«Я должен видеть новые вещи и исследовать их. Я хочу попробовать на вкус мутную воду, увидеть деревья в трещинах и одичалые ветра», — скажет австриец Эгон Шиле о своём художественном методе. Это про него ходили слухи об инцесте с младшей сестрой, его судили за распространение порнографии и бесконечно сравнивали с «золотом модерна» — Густавом Климтом. А в наши дни в Сергиевом Посаде, который сами местные жители гордо называют «столицей православия», в помещениях заброшенного советского завода «Звезда» двое молодых режиссёров посвящают австрийцу целый пластический спектакль и называют его «Посмотри. Цвет. Aufbruch».

I

Узнать об экспериментальной постановке можно только через рекламу в соцсетях или по сарафанному радио: на городских афишах о «Театральном квартирнике» (так называет себя коллектив проекта) ничего нет. Через те же социальные сети организаторы несколько раз за день до события предупреждают зрителей: «Это Site-specific спектакль. У него своя особенность — уникальные выточенные временем декорации, которые невозможно перенести в другое место — цеха завода. Поэтому мы предупреждаем вас, что будет прохладно. Одевайтесь теплее, чем обычно!».

К посту в группе «Вконтакте» с предупреждением о том, что количество градусов в «театре» будет равно температуре за окном, приложен адрес. По нему мы приезжаем на конечную для маршруток остановку «Скобянка», где нас в лицо встречает ветер с первым октябрьским снегом. Традиционно, театры располагаются в историческом центре, здесь же — явная историческая окраина. Вокруг остановки: пустая парковка, несколько огромных, пожелтевших от старости елей и монолитный бетонный исполин — завод «Звезда» со встроенным на первом этаже гипермаркетом «АТАК». Несколько зрителей сразу забегают в него и покупают горячительные напитки: сказали же — одеваться теплее.

Ровно в 18:30, за полчаса до начала спектакля, к гипермаркету откуда-то из–за угла выходит молодой человек. Обратившись к собравшейся публике, он проверяет билеты, после чего ведёт всех к торцу завода. Там, как оказывается, прячется закрытая территория заброшенной «Звезды». Выступая не только в качестве проводника или билетёра, но и привратника, парень выуживает из синтепонового кармана ключ и отпирает калитку в завешенном колючей проволокой заборе. Около двадцати зрителей протискиваются в «фойе», после чего их ведут к амбарным двустворчатым воротам — входу в цеховые помещения. Парень лёгким движением руки и с тяжёлым металлическим скрежетом распахивает их створки, приглашая посетителей внутрь. Весь этот путь от «АТАКА» до врат ему придётся за вечер проделать ещё не раз, переправляя зрителей с парковки в цех.

Дальнейший маршрут в партер (зрительный зал, как можно догадаться, совсем не большой) каждому стоит сравнивать со своим прошлым театральным опытом, потому что так легче всего будет выявить уникальность «Театрального квартирника». Приходилось ли вам подниматься к своему креслу в партере по лестнице на восьмой этаж? Предлагали ли вам в качестве альтернативы воспользоваться грузовым лифтом, по которому несколько десятков лет возили токарные станки? Была ли когда-нибудь ранее в театре необходимость светить себе под ноги фонариком, чтобы случайно не провалиться в дыру в полу и не разбить об нижний этаж себя или установленный там прожектор? Честно, мы сами пару раз споткнулись, чуть не пропахав руками бетон.

II

Перед спектаклем, в перерыве между генеральной репетицией и показом для зрителей, мы договариваемся об интервью с Иваном Заславецем и Ириной Криворуковой. Они оба основатели и авторы идеи «Театрального квартирника», а Ирина ещё и режиссёр спектакля «Посмотри. Цвет. Aufbruch». Ивана мы отвлекаем от растопки газового обогревателя, а Ирину — от заваривания чая у электрической плитки, питаемой переносным генератором. Ищем место, где нам не будут мешать актеры: чтобы не замёрзнуть, они катаются по этажу на реквизите спектакля, а их смех эхом раздаётся по всему заводу. Так, нам показывают «гримёрку» — одну из комнат на этаже со старым диваном, развешанной на верёвках одеждой (единственный способ не испачкать куртку в многолетней пыли — сделать из неё занавеску) и горой разобранных манекенов. Человеческие фигуры, а вернее, головы, руки, торсы и другие детали, приходится дружно расставлять вдоль стены, чтобы освободить место для стульев, куда можно посадить интервьюируемых. Между нами и Иваном с Ириной — пропасть… В полу комнаты, а не в общении. В этом смысле ребята настолько открыты и готовы делиться мыслями о своём творчестве, что мы решили убрать из интервью вопросы и позволить основателям «Театрального квартирника» полностью самим рассказали о своём детище.

Иван: Мы поступили на режиссуру в Петербург, хотя сами из Сергиева Посада. В какой-то момент очень затосковали по родному городу, и, поскольку мы еще работали здесь актерами в местном театре, нам очень захотелось реализовать полученные знания в вузе на малой родине. У нас всегда была мечта сделать что-то в любимом городе, лично для меня — это самое лучшее место на земле. Захотелось что-то подарить из того, чему научился, что умеешь. Как-то так совпало, что одна знакомая сказала нам: «Вот, у нас есть квартира, но денег на ремонт нет, и мы собираемся только лет через пять в нее въехать». Мы почти сразу предложили пока делать в ней театр. Почему нет? Там 77 квадратных метров, бетонные стены — по-моему, очень круто!

Ирина: Вообще, идея была, в целом, как-то в городе соединить музыкантов, художников и актеров. Нам кажется, что сейчас театр выходит за рамки только театральной коробочки и мир становится гораздо шире за счет интернета и так далее, он охватывает гораздо больше. Одно то, что все сейчас ходят в наушниках, означает, что в нашем мире постоянно присутствует музыка. С таким мышлением было просто невозможно оставаться в рамках одного театра. Но контрольная идея — соединить людей, просто как-то подружить их между собой. И тут попалась эта квартира.

Иван: О всех этих междисциплинарных штуках нам прочитали в вузе уже потом, изначально было просто желание объединить творческие силы в городе. У нашего города огромная история. Все мирискусники тут побывали, рядом Абрамцево с огромным количеством художников. Здесь были все: и театралы, и музыканты, и художники! А возвращаясь к квартире: наша знакомая рассказала, что она пустая, и у нас возникла идея сделать там спектакль. Квартира, 15-й этаж, жилой комплекс «Архимед», 77 квадратных метров, бетонные стены — мы пришли туда, конечно, кайфанули, там такой вид на закат! Сразу захотели сделать что-то про город, про жителей Сергиева Посада. Первый квартирник назывался «Слушая город», мы собрали документальный материал — вербатимы — как раз по учебе мы проходили документальный театр. Просто походили по городу, позаписывали, очень много удивительного для себя открыли. Оказывается, пока мы были в Питере, все изменилось, город изменился, какое-то ощущение пространства изменилось. И первый квартирник у нас прошел в 2017 году, в августе. Это было рождение нашего проекта, и от того, что мы были в квартире, и потому, что это было очень дружественное событие, мы решили так и назваться — «Театральный квартирник». Потом сделали еще пару событий в этой квартире, там была выставка, еще что-то. И нас стали приглашать в библиотеку. Сначала в одну, потом — в другую. Мы там сделали тоже что-то документальное… на стыке читки и перформанса. В другой библиотеке сделали инсталляции и открытие выставки.

Ирина: Задействовали, конечно, местных деятелей искусства.

Иван: Да, это была очень важная идея: мы начали с того, что звонили знакомым художникам, знакомым музыкантам, актерам, танцорам. Как-то хотели создать общее пространство, чтобы люди, которым небезразлично современное, актуальное искусство, объединились. Потому что оказалось, что все в городе почему-то немножко разобщены. Не знаю почему, но одна библиотека не любит другую, народный театр не любит государственный. Мы же всех любим и хотели всех подружить. После наших проектов подходили люди и тоже предлагали какие-то идеи для сотрудничества. Вот так уже третий год мы существуем. Приезжаем на каникулы в город, делаем какое-то событие и уезжаем обратно на учебу. Последнее лето было очень плодотворное: в июне удалось поучаствовать в театральном фестивале «У троицы», организатор которого наш городской театр «Театральный ковчег». Фестиваль международный, и мы там поучаствовали с пьесой Вани Вырыпаева «Иранская конференция». Я ее услышал в Питере на читке самого Вани и сразу подумал, что очень крутая пьеса, надо ее поставить в Сергиевом Посаде, в столице православия. Потому что, ну понятно почему, я уж не буду про Вырыпаева рассказывать.

Ирина: Потому что там есть темы важные для нашего города.

Иван: Да вообще для сегодняшней жизни. Хотя многие относятся конкретно к этому тексту Вани как к такому энтертейменту немного, как Ваня сам говорит: «Светлый духовный энтертеймент». Но мы там для себя вычитали что-то важное и сделали спектакль. То есть пока что у нас не было ни одного события на стандартной театральной площадке. Каждый раз это какое-то новое пространство. Для «Иранской конференции», так получилось, мы попали в уличный театр, который больше походил на стадион, даже на арену или футбольное поле. У нас возникла идея сделать все под гладиаторские бои. Мы застелили пространство черным полиэтиленом. А пьеса сама состоит из монологов, то есть там конференция, доклады, и каждый докладчик вдруг почему-то взрывается и начинает как бы не по теме уходить в сторону, что вызывает цепную реакцию. В итоге мы переходим к тому, про что любит писать Иван Вырыпаев. Параллельно с этим у нас родилась идея вот этого спектакля «Посмотри. Цвет», но об этом лучше расскажет Ира, она режиссер.

Ирина: Честно говоря, меня захватил, собственно, сам Эгон Шиле. Не знаю, можно ли говорить про актуальность, но, на мой взгляд, в его изломанных формах, кричащих красках есть отражение нашего времени. У него очень часто попадаются портреты или тела, у которых как будто содрана кожа, и, мне кажется, это очень похоже на наше время. Но даже в этих, можно сказать, уродливых формах присутствует какая-то эстетика и какая-то, может, даже духовность. Неким лейтмотивом спектакля, так получилось, является его картина «Мертвая мать». Весь спектакль нанизан на эту картину, она основная. Тема там очень понятная: умирает беременная мать, и ребенок, который у нее внутри, он обречен, просит помощи, просит остановить этот процесс, но он не останавливается, и вот эта неизбежность является для нас основной мыслью спектакля.

Честно говоря, никогда не занималась постановкой танца, потому что изначально я драматическая актриса, а сейчас я вообще учусь на кукольном факультете, но я понимала, что в Шиле есть именно пластический потенциал. Поэтому, в первую очередь, я искала хореографа, который мог бы мой художественный язык перевести на язык пластики. Но каким-то образом получилось так, что мы работали без хореографа, актеры оказались достаточно талантливыми в своей работе. И здесь важно, что они не профессиональные актеры, но те вещи, которые они воплощают через пластику, для меня даже сильнее и сложнее, чем то, что сделал бы драматический актер. У них нет шаблонности мышления. Когда они пытались воплотить те задачи, которые я давала, они удивляли меня, потому что я со своим мозгом сделала бы все совсем по-другому, меня уводит куда-то в сторону вот этой правильной театральной шаблонностью. А они делают все по-другому, через какой-то такой язык, который я не до конца понимаю, в общем-то, это они, на самом деле, являются авторами спектакля.

Иван: Они говорят на языке тела, а это другая азбука. Это связано с подсознанием, тело выражает совсем другие части сознания. Получатся, у ребят совсем другой инструментарий, они работают пластически и так выражаются.

Ирина: Насколько я знаю, основная группа ребят занималась у одного педагога — у Ильи Белякова. Он преподает такое интересное направление — «экспериментал». Это тоже не классический танец, это не фламенко, где есть определенный набор движений и штампов, это другое. Они действительно каждый раз что-то ищут, из себя что-то пытаются выражать.

Иван: Вчера девчонки говорили, что они все начинали с современного танца типа хип-хопа, RnB, сальсы, локинг и потом уходили в эксперимент. Что хорошо, они все время занимаются саморазвитием, они все время тренируются, ездят из Сергиев Посада в Москву.

Ирина: У нас была первая редакция спектакля, там мы совсем пытались избежать цветов, а их визуальное воплощение старались передать только через одну пластику. У нас было даже такое упражнение: звучала музыка, и я вбрасывала ребятам просто задания. Я говорила: «Красный!», и их тело, оно реагировало. В воображении они представляли красный цвет, и это давало какую-то определенную пластику. Потом я говорила: «Синий!», и их пластика менялась. Позже мы поняли, что это такая игра между нами, потому что зрителю все равно будет непонятно. Поэтому мы стали оснащать спектакль уже визуальными какими-то цветами. У нас появились три пианино: зеленое, желтое и красное. Мы стали вшивать цвета в костюмы актеров, чтобы передавать зрителям какие-то эмоции. Иногда цвет уходит. На «Мертвой матери» там все просто черное, и это наше решение: появление цвета и уход этого цвета.

Иван: В целом, спектакль называется «Посмотри. Цвет», но здесь скорее больше идет упор на глагол — «посмотри», потому что мы хотели сделать именно взгляд художника, который смотрит на мир по-другому. Это тоже одна из тем нашего театрального объединения. Мы пытаемся на привычные вещи попробовать посмотреть другими глазами и увидеть вещи по-новому.

Ирина: В новой редакции добавилось еще одно слово: посмотри — точка, цвет — точка, Aufbruch. Это слово обозначает переход. Оно такое, применимо ко всему. У Эгона есть эта тема перехода от смерти к жизни, от жизни к смерти. Уход куда-то за рамки. Переход в какой-то другой цвет. Как в нашей жизни бывает: что-то белое, а потом оно сменяется другим цветом. Это такая рефлексия на инструмент художника — на цвет. На то, как он им может играть.

Иван: И ещё про «Мертвую мать». У нас недавно возник образ того, что эта картина: умирающая мать и живой ребенок внутри, это очень хорошая аналогия современному миру и обществу, может быть, европейскому. Внутри как бы есть что-то живое, но вся оболочка, что была вокруг, она почему-то умирает. У нас возникла аналогия, мы в этом старом советском заводе, который уже мертв, а наш маленький проект — внутри. Мы как этот ребенок умирающей матери пытаемся чуть-чуть воскреснуть изнутри. Не знаю, может, что-то получится.

Иван: На каждый новый спектакль, на каждый квартирник у нас заново пересобирается команда. На первом квартирнике у нас были джазовые музыканты, были актеры из нашего городского театра, потом были квартирники, где участвовали наши местные художники. Для каждой новой идеи мы собираем новых людей. Это обычно всегда новое пространство, и уже в зависимости от него создается драматургия, место и тело спектакля.

Ирина: Не могу не сказать, что этот проект стал для меня глобальным открытием. Я узнала, что, когда ты занимаешь тем, что ты любишь, куда ты можешь вкладываться, к тебе притягиваются люди, которые могут быть даже не из сферы искусства. И это очень важно, настолько объединяет людей. В этом проекте мне помогает мой ученик, который, в принципе, ничего не делает связанного с театром, он не выходит на сцену, он ничего не получает от этого. Но он приходит, смотрит, передвигает стулья и делает какую-то черную работу. Здесь также приходит помогать мой одноклассник, который вообще не имеет никакого отношения к театру, но он приходит и тоже делает что-то. После первого спектакля два года назад к нам подошел человек, Александр, который спросил, нужна ли нам какая-то техническая помощь. Иногда это заканчивается словами, но мы понимаем все равно, что у нас есть опора. Ведь без этих людей театра бы не было.

Иван: Это самое прикольное, когда приходят люди и начинаю помогать. Первые квартирники мы вообще не брали плату ни за вход, ни за что-то еще. У нас были мелкие затраты, на которые хватало наших денег. Но потом захотелось делать более масштабные проекты, и люди сами стали приходить и предлагать свою помощь и какие-то деньги. Покупал нам Саша, например, тросы за свой счет. Если бы не он, мы бы не смогли повесить декорации.

Ирина: Этих людей много, кто просто помогает.

Иван: Нам помогает «Театральный ковчег» и их директор. Они дают нам в аренду прожектора и звуковое оборудование.

Ирина: Художник по свету, Паша Зверев, нам помогает. Он дает нам оборудование, дает советы.

Иван: Таким же образом мы планируем и дальше двигаться. У нас есть идеи для новых постановок. Пока это все только разрабатывается, но я думаю, что на зимних каникулах будет что-то уже репетироваться. Пока мы продолжаем заниматься экспериментальным театром, ориентированным именно на наш город, на его жителей. У нас изначально было что-то вроде слогана, что жители — это участники спектакля, а город — декорация и пространство, в котором мы создаем наш «Театральный квартирник».

Иван: Инцидент у нас случился только однажды: после одного из квартирников вызвали полицию, но так получилось, что, когда она приехала, мы уже из квартиры ушли. Никто нас никуда не забирал. Мы же не занимаемся вандализмом, ничем таким серьезным, никаким нарушением порядка. Иногда просто бывает, что люди, которые что-то там кричат или говорят, привлекают внимание и кому-то могут мешать. Но пока у нас никаких конфликтов или противодействий не было. Но и со стороны администрации не было никакой помощи также. Хотя мы стараемся подавать заявки на всякие гранты, и вот премию главы районы мы в прошлом году выиграли. Премию губернатора нам не дали, но в этот раз мы снова подали заявку, может, дадут. Потому что деньги, конечно, всем нужны. А все, что мы вдруг выиграем, потратим на оборудование. Нам уже ужасно нужны прожектора и все такое.

III

Тем временем за пыльными окнами уже совсем стемнело. Но это и хорошо: именно так и задумывали авторы спектакля. Об этом нам расскажет одна из актрис:

— Темнота — это для нас очень важно, потому что именно на ней всё и завязано. Днём — это уже не то, не получается по техническим каким-то моментам пройти так как нужно.

Спектакль это сполна подтвердит. И вот гаснет свет… — сказали бы мы, если бы не сидели на заброшенном заводе. Здесь всё было иначе: во мраке рядом с большим жёлтым пятном «сцены» материализовался ещё один маленький световой кружок, синий, высветив лицо Ивана. Дальше — театральная нетленка про звук мобильных телефонов. И немного из переосмысленного: можно вести видеосъемку и фотографировать, выкладывать в инстаграмм, главное — увести на минимум яркость экрана и прикрывать ладошкой вспышку. На фоне выступления Ивана с потолка падают куски штукатурки, но на это никто не обращает внимания. Первый молоточек ударяет по струне.

Описывать детально каждое движение в пластическом спектакле — бессмысленно, поэтому, вдохновляясь экспрессионизмом, воспользуемся широкими мазками. Большое открытое пространство — ничем не перегороженный седьмой этаж завода. Сцену от зрительских кресел, чей красный бархат вступает в контрапункт с пыльным бетонным полом и крошащейся побелкой по стенам, отделяет только ряд отверстий в том самом полу, зловеще подсвечиваемых с нижнего этажа. Задник сцены — панорамное окно с глазеющими на зрителей и артистов жёлто-уличными фонарями, кулисы — границы поля зрения, четыре столба — архитектурная данность, три разноцветных пианино — элемент сценографии. От этого и будем отталкиваться.

Второй молоточек ударил по струне — белёсый луч прорезался откуда-то сбоку. «Пробуждение или “уход от” становятся вездесущими — новая эра; смещенный цвет, пронзительный тон; гротеск, смерть и растворение», — так трактовали свой спектакль в социальных сетях его создатели.

Сверху головы накрывают световые струны — лучи проектора, которые говорят вместо художника: транслируют его стихи на полотнах, протянувшихся от потолка до пола. Покрывало спектакля насчитывает в себе около десяти лоскутов-этюдов, сцен-зарисовок, основанных на полотнах Эгона Шиле, они порой плавно, а порой и рывками переходят один в другой. Для нарратива, ниток для швов между этюдами, — резкое затухание света, смена звукового оформления и пустующая несколько минут сцена с белыми полотнами-шторами, которые играют роль то кулис, то экрана для проектора и театра теней, то бумаги для стихов Эгона Шиле. И они честно справились со своей задачей.

За час перед глазами проносится череда контрастов и образов: жёлтое сменяет синее — холод сменяет тепло, белое чередуется с чёрным — темень чередуется со светом, тихое — с громким, эксцентрическое — с концентрическим, плавное успокаивает порывистое, резкое растрясывает нежное. Только и успеваешь вертеть головой и переключаться между эмоциями повествователей. Юная мать в луче света умирает под женский вокал, забирая вместе с собой жизнь ещё не рождённого дитя; мужчина и женщина постигают суть одиночества находясь рядом друг с другом; общество и родители строят стеклянный куб в головах детей, через который, вырастая, они уже не могут пробиться; слепой ощупывает свет и идёт на образы предметов; восприятие книг и слов, отношение к миру и теням — вот расцветки отдельных лоскутов. Каждый этюд — это законченное произведение, сжатое до размеров идеи, выражаемой пластикой. Каждую сцену можно развернуть в полноценный спектакль, внедрить туда дополнительных персонажей, диалоги и мизансцены. Но актёры обрисовывают нам лишь тезисы, очень эмоционально и контрастно, а дальше уже самим можно бесконечно долго размышлять на заданные темы, обсуждать, проговаривать и развивать их.

— Дураки, надо было снимать, как я ревела половину спектакля! — ругается на нас девушка в первом ряду, пока мы скручиваем штатив видеокамеры. «Мы потом об этом напишем», — обещаем ей и идём прощаться с актёрами.

— Я приехал из Москвы специально посетить спектакль. И мне очень нравится, вообще… Это именно то, что я люблю, да. Такого рода искусство. Я прожил четыре года в Посаде и жалею, что не знал, что существует здесь такое, что такое здесь может быть. Я надеюсь, что ещё вернусь и мы с вами не последний раз видим этот спектакль, — мимоходом проговаривает зритель Сергей.

Никто будто и не собирается уходить: бродят от кресел к пианино, разговаривают друг с другом, знакомятся, хлопают по плечам артистов, обнимаются с режиссёрами. Всех сплочает присутствие общей тайны: как будто всего пять минут назад подсмотрели что-то такое, что простым жителям Сергиева Посада знать не положено.