и сейчас. Поэтому проблема в том, чтобы занять мужчин, дать им работу и вернуть им положение в их маленьком сообществе, в том числе семье, которое они занимали раньше. Кроме того, больше общаясь с окружающими, женщины быстрее выучивают язык и приобретают социальные связи. Потери социального статуса у мужчин — это огромная проблема, на которую очень мало обращают внимания.

Некоторые мужчины из–за временного понижения своего социального статуса начинают потом мстить женщине. Это мы видели, в частности, после войны в Чечне, где начались «убийства чести».

Один раз мужчина сказал нам, что готов принять к себе домой беженку — якобы женщины «аккуратнее», а у него большая квартира. Когда беженка позвонила ему, она спросила: «А вы ко мне приставать не будете?» Мужчина ответил: «Не знаю».

Как государство обманывает беженцев: «Давай получай гражданство»

Пособия выплачивают очень долго — хотя ещё до 24 февраля ими начали соблазнять уезжать в Россию. Я видела только двух человек, которые получили эти первые 10 тысяч, которые полагались всем. Бюджетные деньги на все эти выплаты даются не во все субъекты Федерации. Москва, например, не получает этих денег. К тому же, обменять гривны на рубли могут только те, кто получил эти 10 тысяч. Эта логика мне совершенно непонятна. Я только одно объяснение этому нашла: те, кто получает эти 10 тысяч, — это как бы уже признанные, «правильные» украинцы в глазах российской власти.

Кроме того, есть указы, подталкивающие к получению российского гражданства. У нас был такой случай: молодой человек приехал учиться в Россию до войны, в элитарный ВУЗ. Он учится уже на четвёртом курсе, и ему нужно сделать дактилоскопию, чтобы ему продлили право пребывания на территории России. Он приходит, и ему говорят: «Тебе не нужно сдавать никакие отпечатки пальцев, тебе нужно принимать российское гражданство». А он не хотел принимать российское гражданство — он хотел отучиться и уехать домой. Ему сказали, что так больше не пойдёт: «Давай получай гражданство».

Мы написали запрос в Управление по делам миграции МВД, и через неделю нам звонят оттуда и говорят, что всё в порядке, что парня пригласили снимать отпечатки пальцев. А ещё через несколько дней я получила ответ, в котором говорилось, что сообщаемая мною информация не подтвердилась. Такие предложения и требования — это незаконно. Понятно, что это политическая причина: власти стремятся заполучить как можно больше новых граждан, как это делали в Абхазии, в Осетии. Там раздавали паспорта направо и налево, а потом с удивлением Путин говорил, как много там, оказывается, наших граждан — мы же должны их защищать. При этом грузины, которые были вынуждены бежать из Абхазии к родственникам в Россию, не получали ничего.

Среди беженцев много тех, кто оказался здесь далеко не по своей воле, кто хочет уехать. Некоторые семьи разлучаются. К сожалению, сейчас нет работы по созданию базы данных, с помощью которой можно было бы выяснить, есть ли в ПВРах мать и ребёнок или нет. Никто этим не занимается, более того, [вывезенные из Украины] дети передаются в приёмные семьи, что считается одним из признаков геноцида, и это недопустимо. Наша Уполномоченная по правам ребёнка Мария Львова-Белова допускала очень странные высказывания по поводу детей, которых она пристроила, и почему-то удивлялась, что украинцы хотят их получить назад. К этому надо привлекать Управление верховного комиссара ООН, они этим занимаются, но всё это делается недостаточно и неорганизованно.

Огромная проблема — это устройство детей в школы. Хотя у нас 43 статья Конституции есть, в ней чётко сказано, что все дети должны учиться. Один наш вице-премьер сказал, что это для граждан, и мне пришлось ему объяснить, что в Конституции, когда что-то для граждан, то так и написано. А если написано «каждый», то значит «все без исключения, находящиеся на нашей территории». У нас каждый имеет право на бесплатное начальное и среднее образование, вплоть до техникумов. И более того, это едва ли не единственная статья конституции, в которой этому праву противопоставлена обязанность: государство и родители обязаны обеспечить посещение школы детьми. Но нам всё время приходится бороться с тем, что детей не берут в школу. У нас специальный проект по этому поводу, нам пришлось открывать «Право на образование».

Фильтрация, СИЗО и семь месяцев за мат: какие существуют риски для украинцев в России

Если выясняется или есть подозрение, что человек воевал на стороне Украины, есть риск привлечения к уголовной ответственности. С этим очень трудно бороться. Очень трудно найти адвоката. Есть риски во время прохождения «фильтрации»: ничто чётко не определено, нет документов, которые определяли бы, как проходит опрос во время пересечения границы. Создалось впечатление, что каждый, кто этим занимается, действует в соответствии со своим характером, и если это доброжелательный человек, то это занимает буквально минуты — иногда беженцы даже рассказывают, как их чаем напоили на границе. А если это чиновник-злодей, то он может и избить, и привлечь к административной ответственности. Какое административное правонарушение может совершить человек, пересекающий границу? Он даже ещё не на территории России.

Человек пересекает границу, и ему дают административный арест. За что? Самое распространённое у нас — это «нарушение порядка пребывания» и «незаконная трудовая деятельность», что вообще абсурдно. Он только прибыл, ещё даже ничего нарушить не мог. Арестовать могут и за нецензурную брань. У меня был человек, с которым полиция очень хотела свести счёты сначала в Москве, потом в Краснодаре, и он семь месяцев суммарно отсидел по административной статье за нецензурную брань. Пока мы не выслали ему адвоката, это не заканчивалось. Нам приходится буквально отбивать людей.

О том, сколько сейчас украинцев находится в СИЗО, трудно получить информацию. Мы узнаём только о тех, о ком сообщают родственники. Есть полные исчезновения, когда мы так и не знаем, куда человек исчез после ареста. Есть случаи привлечения к уголовной ответственности. Вот эта долгая история про неоднократное привлечение к административным арестам — это всегда понятно, чего они хотят: они хотят нарыть что-то, чтобы к уголовной ответственности привлечь. Это классика жанра. Но совсем страшно — это когда человек исчезает, ещё ни разу через УПЧ мне не удавалось добиться информации, куда делся человек, который не прошёл фильтрацию.

Непонятно, как должна проходить фильтрация и как должны выпускать из России. Кого выпускают, по каким документам? У меня знакомый хотел уехать с женой и с ребёнком. Ребёнок здесь родился, и с ним не пропускали через границу, потому что у ребёнка нет украинского паспорта. Ребёнку год. И мы, и украинцы пишем кириллицей, и понять, что написано в паспортах у родителей можно. Тем не менее, ребёнка не выпускали по свидетельству о рождении, потому что у украинского гражданина должен быть паспорт при пересечении границы. Он вернулся с малышом в Москву, проведя на границе больше суток.

Почему там не пустили, а здесь пустили? Это ФСБ-шные штуки, они очень любят, чтобы всё было непонятно, любят проявлять свою власть. И кому жаловаться? Перешёл границу и радуйся.

2 миллиона украинцев в России — и 28 беженцев

В России института беженства фактически не существует, мы Конвенцию 1951 года не выполняем. По данным Росстата, на сентябрь 2022 года статус беженца имеют 294 человека, среди них 28 украинцев. Сейчас украинцы получают статус «временного убежища» — он непостоянный, каждый год назначается пересмотр, и человеку могут отказать в его продлении. Такой статус не даёт никаких прав. Бывает так, что решение о продлении принимают к концу года, проходит месяц, и человек снова остаётся без статуса.

Слава Богу, им хоть дали право работать, раньше и этого не было. И вот это временное убежище на конец 2022 года имели 88 658 человек, среди них 74 450 украинцев. При этом в эти цифры не входят выходцы из Донецкой и Луганской области Украины, они посчитаны отдельно: 8 417 человек по Донецку и 3 811 по Луганску.

Остальные два миллиона украинцев вообще никакую поддержку от государства не получают. Очень многие из этих двух миллионов получили российское гражданство, но сколько именно, я не знаю. Российское гражданство дают направо и налево. Это одна из самых распространённых просьб беженцев. Сказать беженцам, что им кто-то промыл мозги, мы, конечно, не можем. У нас подход такой: когда человек приходит, мы ему говорим, что у него есть несколько вариантов действия. В том числе он может покинуть Россию — и меня очень вдохновляет огромное волонтёрское движение, которое помогает людям выехать из России в Европу.

Мы оказываем первую помощь и затем связываемся с этими волонтёрскими сетями. Они просят их не пиарить, и я их вполне понимаю: некоторых из них уже начали преследовать. У них нет официальной структуры, они не регистрируются, а просто помогают. Это очень вдохновляет. Как люди, которые никогда в жизни не занимались активизмом, организовались с такой скоростью? Это нам всем пример. Это удивительно, и это прекрасно — если тысячи людей так объединились, то у нас есть гражданское общество.

О работе с государством

Мне непонятны обвинения в том, что мы действуем заодно с государством. Было бы лучше, если бы, например, та семья совсем вымоталась и больные без перевязок умерли? Отчасти государство всё-таки помогает. Если что-то хорошее делается, я готова это почерпнуть. Я хочу, как Пастернак, трудиться «со всеми сообща и заодно с правопорядком». Только с последней частью этого стихотворения я не могу согласиться: не хочу держаться параллелью.

Я делю чиновников на нормальных и злодеев. Злодеи — это те, кому удовольствие доставляет отказывать, он это со смаком делает, он так показывает свою власть. А есть совершенно нормальные люди, которым тоже хочется помочь, но у них нет возможности, нет бюджета на конкретную помощь, и они звонят нам. Это даёт нам право тоже в частном порядке обращаться к ним за помощью. Мы обречены работать с государством, и мы хотим этого, потому что нет другого варианта.

Другие материалы:

Аборт в XXI веке — это очень простая процедура: интервью с основательницей «Мартинки»