«Камни в Иуду надо кидать осторожнее — слишком к нему близок Иисус».

Дм. Мережковский

Размышляя над разного рода версиями и гипотезами, тем или иным образом трактующими чудо воскресения Христа (Hermann Reimarus, Heinrich Paulus, David Strauss, Ernest Renan, Albert Schweitzer, Maurice Goguel, Karlheinz Deschner, Gerd Lüdemann, Michael Martin, Robert M. Price, Richard Carrier, Bart D. Ehrman, James A. Metzger и др.), мы пришли к следующему предположению: на кресте вне всякого сомнения был распят сам Иисус из Назарета, но воскресшим Иисусом оказался никто иной, как Иуда Искариот

Именно Иуде, самому одаренному своему сподвижнику, Иисус доверил операцию по извлечению собственного тела из гроба и последующее явление ученикам в образе воскресшего Учителя. К какому-то моменту Иисус стал отчётливо понимать, что ему не избежать расправы, что Синедрион рано или поздно добьётся его умерщвления; он вполне оcозновaл и то, что позиционирование себя среди простых иудеев в качестве Мессии и Сына Божия не приносит должного эффекта и не ровен час может вызвать подстрекаемый Синедрионом самосуд со стороны приверженцев традиционной веры, включая месть изгнанных из храма торжников и стоящих за ними всё тех же священнослужителей. Ведь этим последним своим поступком Иисус лишил на время заработка как самих торговцев, так и жречество, издавна сделавшее религию средством наживы. Возвращение в Галилею также не сулило ничего обнадеживающего, ибо Иисуса там помнили как рядового плотника и первую же попытку возвращения в родные края в мессианском качестве восприняли скептически. И вот, в ответ на растущий в Иудее гнев, Иисус решается на предельно отчаянный шаг — пойти на публичную казнь, демонстративно умереть и при участии своего самого верного и одаренного соратника Иуды Искариота нанести сокрушительный удар по древнему коммерциализированному обрядоверию жителей Иудеи — умерев, воскреснуть, наказав тем самым не признающих его мессианство снобов-священников, членов Синедриона. Ведь еще никто и никогда не воскресал из мертвых! (Воскрешение Лазаря, которое, скорее всего, было выведением его из кратковременного коматозного состояния, было актом, совершенным Иисусом как Мессией, лишь доказывающим божественность последнего, тогда как последующее воскресение самого казнённого Иисуса должно было свершиться без чьего-либо видимого участия, т.е. волею Бога-Отца).

Мы обходим явно напрашивающийся вопрос, подразумевала ли затеянная назареями во главе с Иисусом радикальная религиозная реформа в Иудее изгнание всего состава саддукейского Синедриона из Иерусалимского Второго Храма с последующим приходом на его место в качестве нового священноначалия самих назареев с их обновленной религиозной доктриной, управляемых из–за кулис коалицией фарисеев, ессеев, иродиан и диаспоральных элинизированных иудеев, что могло стать вполне естественным исходом имевшей место схватки между существующим храмовым священноначалием и священнослужителями (коэнами и левитами) и пришедшими из бедной соседней провинции новоявленными толкователями Священного Писания. Ведь цена вопроса была совсем нешуточная — захват главного источника доходов Иудеи, уже тридцать лет как находившейся под властью Рима, храмового сбора (пол-шекеля с каждого взрослого иудея по всему миру, что по весу серебра равнялось полутора римским динариям).

Мы также обходим вопрос, как и почему в тридцатилетнем галилейском плотнике Иисусе, сыне Иосифа и Марии, проснулся дар целительства и вспыхнули мессианские амбиции, полностью изменившие образ жизни Иисуса и сделавшие небольшую группу назареев его убежденными сторонниками и последователями. При этом, нет никаких сомнений в том, что основой веры в собственную избранность (в древнеиудейском дискурсе тождественную богоизбранности, сиречь мессианству) служило для Иисуса его происхождение, возводимое к легендарному царю Израиля и Иудеи псалмопевцу Давиду. Но здесь же необходимо высказать другое важное предположение, одно из ключевых для всего дальнейшего рассуждения, а именно: Иисуса с присоединившимся к группе назареев единственным из всех не галилеянином Иудой Искариотом объединял общий для них обоих дар суггестивного врачевания. Именно эта вдруг открывшая в возрасте тридцати лет способность, вероятно, и пробудила в самом Иисусе ощущение собственной исключительности и острую потребность реализовать своё, связываемое с родословной, мессианское призвание, а с другой — не могло не вызывать ревности, отторжения, гнева со стороны верхушки консервативного духовенства Иудеи. (Особняком стоит история обезглавленного целителя-одиночки Иоанна-Предтечи, послужившего ориентиром группе назареев во главе с Иисусом для прихода из Галилеи в Иудею, Иоанна, первым в Иудее предпринявшим попытку изменения религиозной практики врачевания страждущих на прямые безобрядовые суггестивные методы).

Итак, готовящимся принесением себя в жертву Иисус намерен был прокричать в адрес Синедриона и скептически настроенной части толпы следующее: теперь, когда я воскресну из мертвых, вы неминуемо уверуете в меня, а через меня примите и мою простую, свободную от сотен запретов и условностей веру в Отца моего — невидимого Бога! Я и ученики мои, мы, гонимые вами врачеватели из Галилеи, мы, а не вы, реально исцеляем страждущих одним своим словом и появлением, одним своим взглядом и прикосновением, без шаманских обрядов и строгого выполнения нелепых предписаний. Мы наделены особой благодатью, но вы не верите в нас, вы отрицаете нас, вы отрицаете меня, и поэтому я, Иисус, потомок царя Давида, Сын Человеческий и Сын Божий, вынужден сотворить самое неизъяснимое и самое окончательное своё чудо — воскреснуть после смерти из мертвых!

Как практикующий целитель Иисус доподлинно знал и понимал, что есть такое смерть, и в собственное воскресение не верил, и, как всякий живой человек, боялся казни: «Да минует меня чаша сия…» Но желание произвести невиданное, ошеломляющее впечатление на жителей Иудеи взяло вверх, и Иисус намеренно спровоцировал и ускорил свои арест и казнь. Помимо самого чудесного воскресения нужно было выбрать и наиболее подходящее время для его совершения — отмечаемый иудеями Песах стал для этого идеальным моментом. Презрительное молчание уже пленённого Иисуса в ответ на сакраментальный вопрос прокуратора Иудеи Понтия Пилата «Что есть истина?» подразумевало лишь одно: не задавай, римлянин, мне своих бессмысленных вопросов, ибо не тебе знать, что и ради чего совершается мной, и ни ты, и никто другой не может и не должен помешать исполниться задуманному.

Иисус, будучи лидером группы альтернативных галилейских целителей, отдавал должное тому уникальному дару внушения, которым в его команде обладал только один человек — коренной уроженец Иудеи Иуда Искариот. Поэтому Иисус не сомневался в том, что Иуда, и только он, сумеет убедить и пришедших с ним из Галилеи учеников, и весь народ Иудеи, но, главное, заклятых оппонентов Иисуса — членов Синедриона, в том что именно казненный Иисус из Назарета есть Царь Иудейский, есть Мессия, ибо именно он, Иисус, согласно пророкам, воскрес из мертвых! Отсюда проистекают и три события: первое из них — это граничащее с театральностью и адресованное исключительно Синедриону поцелуйное предательство Учителя Иудой за тридцать сребреников; второе — столь же нарочитый возврат Синедриону в храме полученных тетрадрахм; и, наконец, третье, адресованное уже всему народу Иудеи, — скоропостижное самоубийство предателя, инсценировкой которого сам Иуда обеспечил алиби своему последующему быстрому появлению в облике Иисуса, алиби, необходимое на случай, если кто-то вдруг распознает в нем Иуду Искариота. Уличившему в воскресшем Иисусе Иуду, сказали бы тотчас, что за чушь — Иуда же мертв, он предал Равви за деньги и со стыда удавился! Да, он «удавился», чтобы через одну ночь извлечь из гроба тело Иисуса и явиться близкому кругу в облике Учителя.

Здесь невозможно обойти закономерный вопрос: каким образом Иуда ухитрился сымитировать свой суицид? Удавил ли он вместо себя кого-то, скажем, недавно умершего или даже находившегося при смерти иерусалимского бездомного, либо с этой целью был умерщвлён одинокий паломник, которых в канун Песаха в древнем Иерусалиме было больше в разы, чем всего население этого 60-80-тысячного города? Стоит отметить, что в быту бородатые ближневосточные мужчины во многом внешне походили друг на друга, и после повешения трудно было бы опознать не-Иуду в трупе висельника с сопровождающими странгуляционную асфиксию трупными пятнами, экхимозами век и конъюнктивы глаз, общей одутловатостью и синюшностью, да и сама личность Иуды после казни Иисуса вряд ли могла склонить кого-то к тщательному опознанию останков самоубийцы. В «Деяниях апостолов» имеет место и вторая версия суицида: "…и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его", из которой следует, что кому-то был вспорот живот, и несчастный был брошен на видном месте. Нельзя исключать совмещения обеих опций: если вдруг не сработает версия с повешением, сработает версия с «харакири». Однако совершить в одиночку за день два убийства подряд было бы крайне тяжелой, а скорее всего, абсолютно невыполнимой задачей для Иуды как не для профессионального киллера. И отсюда сразу встает вопрос о возможности существования иных участников операции по инсценированию воскресения Иисуса, точнее, некой группы заинтересованных лиц, чего мы коснёмся ниже.

Теперь же Иуде предстоит операция по вызволению тела Иисуса из гроба и захоронению в заброшенной цистерне или пещере (их сотни вокруг Иерусалима), либо отнесению тела до общего могильника для казенных, что, надо полагать, в одиночку Иуде также было непосилу, и это еще раз наталкивает на мысль, что у Иуды могли или должны были быть помощники. Упоминаемые в каноническом тексте Нового Завета римские солдаты, охранявшие гроб, дабы тело Иисуса не выкрали ученики и не объявили его воскресшим, по-видимому, всё это время спали мертвецким сном где-то поодаль. Как тут навыки суггестивного врачевателя Иуды должны были сработали на «все сто», они были оглушены быстрым внушением и напоенные чем-то типа пасхального седера, но с примесью чего-то с мощным снотворным эффектов. Так что, захоронив тело Иисуса, жен-мироносиц Иуда встречает в одиночестве, сидя на отодвинутом от гроба камне. Но Иуда не спешит повергать женщин в трепет появлением воскресшего и сначала делает пробный шаг: одетый в белое, он предстает перед ними в обличье ангела. Внушение срабатывает. Наивные впечатлительные женщины верят в чудо мгновенно — перед ними ангел, сообщающий о том, что Иисуса во гробе нет. Подготовка грядущей ошеломляющей новости проходит более чем успешно, и дальше делается решающий шаг: проверка силы внушения на ту же, уже подготовленную группу женщин, пришедших ко гробу, которые сейчас спешат обратно в город сообщить остальным членам секты назореев сверхрадостную весть. И вот Иуда догоняет их и предстает перед идущими и возбужденно говорящими женщинами в образе самого воскресшего Иисуса!

Стоп… Тут нельзя не остановиться на самом факте погребения Иисуса не в общей яме для казненных преступников, а в отдельной дорогой вырубленной гробнице, заранее приготовленной еще живому (подчеркиваем, еще живому не казнённому!) Иисусу другом Пилата, членом Синедриона, но и якобы тайным последователем галилейского целителя диаспоральным эллинизированным иудеем Иосифом Аримафейским, человеком весьма и весьма состоятельным. Здесь же заметим: феномен денег болезненным образом разливается по всему Евангелию, имеет своего рода аддитивно-аффективную окраску, и участие в описываемых событиях странной фигуры человека с деньгами Иосифа Аримафейского, а с ним еще и некоего Никодима, человека тоже с очень большими деньгами, наводит на мысль о заказном характере всей этой бесчеловечной инсинуации с распятием и воскресением, в которой Иуда играет лишь роль наёмного исполнителя и координатора-модератора.

Здесь же важно отметить, что стоимость немыслимого даже для обряда погребения царей Иудеи объема никодимовских «смирны и алоэ, литр около ста» (≈ 32,7 кг смеси), предназначенных для погребения Иисуса, равнялась колоссальным по тем временах 1000-1500 динариям, и это выглядит не просто как благочестие, но, скорее, как часть продуманной заранее пиар-акции, оплаченной очень богатыми людьми, вложившими большие деньги в проект “Мессия из Назарета”. Мол, новое движение, приверженцами которого были Никодим и Иосиф Арифамейский — это не какая-то там секта бродячих нищих галилеян, но новая религиозная доктрина, новая истина, которой привержены очень уважаемые, состоятельные и влиятельные люди. По ходу данного рассуждения, еще раз возникает потребность найти ответы на уже поставленные выше вопросы: как Иуда, швырнувший храму обратно свои 30 сребреников, в одиночку совершает одно, а то два убийства, имитируя собственный суицид, а в ночь после шабата один вытаскивает из гробницы тело Иисуса, перетаскивает его минимум на несколько сот метров от гробницы, надежно закапывает и после всего этого, как ни в чем не бывало разыгрывает у гробницы спектакль перед женщинами? Ответ напрашивается сам собой: Иуде помогали нанятые люди, минимум пара человек, «труды» и молчание которых щедро оплатил некто третий. Тогда один или два трупа, выданных за покончившего собой Иуду, становятся делом рук наёмных убийц — помощников Иуды, а не преступлением, непосредственно совершенным самим Иудой. Данная фабула требует своего отдельного тщательного исследования, потенциально способного изменить в корне взгляд на самою природу евангельских событий 7-9 апреля 33 года н.э. (либо по другим версиям 3-5 апреля 30 н.э.), включая и излагаемую нами же здесь точку зрения… Но вернемся к событиям, которые начали происходить непосредственно после того, как Иуда предстал перед группой женщин в образе воскресшего.

Даже если теперь воскресший Иисус не совсем похож на себя прежнего, даже если голос его звучит как-то иначе, это вполне объяснимо: он был подвергнут страшнейшим истязаниям, затем распят, у всех на глазах умер на кресте, и тут вдруг ожил после смерти, несомненно, что вслед за этим в облике ожившего после смерти могли и должны были произойти какие-то изменения. Итак, женщины верят этому, и они потрясены до глубины души. «Не прикасайся ко мне!», — из осторожности говорит «воскресший» поначалу не узнающей в нём Иисуса Марии Магдалине, опасаясь, что тактильный контакт «сбросит» мгновенно включённое внушение, и Магдалина распознает в мужчине не Иисуса, а другого человека (это еще раз подводит к мысли об особых личных отношениях Иисуса и Марии Магдалины, что, впрочем, в данном дискурсе несущественно).

Как только Иуда в роли воскресшего Иисуса понимает, что ему удалось убедить женщин, он, пользуясь случаем, делает еще один подготовительный шаг — предстает во время трапезы в качестве воскресшего двум шедшим вместе с ним в Эммаус мужчинам-попутчикам из числа широкого круга последователей секты назореев, живо обсуждавшим разлетевшийся слух о воскресении Учителя, и, поняв, что внушение срабатывает безотказно, смело является как воскресший Иисус одиннадцати ученикам, в том числе, т.н. двойнику Иисуса Фоме (Близнецу), по всей видимости, имевшему наибольшее внешнее сходство с Иисусом. «Двойник» отказывается верить в воскресение Иисуса, ведь тайно он уже сам лелеет надежду подменить воскресшего Учителя в будущем, используя внешнее сходство с последним. Но Иуда упреждает намерения Фомы. Чтобы прилюдно лишить Фому всяких надежд самостийно выдавать себя за воскресшего Иисуса, Иуда просит вложить пальцы ему в раны. Фома повержен! «Господь мой и Бог мой!», — вырывается из его дрожащих уст… Теперь и он, как и все, верит, что Иисус воскрес. Здесь необходимо подчеркнуть, что кровопотёки на теле Иуды действительно могли возникнуть как реальные стигматы: как обладатель особого дара внушения, Иуда не мог не обладать и гиперлабильной психикой, следовательно, быть подвержен глубокому эмпатическому заражению, и в процессе извлечения из гроба тела своего убиенного соратника, был настолько потрясен и испуган нанесенными тому увечьями, что у Иуды самого в каких-то схожих областях тела временно выступила кровь. Иуда этим невероятно умело воспользовался, лишая Фому последних шансов не верить в воскресение Иисуса. (Данное явление характеризуется гиперреактивностью вегетативной нервной системы и сосудов кожи: сильный стресс → выброс катехоламинов и гистамина → локальное повышение проницаемости капилляров → эритроциты выходят в межклеточное пространство → кровь проступает наружу без нарушения целостности кожи, т.н. диапедезное кровотечение). Необходимо отметить, что Иуда не появляется перед близко знавшими Иисуса людьми в дневное время при ярком освещении: все контакты «воскресшего» с ближайшим окружением Иисуса происходят либо на рассвете, либо в сумерки и вечером при свете одной-двух лампад. Иуда говорит с женщинами и учениками односложными короткими фразами, такими как «мир вам», и его голос теряется среди гомона возбужденных происходящим чудом учеников Иисуса. Но здесь особо важно подчеркнуть, что Иуда не является как «воскресший» матери Иисуса Марии. Казалось бы, уж кого-кого, а своим чудесным воскресением Иисусу следовало обрадовать убитую горем родную мать, но Иуда не совершает столь опрометчивого поступка, понимая, что обмануть мать Иисуса ему будет предельно сложно, и ложь с воскресением из мертвых станет очевидной.

В качестве отступления, позволим себе еще одно предположение: все акторы признания казнённого Иисуса воскресшим помимо сильного эмоционального возбуждения, смешанного со страхом быть также задержанными и подвергнутыми наказанию, находились под воздействием психостимулирующих препаратов пролонгированного действия типа хаомы; это могло случится как накануне казни во время «тайной вечери» путем вкушения учениками из рук Учителя хлебов и испитьем ими вина, так и, в частности, в Эммаусе, где «воскресший Иисус» также накормил двух своих собеседников хлебом, вслед за чем на глазах у них как бы испарился, что может говорить о резко изменённом у сотрапезников под воздействием некоего психостимулятора сознании. Стоит подчеркнуть, что одну из особенностей действия психостимуляторов, психиатрия определяет как символическое мышление — психопатологический симптом, проявляющийся в расстройстве мышления, при котором больной придаёт понятиям аллегорический смысл, совершенно не понятный другим, но имеющий для больного исключительное значение. Именно так, символически, в качестве самосбывающегося ожидания, под воздействием психостимуляторов (возможно, эфедры в качестве прекурсора, смешанной с опиатами и каннабиноидами) и могло быть истолковано появление Иуды как ожившего после казни Иисуса в сознании двух мужчин в Эммаусе, а затем и в сознании всей группы назореев — в обоих случаях в сознании, заранее разогретом ошеломляющей вестью о воскресенье Христа и ожиданием увидеть воскресшего воочию. В свете сказанного, не следует исключать, что психоактивные средства употреблялись самой группой назореев регулярно, включая Иисуса. Возможно, именно отсюда отчасти проистекают обращенные к толпе его полные пафоса и назидательности эмоциональные и порой парадоксальные речения и проповеди, а также периодическое называние себя Сыном Божьим.

В какой-то момент, спустя дней семь-восемь после казни Иисуса, от силы недели через две, Иуда и вероятные заказчики инсинуации с воскресеньем Мессии ясно понимают, что бесконечно манипулировать сознанием окружающих чревато провалом и разоблачением; предстать же открыто перед широкой толпой иудеев в образе воскресшего Иисуса еще более опрометчиво, ибо в народе всегда найдутся те, кто не поверит в обман, и тогда быстрой и жестокой расправы не избежать. Достаться может и тем, кто стоит за всем этим бесчеловечным перформансом. Принимается решение остановить спектакль, ведь уверовавшие в воскресение Иисуса понесли эту весть в народ, и, по слухам, она уже достигла соседнего Дамаска: после Песаха многие возвращались из Иерусалима домой в Сирию, включая Дамаск, и очень быстро слухи о чуде разлетелись по всему региону. Безусловно, эта новость первой достигла и целевой аудитории — саддукейского Синедриона, не произведя должного впечатления на искушенных манипуляторов общественным сознанием собирателей храмового сбора, по преимуществу своему людей в чудеса неверующих. (Здесь же на полях сделаем небольшое отсупление: традиционно исповедуемая иудаизмом вера в единого невидимого бога в когнитивном плане была изначально равносильна неверию в него, что, начиная с Эпохи Просвещения, взрывообразно проявило себя в пантеистических и откровенно атеистических взглядах интеллектуального авангарда Европы, находившимся в культурно-исторической парадигме христианства как одной из трёх аврамических религий, признающих единого бога невидимым и неизреченным. Именно ближе к Эпохе Просвещения, во время неё, затем в атеистическом XIX веке появились самые большие скептические труды по теме воскресенья Христа, такие как «О цели Иисуса и Его учеников» Германа Самуэля Реймарус, опубликованная Лессингом в 1778 г., «Жизнь Иисуса» Генриха Готлоба Паулюса, 1828 г., «Жизнь Иисуса» Давида Фридриха Штрауса, 1836 г., «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана, 1863 г.)

Итак, затея с захватом власти во Втором Храме через новую веру в воскресение распятого на кресте Мессии из Назарета её тайным зачинщикам не удалась, и Иуде ничего не остается, как навсегда покинуть Иерусалим. Теперь его путь лежит в Дамаск, по дороге в который жертвой Иудиного внушения становится один из членов саддукейского Синедриона фарисей Савл, также направляющийся в Дамаск с миссией развеять молниеносно распространяющиеся слухи о воскресении Иисуса из Назарета, а заодно изобличить в Дамаске и уже уверовавших в чудо, дабы выдать их Иерусалиму. Осведомлённые об этом вояже Савла Иосиф Арифамейский и Никодим, а с ними и сам Иуда, решают упредить влиятельного фарисея — ведь их последней надеждой теперь становится именно Дамаск. Савл никогда до этого Иисуса воочию не видел, поэтому и являться ему в зримом образе воскресшего назаретянина бессмысленно, атаковать же на вербально-слуховом уровне куда эффективнее. Савл ошеломлен внезапно постигшей его слепотой и голосом говорящего с ним якобы воскресшего Иисуса! Безусловно, слепота Савла является преувеличением; скорее всего, в данном случae, имело место внезапное расстройство зрения, когда глаза застилает пелена, всё двоится, троится, становится верх дном. Как же удалось этого добиться Иуде? Ответ мы находим в первоисточнике: данное событие с Савлом происходит уже на подходе к Дамаску, дорога от Иерусалима до Дамаска длиною в 220-250 км. на осле, муле или верблюде занимала 3–5 дней, и вряд ли у Савла хватило бы провианта, воды, вина, чтобы на исходе многодневного пути не пополнить запасы у придорожных торговцев или попутчиков и не утолить прямо в дороге жажду и голод. Кем-то из этих торговцев или попутчиков и мог оказаться Иуда. Так что версия с применением сильных психостимулятором в сочетании с внушением работает и здесь. В Деяниях говорится, что «Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск. И три дня он не видел, и не ел, и не пил». Зaметим, что отсутствие желания в течении нескольких дней есть и пить типично для сильной интоксикации. Страх и благодарность за «чудесным образом» вернувшееся ему спустя три дня в Дамаске нормальное зрение делает гонителя назореев истовым приверженцем веры в воскресение Иисуса. Если не получилось заставить поверить весь Синедрион, то удалось заставить поверить одного из самых ревностных противников секты назореев. Да еще какого — гражданина Рима, эллинизированного иудея, говорящего на греческом — практически родном языке одной из самых крупных иудейских диаспор древности. С превращением Савла в апостола Христа Павла — фанатичного поборника веры в воскресение Иисуса — собственно, и берет начало эра христианства как веры в человекобога Иисуса из Назарета.

И все–таки, каким образом локальный религиозный конфликт, спровоцированный небольшой группой людей в далекой римской провинции, стал одним из генеральных религиозно-нравственных и культурных трендов в развитии текущей цивилизационной каденции? По-видимому, глобальный масштаб данное событие смогло обрести именно потому, что Иудея в то время была хоть и отдаленной, но неотъемлемой частью центра мировой цивилизации — Рима, в свою очередь, питавшего свои мировоззренческие корни в колыбели мировой философской мысли Элладе. Возникшая на основе потрясшего современников воскресения казненного Иисуса вера в возможность прямого общения человека с невидимым демиургом мироздания — единым богом-творцом, вера эта, спустя несколько десятилетий после казни Иисуса и удачно инсценированного воскресения, благодатным дождем пролилась на ниву греческой платоновской философии, к тому времени, уже несколько веков как «беременной» идеями единобожия. А ведь платоновская философия была еще и проповедью любви-агапе, которую, апеллируя к жертве Христа на Кресте, христианство расшифрует позже как жертвенную любовь к ближнему. Смерть галилеянина Иисуса, распятого римлянами на кресте, станет высшим воплощением греческого идеала жертвенной любви, отсылающей к платоновскому кумиру — эллинскому христосу Сократу. Не прошло и ста лет после казни Иисуса, как воспитанный на платонизме греко-римский подвижник Иустин Философ с упорством и одержимостью, достойными Сократа и Иисуса, ценой собственной жизни оформил пересказ о чудесах целительства, смертной казни и воскресении Иисуса из Назарета в стройное и продуманное вероучение, которое и стало одной из самых могущественных мировых религий — христианством. Иустин разделил участь предшественников, был приговорен Римом к смерти и вместе со своими единомышленниками обезглавлен.

Обезглавленный Иоанн Предтеча, распятый Иисус из Назарета, «удaвившийся» Иуда Искариот, обращённый в назорея и затем тоже обезглавленный Савл-Павел, наконец, обезглавленный Иустин Философ — вот пять ключевых фигур, которым своим содержанием обязаны христианское миросозерцание и христианская нравственность, проповедующие победу над смертью через любовь-агапе — жертвенную любовь к ближнему. Вызов смерти, смело брошенный две тысячи лет назад в Иудее бродячими целителями, стал путеводной звездой всей нашей человеческой цивилизации, теперь практически одержимой идеей бессмертия, в частности, ищущей сегодня своего практического решения радениями трансгуманистов.

…Но как, спросят многие, могла сложиться дальнейшая судьба Иуды Искариота? А давайте предположим, что за именем Иоанна Богослова, любимого ученика Иисуса, кроется все тот же ближайший его сподвижник Иуда, взявший за псевдоним имя их обезглавленного соратника-предтечи. Если предположить, что автор Апокалипсиса дожил почти до столетнего возраста, и что это был никто иной как суггестивный режиссер кульминационных событий трагической евангельской новеллы, становится более понятным, откуда в сознании древнего старика возникли те нестираемые мифопоэтические образы, которые завораживают нас уже девятнадцать веков подряд. Скрывая себя под чужим именем, он прожил один на один с драмой своей молодости порядка шести с лишним десятков лет, в один из этапов жизни будучи сосланным на затерянный в Эгейском море полупустынный остров Патмос. С каждым годом воспоминания о тех потрясших его самого давних событиях обрастали всё большим количеством дорисовок, красок и всяческих метафизических смыслов. Почти отшельнической образ жизни на острове невольно делал самое актуальное событие далёкой молодости всё более значительным, неизбывным.

Не сомнений в том, что рядом с загадочным древним старцем, прямым свидетелем чудесного воскресения Иисуса, при этом обладающим удивительным даром врачевания и еще какого-то неизъяснимого воздействия на людей, находился некто помоложе, кто желал унаследовать и этот дар, и все сопутствующие знания, одним словом, принять из первых рук эстафету избранности. Ему как самому чуткому слушателю (по преданию его звали Прохор), вероятно, и было доверено внимать излагаемому устами старца Откровению и записывать его. Макабрическая инсценировка с мнимым воскресением, адресованная изначально нескольким членам Синедриона и небольшому по численности населению Иудеи, к финалу долгого жизненного пути фактического со-исполнителя этого деяния получила по меркам древнего мира вселенский охват, и Книга Откровения как послание адресована старцем уже сразу семи христианским общинам, находившимся далеко от Иудеи, в Малой Азии. Известно, что к концу I века н.э. в чудо воскресенья Иисусa Христа верили сотни тысяч людей в разных частях Римской Империи и за её пределами. Ждали ли такого масштабного результата одарённые целители и религиозные революционеры из Галилеи во главе с Иисусом, когда вступали в опасную схватку со священноначалием Иерусалимского храма в Иудее? Сейчас уже невозможно достоверно ответить на этот вопрос.

Одно можно констатировать с полной очевидностью: в богатом метафорами и полном иносказательности фантасмагорическом тексте Апокалипсиса через образ жертвенного Агнца отчетливо и последовательно проводится уже оформившийся к тому времени в начатки христианского вероучения изначальный замысел самого Иисуса — принесение себя в жертву, которая дарует верящим в его воскресенье как Сына Божия надежду на их соборное блаженное бессмертное существование вместе с Иисусом в трансцендентном Новом Иерусалиме невидимого Бога-Отца. И пока всё большое число людей проникалось верой в божественность Иисуса, будучи потрясёнными вестью о его воскресении из мертвых, второго содетеля этого отчаянного перформанса всё сильнее терзали угрызения совести: ведь тогда, много лет назад, с азартом увлекшись исполнением дерзкой затеи, именно он мог остановить своего друга и учителя, врачевателя и утешителя больных и убогих, от принятия жутких унижений со стороны разъяренной толпы, страшных пыток и мучительной смерти на кресте от рук хладнокровных палачей. Книга Откровения изобилует повергающими в трепет ипостасями зла и фата-морганами смерти, отражающими столь чаемые человеком, этой слабой и немощной тупиковой ветвью приматов, звероподобие и звериную силу. Весь Апокалипсис, от первой до последней буквы, есть страстный обличительный монолог и безотзывный обвинительный вердикт злобной и жестокосердной натуре человека. К этому добавим, что редчайшая и до сих пор малоисследованная возможность глубокого суггестивного воздействия одних людей на других, как уже говорилось выше, сопровождает обладателей этой способности повышенной психической лабильностью, в том числе, запредельной впечатлительностью, имеющей порой свои осязаемые психосоматическое проявления (такие, как упомянутые выше стигматы), но также позволяющей рисовать сознанию неведомое будущее в невероятно ярких психоделических образах…

Казалось, этим стоило бы завершить наше рассуждение, оставляя его самые дискуссионные тезисы строгому суду читателя. Между тем, отметив выше, что Иуда был в силах отвести своего учителя и друга Иисуса от пути на Голгофу, но не сделал этого, мы не имеем права проигнорировать резонно возникающее подозрение, а не сам ли Иуда по подсказке своих заказчиков склонил Иисуса к радикализации конфликта с иудейским священноначалием, приведшей к казни на кресте? В таком случае, именно с подачи Иуды в какой-то момент Иисус мог поверить и в возможность своего воскресения, и мы слышим те последние, произнесенные на халдейском, полные душераздирающей досады и отчаяния слова распятого: «Элои, Элои, лима сабактани? — Бог мой, Бог мой, за что ты оставил меня?" Каков же бы истинный гонорар Иуды, с которым он навсегда покинул Иерусалим? И не здесь ли сокрыто всё то глубинное презрение, которым христианская традиция навеки наградила образ Иуды, вопреки наивному евангельскому сюжету, не столько предавшего Учителя за тридцать тетрадрахм, сколь за гораздо большую мзду внедрённого в группу назореев и за гораздо большую мзду искусно подтолкнувшего Иисуса к фатальной развязке, а затем разыгравшего, и собственное предательство, и собственное самоубийство и, наконец, воскресение распятого? Увы, никто и никогда уже не даст нам ответа и на этот загадочно скорбный вопрос…

2014 г.

См. наше:

МИРОВАЯ КРИМИНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И СКОЛЬКО БУДЕТ СТОИТЬ ФИЗИОЛОГИЧЕСКОЕ БЕССМЕРТИЕ (cyberpunk essay) Анонимизация элит и мировая фавела, ББД и госплан, веганство и каннибализм, ИИ и оккультизм, омут цифровизации и демонетизированный «рай», супер-ЭВМ на Луне и бессмертие, постчеловек и homo melius

СИНДРОМ АНТЛАНТИДЫ ИЛИ ОБРЕЧЕННО ПРИПОМИНАЯ БУДУЩЕЕ (godspunk essay) Эзотерика и оккультные учения есть ничто иное кaк позднейшие профанированные толковaния давно утраченных высоких технологий, которыми владела первая цивилизационно-технологическая каденция